Рука согнута в локте. Чистенький, аккуратный, выхоленный вид, ни пылинки, ни лишней складочки. Волосы как обычно зачесаны с пробором набок. И ещё этот беспристрастный ровный взгляд с высоты метр-девяносто. Илья на задании, снова и вновь играя с хрупкой Габи беззаботную чету теперь уже не просто обученных, а счастливо женатых молодых людей (We are engadged. Again.). Соло,кстати, не преминул поехидничать на этот счет - мол, в следующий раз для убедительности им вручат новорожденного: первый в истории зарегистрированный случай деторождения без физического контакта родителей. За своё ехидство, конечно, Наполеон снискал взгляды, полные недвусмысленного желания нанизать вертлявый язык на канапе.
Тем не менее - званый аукцион, люди из высших кругов, особый запах Рима и легкое напряжение мышц спины. Будто бы советский шпион проглотил шест для прыжков в высоту.
Взгляд скользит по пестрой аудитории, мозг, отточивший свою тактику на ладьях и ферзях, пытается выяснить и предугадать, а глаза сами собой находят особо интересных со стороны украденного колье персон. Илья даёт себе команду собраться и сосредоточиться, уделяя Габи только мимолетные скользящие взгляды, подобие беззаботности и, собственно, ту самую согнутую в локте руку.
Вообще вся эта история с политической подоплекой казалась Курякину слишком гладкой что ли. Кому, ради всего святого, могли понадобиться эти камни на нитке, с учетом того, кому эти камни и нитка принадлежат? Будь это заурядный вор, гнавшийся за наживой - его бы уже давно поймали и четвертовали, а коли безделушка всё ещё числились пропавшей без вести, значит - как с теми звёздами - это кому-нибудь нужно. Кстати, а точно ли Соло - этот искусствовед со сроком и стальными яйцами - не приложил к этому руку? С таким, как он, всегда было необходимо держать ухо востро и маячок в подошве ботинка. В равной степени для того, чтобы иметь представление о том, как далеко его занесло, и варятся ли уже его мозги на электрическом стуле.
Ну нет, вообще говоря, всё вышесказанное, конечно, неправда. Илья имел представление о ценности колье. И о том, как и где его изготавливали, когда и кому оно принадлежало и, что самое главное - как оно попало в руки Эвы. Да, он поднял архивы и всё прочитал - знаете ли, основательность этому мальчику была присуща. Это, конечно, было куда проще, чем получить экспресс-образование архитектора несколько месяцев назад, тем не менее тоже требовало усердия. Ну и, да, параллельно Курякин изучил все лоты, готовящиеся предстать сегодня перед толстыми кошельками. И ещё десятки каких-то камней и драгоценностей. Николасу Маккабрей может и пригодится.
А что до Соло… Нет, пожалуй, там всё правдивее некуда.
Илья претенциозно проводил второй бокал в руке Габи взглядом, не особо скрывая своё сим фактом недовольство. Впрочем, он учился относиться к этой девочке снисходительно, всего-то закатив лишний раз глаза и подавив ползущую улыбку. Хотя и испытывал такое необычное для себя чувство как стеснения перед мисс Теллер. Илья не раз говорил, что ему привычнее работать в одиночку, но мир меняется и мы вынуждены меняться вместе с ним, оттого адаптироваться неповоротливому русскому медведю к работе с хрупкой дамой всё же пришлось. Надо сказать, что за те месяцы работы с ней, Курякину надлежало выработать особую тактику ведения “боя”. Он не был воспитан таким образом, чтобы силой убеждать женщин в своей правоте - в Советском Союзе жил и цвёл патриархат, несмотря на якобы равенство - но с вертлявой и своенравной Габи ему приходилось что-то делать: где-то смолчать, где-то не отреагировать, а где-то и предупредить коротко и настойчиво. Короче говоря, решить вопрос без применения силы.
