Некоторым кажется, что фотография – это проще простого. Щёлкнул по экрану смартфона, и вот уже готова фотография. Запечатлел свою задницу, выложил её в инстаграм, и вот уже зарекомендовал себя фотографом. Купил себе охуенно крутую зеркалку со съёмной вспышкой, и вот уже все видят, какой ты талантливый. Нейтан знает, что всё это – обыкновенный шлак. Нейтан знает, что фотография – это не только искусство, но и постоянный процесс совершенствования и познания, процесс, зависящий отнюдь не от того, что руки растут не из жопы, а в большой степени от отточенных навыков. Грубо говоря, чтобы фотография накачанной задницы стала искусством недостаточно красивого белья или модного фильтра, необходимо правильное, выверенное освещение, необходим контекст, незначительная завораживая деталь. Нейтан знает, чёрт, да дохуя он знает, и даже при этом на сотню фотографий получается один, в лучшем случае, два хороших снимка.
Важнее непосредственно практических и теоретических знаний только идея, только смысл, который фотограф хочет отразить на фотографии. С этой точки зрения художникам намного проще живётся, чем фотографам (Нейтан условно обозначает тех, кто использует мольберт и краски для перенесения реальности в плоскость визуального искусства, художниками, хотя в глубине души искренне считает фотографов такими же художниками). Художник пишет пейзаж, и никто не спрашивает, а что же он имел этим ввиду, никто не говорит, что это банально и заезжено. Фотограф делает пейзажный и, не дай бог, панорамный снимок, и – всё. Люди ждут объяснений. Если на фотографии нет никакого редкого природного явления или ещё какой-то социально значимой чепухи – фотография никому не интересна. В случае с картинами люди чаще всего оценивают изображение, в случае с фотографиями – изображаемое. Нейтану кажется, что оба этих аспекта должны быть неразлучны, когда дело доходит до оценки значимости фотографии. Но Нейтану вообще многое кажется.
Проблемы пейзажей и натюрмортов в стиле всё того же инстаграма кажутся мелочными в сравнении с теми проблемами, с которыми фотограф сталкивается, если занимается портретной съёмкой. Тут многое зависит от модели. Конечно, сейчас есть целые школы, где красивых девочек и мальчиков учат показывать страх, боль, ненависть, любовь, нежность, кухонную утварь и диких животных. Конечно, все эти красивые мальчики и девочки легко чувствуют себя перед объективом, послушно выполняют команды, а иногда удачно импровизируют. Они входят в кадр и преображаются из наркоманов и идиотов в… Во что угодно, иногда по несколько раз за день. Нейтан, как и каждый зрячий житель стран, где есть интернет и глянец, видел сотни тысяч таких постановочных портретов. Многие снимки признаются гениальными, многие снимки блистают на выставках и в частных коллекциях, на обложках и на открытках. Многие из этих снимков – дерьмо. Неискренность модели – это проблема, которая не даёт Нейтану жить спокойно. Серьёзно. Он бьётся над портретными снимками с того самого момента, когда начал увлекаться фотографией. Случайные снимки всегда лучше, случайный снимки всегда не идеальны, но глаза моделей, эмоции на их лицах – невозможно повторить «на заказ».
Джефферсон говорит о том, как фотография меняет взгляд на реальность, о том, как фотография может преобразить любую мелочь, о том, как эта мелочь может повлиять на оценку мира, о том, как сквозь призму фотографии быстротечный момент остаётся навсегда, запечатлённый и застывший во времени, через время перенося ощущения и эмоции. Джефферсон говорит иногда совершенно непостижимые вещи так, что они проникают внутрь, пробирают до дрожи своей очевидностью, простотой и естественностью. Джефферсон говорит о портретной съемке, будто читает в сознании Нейтана какую-то бегущую строку с не до конца сформированными мыслями подростка, дорабатывает их и облекает в идеальную словесную форму. Джефферсон дохуя говорит, это его работа, и Нейтан впервые может твёрдо сказать, что не знает. Не знает, как Джефферсону удаётся каждым словом переворачивать всё его естество. Может, виной тому его голос, может быть, интонации, от которых Виктория неизменно течёт, как сучка. Но, скорее всего, всё-таки – смысл, подтекст, что-то, что Нейтан слышит между строк. Он смотрит на Джефферсона, слышит, слушает, но будто видит перед собой фотографию, настоящую, важную, при одном взгляде на которую открывается целая история, и с каждым взглядом открываются всё новые детали, нюансы, делающие снимок всё ярче.