И вроде бы всё это беспокойное хозяйство закончилось тогда, когда планы Венчигуэрра были раскрыты, впереди ждала и жаждала Родина, Илья мог вздохнуть спокойно. Только вот вдруг приключения и головная боль, ажиотаж и возня, создаваемые этими двумя вокруг Ильи, отчего-то приобрели значимость. И отказаться от А.Н.К.Л. и уехать в Россию было сродни существованию грустного медведя в отсутствии балалайки.
Мужчина очередной раз окинул взглядом залу и уверенно повёл Габи к последним рядам, тщательно смешиваясь с толпой настолько, насколько это вообще под силу человеку, вынужденному заграницей шить одежду на заказ.   
Темнеет. Белоснежные линии света софитов освещают пафосную сцену и холёного ведущего. Все в этом мире явно никуда не торопятся: это видно по тому, как лениво рассаживаются по стульям гости, как медленно на подставку выносят первую диковинную вещицу. Илья пытается сидеть спокойно, но периодически - с динамикой чуть ли не ровно в семь минут - он крутит головой по сторонам с видом настолько подозрительным в отношении каждого из здесь собравшихся, что кажется, точно он сейчас вскочит, извлечет откуда-нибудь пистолет и прикажет всем лечь на пол.
И ещё этот тремор. Пальцы на руках изредка нервно подрагивают, точно бы ожидая или предвкушая большой коллапс.

Размеренная обстановка. Лоты выносят, толстосумы торгуются, все восторженно оглядываются на очередного упитанного/высохшего/ничем не примечательного (нужное подчеркнуть) нового правообладателя, лот уносят. И так уже полчаса. И, без шуток, почти никаких отклонений вправо-влево от описанной выше схемы. Илья успевает немного успокоиться, однако чувство отвращения от находящихся здесь его не покидает - вокруг будто бы разряжен воздух. И будто бы каждый - даже винтажные ретро-бабули - и те следят за ним, отмеряют каждый его вдох. А может просто Габи подсыпала ему на стул кнопки. Кто знает.
На его, Ильи, кгб-шный вкус, колье могли спрятать в одном из уже проданных лотов. И это может означать, что он или провалил, или чертовски усложнил себе задачу. Однако, в таком случае покупавший и прятавший в равной степени должны были быть осведомлены о том, что покупать и в какую цену, а это уже было не так трудно отследить: нужно всего лишь не просто смотреть, но и видеть.
Когда он в очередной раз оглядывается по сторонам, впиваясь взглядом в представителей местной бюрократии, его одергивает Габи, так хищно цепляя взглядом, что не остаётся никаких сомнений насчет того, что она недовольна. Только вот руки у неё холодные. Хотя и нежные.
— Мне не по себе. - Коротко резюмирует ей Илья басовитым шепотом, всё ещё не упуская из виду окружающих, даже смотря в темное лицо Габи.
Что ж, даже для зануды здесь может быть скучно. Но рассеивать внимание, тем не менее, ни в коем случае нельзя. Илья следит за сценой, когда на неё выносят что-то до боли русское. Илья оживляется, Габи чувствует, как он подается вперёд, его мышцы спины и рук снова приходят в тонус, доселе лишь немного расслабившиеся. Илья знает откуда этот "верх зодческого искусства".
— Сказка о Царе Салтане. - В сторону Габи говори шпион, слегка всё-таки удивленный. — Этого лота не было среди представленных в списках, когда я читал о каждом. Не может быть, чтобы я пропустил его. - Илья хмурится. Хотя и без этого его светлые брови всегда несколько сдвинуты к переносице - ни дать ни взять, прямо сейчас решает в голове сложное тригонометрическое уравнение.
Торги в разгаре, Илья следит за господином Моя-фамилия-на-французском-означает-слоёное-пирожное-и-я-на-него-слегка-похож через зеркальную поверхность колонны в паре метров от своего стула. Богач так увлечен торгами и не замечает, что Илья уже прожёг порядочную дырку своим взглядом в его ягодной прослойке. Честное слово, и зачем Илье углекислотный лазер?
Справа оживает Габи. Илья снова слегка наклоняется в её сторону.
— Не думаю. Но он мне не нравится.
Илья с особым чувством выговаривает "р", что из полученной рычащей фразы доподлинно и вполне однозначно можно понять, что Курякину кажется, будто они с Габи понемногу нащупывают верную ниточку. Больно это всё странно.
Габриэлла отвлекается на свою соседку в то время как Илья (которому посчастливилось сидеть с краю. Ну, как посчастливилось... он сам творил своё счастье, скажем так) вернулся к созерцанию американского полосатого капкейка с сигарой. Кстати говоря, никого не смутила французская фамилия для любителя стэйков?.. Впрочем, об этом позже. Илья отмечает несколько деталей: хорошо пошитый костюм, явно сделанный на заказ и явно здесь, в Риме - местные портные, которых тяжеловес в кепи пару раз навещал, делают особые стежки на краях манжетов - а вот запонки и платок-галстук явно не отсюда. Но сказать точнее Курякин не мог - вотчину модного искусства целиком и полностью монополизировал в их трио мистер Соло. Потом, перстни, их было два, оба на одной руке и тоже явно не дешевые, да и папироса, судя по запаху, кубинская. Примечательный тип.
Кажется, надо было немного сказать и о его спутнице... впрочем, давайте оставим это на следующий раз.
Илья коротко кивает и напрягает снова правую руку, чтобы Габи спокойно могла за неё ухватиться. Ладонь сжата в кулак. На всякий случай. Выражение лица у Ильи так себе, на троечку: с одной стороны он и суров, а с другой видно, что работа под прикрытием - не самая его любимая часть в учебнике для хорошего шпиона, с актерской игрой у Курякина чуть лучше, чем у сценических декораций.
— Белка песенки поет,  да орешки все грызет, - тихо начинает говорить Илья по-русски, пока они с Габи неспешным шагом выбираются из этого душного и тёмного помещения, которое Илье напоминало дорогой и стильный, но всё-таки гроб. Утро в сосновом гробу, ага. — А орешки не простые, скорлупы-то золотые. - Свежий воздух наполняет воздух, свет заставляет немного прищуриться. Платье Габи вновь обретает тот небесно-голубой цвет, который Илья для неё выбрал изначально. — Ядра - чистый изумруд; Белку холят, берегут... Интересно, какие орешки спрятаны в этом скворечнике. - Заканчивает он на выдохе, беря учтиво у официанта с подноса высокий узкий бокал. Но Габи он его не передает, как следовало бы джентльмену. — Тебе на сегодня уже хватит, мадам Большой стакан, - негромко говорит он в её сторону, затем снова возвращает взгляд официанту:
— Не могли бы Вы принести для моей жены что-нибудь безалкогольное? Сок вполне подойдёт. - На лице Ильи вдруг откуда-то берется безмятежность. Официант кивает и удаляется. Илья торжественно возвращает нечто вроде улыбки Габи. Ох, простите, Жалкин.
Инициативу решает взять в свои руки Илья. На волне вдохновленного псевдооптимизма, под маской которого на самом деле кроется легкое раздражение обстановкой, Курякин тащит Габи буксирчиком в сторону любителя белок.
— Позвольте отметить Ваш тонкий вкус в выборе лота, мсье, - на чистом итальянском изъясняется белокурый и голубоглазый (что не мешает ему быть грубым и занудным) любитель камушков. Обладатель скворечника фокусирует на Илье взгляд.
— Николас Маккабрей, - сразу представляется Илья всё ещё с той же пугающей, если честно, безмятежностью. — Моя жена -  Жалкин. - Бокалом в руке Ильи указывает в сторону Габи - слева и чуть пониже.
— Джеймс Мельфей, - грузно звучит собеседник, поглядывающий на Илью, кажется, поверх живота. — Поставлю скворечник в гостиной. Он будет прекрасно аккомпанировать багетам.