Нейтан первое время считает это каким-то побочным эффектом своих таблеток. Не может такого быть, чтобы существовал человек, который способен не только понять точку зрения Нейтана, не только разделить её, но и объяснить Нейтану, что вообще это за херня и как с этим жить. Кажется, будто Джефферсон знает обо всём, что мучит Нейтана, куда больше его самого. Кажется, будто тот залез прямо в голову. Кажется, слишком много кажется, и Нейтан грешит на то, что таблетки как-то странно на него влияют, делают из него психа.
Нейтан записывает то, что, как ему кажется, имеет значение. Записывает, ловя иногда на себе подозрительные взгляды Джефферсона, которому, по всей видимости, не понятно, зачем Нейтан что-то шкрябает в тетради, когда тот просто очередной раз углубляется в какие-то философские дебри. Но Нейтану это необходимо. Ему нужно записать и прочесть потом, через какое-то время, чтобы подтвердить или опровергнуть тот факт, что за простыми вещами, о которых говорит Джефферсон, есть что-то большее. Смысл трудно словить, особенно, когда у Нейтана по пять раз на день фаза гиперактивности сменяется депрессией, потому что он в очередной раз решил отказаться на время от таблеток, чтобы трезво мысль хоть недолго, чтобы голова была свежей, чтобы эти чёртовы таблетки не делали с его мозгом какие-то странные вещи, чтобы убедиться, что он всё ещё не псих. Но Нейтан что-то такое хватает за хвост, он не может это сформировать, его тетрадь буквально вдоль и поперёк исчерчена бессвязными заметками, словами, знаками, рисунками. «Настоящий» – написано впопыхах на лекции, ниже, уже позже, другой ручкой, выведено «честность». «Старание» – карандашом где-то между заметками о том, что нужно прочесть до следующего занятия. И это ровным счётом ничего не значит, и в то же время – что-то же это значит, в конце-то концов, слишком мало в нашем мире действительно бессмысленных вещей.
– Мистер Джефферсон, – Нейтан и сам-то не знает, зачем и что он хочет сказать. Но Виктория в кои-то веки куда-то опаздывает и не виснет после занятия на Джефферсоне, а у Нейтана есть время до следующего занятия, на которое он собирается пойти. И это отличный шанс… Для чего-нибудь. Для разговора, наверное. Нейтан, на самом деле, где-то под слоем скептицизма, надеется, что Джефферсон как-нибудь сам, как всегда, всё сформулирует.
– Вы говорили… – да, гениально, разговор о разговорах – это именно то, что нужно. – То, что Вы говорили про эмоции, – Нейтан привычно садится на парту напротив преподавательского стола, внешне он расслаблен, внешне он – как всегда, только смотрит так, будто где-то не здесь. И хорошо, что хотя бы так, потому как жить с осознанием того, что кто-то залезает тебе в голову и выворачивает наизнанку твои мысли, – знаете ли не очень круто, особенно, когда в анамнезе есть параноидальные расстройства. Если бы Нейтан понимал, с чем борется, что мешает ему сейчас собраться с мыслями и логически мыслить, он бы собой гордился, наверное. Паника и страх, накрывающие его с головой, никуда не отступают, несмотря на то, что утром таблетки Нейтан выпил по расписанию.
Нейтан роется в рюкзаке недолго, достаёт две фотографии, кладёт их на стол перед Джефферсоном. На одной из них Виктория, смеётся, красивая, идеальная, фото слегка смазано, она сидит на кровати, среди разбросанной одежды и книжек, из окна свет падает неудачно, засвечены волосы, но на лице что-то такое, что кажется, что она сейчас оживёт. Нейтан бы дрочил на это фото, если бы вообще и в принципе у него вставало на баб. На втором снимке Виктория, позирует, повторяет позу, положение головы, рот так же открывает, всё идеально, кроме Виктории, и случайно попавшая в кадр Кейт на заднем плане выглядит куда лучше.