— Ваш сок, мадам. - Слева от Габи выплывает холёный официант, который держит поднос с одним единственным высоким стеклянным стаканом.
Ликуй, Габи! Кажется он апельсиновый.

Сhe vuole questa musica stasera,
che mi riporta un poco del passato...
Илья зыркнул по сторонам в лучших традициях грозного манула. Портьера угрожающе складывала ему на плечи тяжелые ткани, в то время как Габи принялась за своё любимое дело - отчитывать Илью, требуя от него спасения всего мира. Ну нет, в принципе её логика была понятна - всё-таки агент КГБ здесь Курякин, и фанат оторванных багажников тоже вряд ли Габи. И пусть Илье не нравились все эти "крысиные заходы" с враньем и кражей - русские ведь привыкли решать проблемы сразу и в лоб (иногда даже непосредственно в прямом смысле этой фразы) - работа наша и опасна, и трудна, но кто-то ведь должен её выполнять. И если не Курякин, то Соло что ли?
Мышцы на лице Ильи нервно дёрнулись, выдавая его раздражение - ах, как легко и непринужденно было выводить его из себя! - челюсти сжались, желваки отразились пробежавшей волной по гладко выбритой поверхности щёк. Ситуация выходила из-под контроля и, строго говоря, за каким лешим нужен был в А.Н.К.Л. любитель ажурных жилетов, если в самый ответственный момент, когда по-настоящему была нужна его работа, его не было под рукой. Злость волной прокатилась в светлых глазах русского друга Габи. Но так же быстро спала - хвала Советской Партии, Курякин умел работать один и этот навык, отточенный шестнадцатью годами его жизни (с тех пор, как отца отправили в ГУЛаг) грозил выйти на сцену в первых рядах. Только вот он имел много побочных факторов. Строго говоря - Габи могло зацепить, вот что.

— Мистер Маккабрей, Вам письмо, - за портьеру заглянул учтивый, но весьма безразличный официант, на блестящем полотне подноса которого лежал конверт. Две пары светлых и тёмных глаз обратились в его сторону.
— Спасибо, - грозно вниз прозвучал голос Ильи, он взял конверт в руки, окидывая аудиторию на предмет возможного отправителя, и спешно прочёл строки "от" и "кому".
— От мистера "Рэда Пэрила", - прокомментировал Курякин, вздыхая и закатывая глаза, когда суть имени незнакомца до него дошла. — Шуточки Соло отдают самолюбованием. - Илья развернул конверт и бегло пробежался глазами по первым строкам. Да, любитель стиля не изменял себе даже при выборе средства связи.
— Он в Аргентине. - Илья переводит взгляд с листка в глаза Габи, которые находятся примерно на одном уровне. Затем снова смотрит в текст. — "..Не спрашивайте, что я делал в доме покойной Эвиты, но, вероятно, заставлю вас очень удивиться, дорогие мои друзья, если скажу, что колье не покидало пределов этого дома." - Илья снова поднимает глаза на Габи и невербально выражает своё раздражение взглядом, — Как это узнал он, интересно. - Комментирует Курякин риторическим вопросом, —  "...надеюсь, дорогой мой русский друг, ты прочитаешь это прежде, чем натворишь неуклюжих глупостей. Габи передавай мой искренний и теплый привет и... " - Илья пробежал глазами по оставшимся строкам, нахмурился, затем, нахмурился ещё, а после толика смущения смешалась со злостью, и он спешно скомкал письмо в широкой ладони. — И всё. - Закончил Илья повисшую фразу, ища глазами осознание где-то в портьере и дальней стене напротив, старательно только игнорируя подозрительную маленькую брюнетку уровнем ниже.

Выходит, колье - это эрцгерцог Франц Фердинанд Первой Мировой Войны. И его вовсе никто не собирался искать в той же степени, в какой и терять.  А значит дело принимало другой, более масштабный оборот, совсем не уровня агентов А.Н.К.Л.а. Или, может быть, последнему просто стоило повышать градус? Как бы там ни было, Илья предпочёл бы связаться с Олегом - своим непосредственным начальником, чтобы согласовать дальнейший план действий. Начальству всегда лучше знать и лучше знать.

— Не нравится мне всё это, - наконец угрюмо изрекает русский медведь, — что, в таком случае за душой у этих двоих? Просто так мы не можем уйти. Пока скворечник ещё здесь, - Илья делится своими соображениями вслух не с проста, ведь план менялся на глазах, и на всякий случай трезвая оценка Габи не помешает. Курякин на минутку снова высовывается из-за кулисы, мол, не подслушивает ли кто, затем возвращается к Габи.
— Вот что. Скворечник ещё здесь, где-то за сценой. Ты маленькая и юркая, тебя не заметят, - Илья крутит головой, всё ещё переминая в кулаки письмо от Соло. Вот же негодяй, а. — Если что, скажешь, что заблудилась, никто и не подумает лишнего, — Илья уверенно смотрит в глаза Габи. Затем поднимает правую руку и сжимает широкой ладонью девичье плечо. Пауза.
— Я буду рядом, если что-то случится. - В его взгляде проскальзывает что-то нет-нет, совсем не имеющее ничего общего с нежностью, просто.. — Не бойся.

la luna ci teneva compagnia,
io ti sentivo mia, soltanto mia,
soltanto mia.
Илья смотрит на Габи во все глаза, даже в темноте портьеры они отсвечивают небесным. Курякин мог быть триста раз лучшим агентом и двести раз кгб-шником, но вот что у него получилось хуже всего - так это справляться с собой в ... особенные моменты. Когда в игру вступало что-то, о чём не писали в учебниках и не рассказывали на парах.
Илье неприятно, когда Габи стряхивает его руку, в его взгляде - точно кровь в молоко - по капле вмешивается что-то очень отчаянное. В груди тяжелеет, он хмурится и упирается взглядом в пол, слушая девочку из мастерской. На шутку он не реагирует, лишь угрюмо кивает головой, смотря... смотря на свою ладонь, в которой, точно дуновение ветра, похожего на тот, что тревожит кроны деревьев там, дома, видит всё ещё... всё ещё ладошку Теллер. Вот оно - женское коварство! Сначала ранить, чтобы потом подуть там, где болит. Он сглатывает. Непонимающе хмурится и резко поднимает взгляд на Габи, чтобы через секунду увидеть, как она уходит. Легкий ветер в ладони Ильи стихает, постепенно, медленно, точно призрак... Илья несколько раз моргает и сжимает руку, чтобы ощутить собственные пальцы. Прочь, наваждение, прочь!

Габи растворяется среди антуража и стройных официантов. Край её голубого платья лишь на секунду попадает в поле зрения Ильи, но этого ему достаточно, чтобы почувствовать в себе уверенность. Он находит своим суровым медвежьим взглядом необходимую цель, берёт в руку бокал с игристым и двигается в сторону обладателя дупла. Простите, конечно скворечника, конечно. Улыбка возвращается на лицо Ильи, отговариваясь, мол, что-то забыла. Походка как всегда уверенная, четкая, выточенная каждым шагом. Но на полпути к ЛаМарш и полосатику, он вдруг круто разворачивается.
— Я подожду тебя в машине. Ты всё поняла? - Явно не желая, чтобы его слышали окружающие, говорит американец.
— Конечно, дорогой, - также негромко вторит ему девушка, — не волнуйся.
Илья бегает взглядом, точно пытается посмотреть сквозь себя туда, где общаются обладатели обители белки. Если он верно истолковал ситуацию, то Дженнифер направляется туда же, куда несколькими минутами ранее Илья отправил Габи. Нехорошие чувства волнения, тревоги зарождаются в шпионе. Он бросает все силы, чтобы найти взглядом Габи. Но её небесно-голубой уже давно пропал из его зоны видимости. Как бы там ни было, сейчас Курякин должен выполнить часть своего плана. Он круто разворачивается и ищет ЛаМарш, чтобы преградить ей путь  - благо с его формами это совсем не трудно.