– Я понимаю о чём, Вы говорите. Это случайность, – Нейтан стучит пальцем по первому снимку, – это результат пары часов мучений, – он указывает на второй снимок. – Её невозможно заставить сделать так специально. Но я видел Ваши работы, все мы видели Ваши работы, у Вас это получается. Вы знаете, как заставить модель показывать настоящее, а не подобную фальшивку, – Нейтан действительно уверен, что знает, он уже заебался думать и гадать, его тошнит от собственного почерка, от собственных записей, он думает об этом постоянно, он знает. Джефферсон говорит об этом на каждом занятии, между занятий и, Нейтану иногда кажется, вместо занятий. И говорит он об этом так, как может говорить человек, переживший, на собственном опыте испытавший каково это – фотографировать кого-то настоящего.

Джефферсон рассматривает снимки, сделанные Нейтаном, и это как-то чересчур будоражит. Он не раз демонстрировал свои снимки в классе, они не раз публично их обсуждали, как и обсуждали и изучали снимки каждого студента, это одно из частых заданий у Джефферсона. Это что-то вроде учёбы на собственных ошибках, насколько Нейтан может судить. Это что-то вроде пытки, когда каждый раз приходится сталкиваться с собственными косяками. Это никогда не было так волнительно, и Нейтану хочется хоть что-то понять по выражению лица Джефферсона. Ему хочется спросить, ему хочется узнать, может, он этот снимок доказывает, что Нейтан не настолько безнадёжен, как иногда думает. Но Нейтан не осмеливается это сделать, страх больше, чем любопытство.
От обращения «мистер Прескотт» Нейтана немного так передёргивает. Он хмурится, на лице появляется то самое выражение, которое ненавидят все педагоги в Академии. Это выражение означает, что Нейтан собирается требовать и настаивать, завуалированно намекая, что имеет право на подобное, ведь его семья владеет здесь всем, хоть зачастую эти намёки – просто способ унизить, потому что, честно говоря, никто не нуждается в повторении этого очевидного факта. И Нейтан действительно это делает, хоть и просьба его незначительна и, по сравнению со многими другими его просьбами, достаточно адекватна:
– Нейтан. Меня зовут Нейтан. «Мистер Прескотт» – это мой отец, – а иметь что-то общее, кроме денег, со своим отцом Нейтан не желает, и это тоже, Нейтан уверен, видно по его лицу, и Нейтан себя за это немного ненавидит. Не за то, что он не смог скрыть эмоции, а за то, насколько уязвлён всей этой темой отцов и детей. Не учитывает Нейтан только того, что распознать его эмоции способно не так уж много людей. Виктория, например, способна на это. Но преимущественное большинство видит только пренебрежение и капризы, что, в общем и целом, Нейтану исключительно на руку, но совершенно не его заслуга.
Джефферсон говорит про идеальную фотографию, и Нейтана это смутило бы, если бы сказал об этом кто-нибудь другой. Потому что не существует совершенства. Нейтан уверен, что, если совершенство достигнуто, значит прогресса больше никогда не будет, а это, как ни крути, означает гибель. Творческую, а может и вполне буквальную. Именно из-за этого он не может остановиться. Ни в попытках сделать хороший кадр. Ни в попытках поставить на колени всех неугодных. Ни в попытках разобраться в том, что вообще за нахер происходит и какого такого ёбанного хуя творится с его мировосприятием. А с последним явные проблемы. Ведь, Нейтан узнавал, никто, кроме него не слышит в словах Джефферсона ничего странного, никаких недосказанностей, которые слышит сам Нейтан. Если бы Нейтан рассказал об этом своему психологу, то тот бы наверняка напомнил ему про паранойю. Но… Нейтан не задумывается даже над такой возможностью. 
За каждым словом Джефферсона Нейтан видит потайной смысл, будто звуковые дорожки наложены одна на другую, и где-то на заднем плане шёпот неразборчивый, но очень важный. Если бы из слов Джефферсона сделали видеопрезентацию, то можно было бы оправдать себя наличием в этом видео двадцать пятого кадра. Нейтан отчётливо слышит слова, которые произносит Джефферсон, но так же отчётливо он понимает, что слова эти, простые, обыкновенные слова, в целом, вместе обретают совершенно необыкновенный смысл. И это слишком для Нейтана. Слишком для его надломленной психики, слишком. У него начинают трястись руки, и он всё серьёзнее задумывается над тем, что видит и слышит то, чего на самом деле не существует. Может быть, его сознание, его организм, напичканный ненужными лекарствами, обманывают его. А, может такое быть, что наоборот, это долгожданное просветление, надежда, обретающая материальную форму. И Нейтану приятнее думать именно так. Приятнее хвататься за эту мысль, хоть она реально странная. Нейтан почти на сто процентов уверен, что не существует в этой вселенной человека, который мог бы расставить по местам всё, что разбросано в его голове.
Нейтан улыбается, уголком губ, не потому что он безумно прям вот счастлив, что Джефферсону приятно, когда его слышат. А потому что ему самому приятно, что он вроде как слышит то, что и должен был услышать. И прячет взгляд от Джефферсона, уходит от контакта, просто потому что, просто вот так вот, ему сложно концентрировать внимание, особенно, когда речь идёт о концентрации внимания на людях, особенно, когда они так близко, особенно, когда собственные холодные руки лёгкой дрожью привлекают к себе так много внимания. Да и вообще. Побеждает подсознательное желание скрыть свои дурацкие мысли, свои странные, не до конца оформленные идеи, спрятать их подальше, чтобы избежать осуждения. Ему почти всю жизнь говорили о том, насколько он неправильно думает. И это уже инстинктивное – прятать своё, важное.
– Я бы не сказал, что это мучения. Практика. В конце концов, благодаря этому я хотя бы перестал терять горизонт, – Нейтан снова роется в рюкзаке, чтобы достать тетрадку и ручку, говорит просто, чтобы заполнить паузу, смеётся просто, чтобы смирение с необходимостью тратить время на безнадёжно ужасные кадры не казалось таким уж жалким, вырывает листок из найденной тетрадки, не замечает на обратной стороне рисованные карандашом немного кровавые скетчи – руки и глаза в основном, больше Нейтан и рисовать-то ничего толком не умеет, пишет свой имэйл и кладёт его на стол Джефферсона.
– Правда, если вы собираетесь предложить мне Мосса или Фишера, или что-то в этом же духе, то мне это уже не помогло, – Нейтан усмехается, ничего весёлого в этом не видит, только бесится снова, вспоминая прочтённое, вспоминая сотни страниц бесполезного текста, преисполненного самовосхваления и пренебрежительного отношения к самому важному компоненту фотографии – к её смыслу.
– Они пишут о технике, о построении сюжета, – говорит Нейтан и успокаивается, не замечает, но руки перестают трястись, не замечает, но всегда чувствует себя спокойно, когда доходит до разговоров о том, что ему нравится, о фотографии. – Они думают, что парочка технических советов по настройке аппаратуры могут заменить талант фотографа, – Нейтан уверен, что все эти модные нынче и признанные массами фотографы забываю о том, что фотография это в первую очередь – искусство, а только во вторую – техника. – Они пишут, иногда прямым текстом, что «реальной» фотография выглядит только из-за правильно поставленного света, – и Нейтан умеет правильно ставить свет, правильно настраивать камеру, несмотря на то, что он может себе позволить, и позволил, технику, которая в несколько раз умнее среднестатистического фотографа, но всё это совершенно точно не является залогом успеха. – Они добиваются хороших, на самом деле, максимум – сносных, снимков благодаря трюкам и правильной экспонометрии, – это тоже важно, Нейтан не берётся отрицать, но он нуждается в том, чтобы в снимке было что-то гораздо большее, чем просто картинка. Наверное, из таких же соображений он нуждается в том, чтобы сейчас искать совета у Джефферсона, – ему хочется, чтобы в словах было что-то большее, нежели просто буквы. – И, в итоге, они и их последователи создают тысячи одинаковых, технически превосходных бездушных снимков, которые ничего не стоят, – идентичные ошибки прогресса, ни как иначе назвать такой продукт Нейтан не может. – И, в конце концов, никто не объясняет, как заставить модель перестать позировать перед камерой, играть чувства, среди той самой идеальной композиции, о которой они так много пишут, – то есть, конечно, у Нейтана есть несколько занимательных идей на этот счёт, но Виктория ему доходчиво объяснила, что не стоит заманивать её в непонятные места и внезапно светить ей в лицо вспышкой, и что не стоит пить с ней только для того, чтобы запечатлеть на плёнку то, как она танцует или смеётся, забывая делать это красиво, и что вообще не стоит заёбывать её собственными навязчивыми идеями.
– Я предпочёл бы всему этому практические уроки, – от этого больше толку, особенно учитывая, что Нейтан отчего-то уверен, что, если увидит Джефферсона за работой, то поймёт, в чём его секрет, поймёт где искать свою большую тайну.