— Я заметил, что Ваш бокал опустел и принёс Вам другой, - галантно и с улыбкой говорит Илья, забирая из руки девушки почти пустой бокал и подавая ей новый.
— Вот как? - Дженнифер удивлена его появлением явно не меньше, чем сам Илья своей возникнувшей галантностью по отношению к женщине. Откуда она? Неужели Соло обронил свою?.. — А где же Ваша жена? - Нарочито заинтересованно спрашивает девушка, обдавая мужчину такой улыбкой, что знай Илья её подтекст, уже бы сделал ноги.
— А, Жаклин... - Илья делает неоднозначный жест, который немного выдаёт его нервозность. — Ей... ей нездоровится. Она отправилась в номер. - Илья берёт себя в руки, иногда, как бы невзначай, ища голубое платье, — а Ваш спутник? - Улыбочка.
— О, Джеймс... он уехал с друзьями, - Дженнифер неловко смеётся, слишком наигранно, пожалуй, — бросил меня тут совершенно одну, - притворная тоска.
— Оу. - Илья сопоставляет факты в своей голове, между тем не зная, куда деть руки. Значит, врёт.
— Какой у вас необычный галстук, мистер Маккабрей, - слишком богемно, с оттяжкой произносит девушка, подходя на шаг ближе и протягивая руку к груди Ильи. — Такой... стильный, - продолжает она. Илья хмурится, не совсем понимая, что происходит. И это чувство примешивается к тревоге за Габи. — Он отражает такое мужество... храбрость... силу, - Илья уже не на шутку нервничает, он начинает тяжелее дышать, а рука девушки с удовольствием исследует галстук Ильи не особо этого стыдясь, кажется. Да, кстати. Пора уже что-нибудь ответить.
— Спасибо. - Выдавливает мастер эмоций, — его выбирала моя жена, - что-то наугад бросает Курякин и вытягивает свой галстук обратно. — Прошу прощения, мадам. - Он изображает напоследок улыбочку и ломится в сторону уборных, бросая взгляд в ту сторону, где в последний раз видел Теллер. Какая-то дама изволила устроить там знатный дебош, и сейчас она - центр внимания, потому у Габи был неплохой шанс успеть. Тем не менее - Илья волнуется, оттого на его лицо ложатся тени серьёзности.

Пары минут хватает, чтобы увидеть, как ЛаМарш марширует к кулисам. Илья чертыхается - если Габи ничего не нашла, то ему снова придётся отвлекать эту фигуристую даму. А такая перспектива мало радует. И тогда Илья кое-что видит в окно. Голубое платье. Да-да, именно голубое платье выпрыгивает с высоты второго этажа в задний двор. Сумасшедшая.

Курякин успевает спуститься как раз тогда, когда героичная Габи шествует по направлению к нему с таким видом, будто желает наделать из него солений на зиму. Илья открывает рот, чтобы что-то сказать, но поперёк Габи лучше не лезть - здоровее будешь. Тем не менее Илья улыбается.
— Напомни научить тебя правильно прыгать с высоты, - ехидничает всё же он, когда последней фразе вдруг вторит сирена. Прекрасно. С лица Ильи точно водой смывает улыбку. "Нашла то, за чем вернулась, ухожу", - сообщает она. Взгляда достаточно, чтобы оба агента А.Н.К.Л. поняли, по чью душу сирены. Илья без лишних разговоров хватает Габи и закидывает на плечо на манер ковра, придерживая сверху рукой за талию так, что всей его раскрытой ладони достаточно, чтобы Теллер чувствовала себя не хуже, чем на месте в премиум классе.
До машины оказывается не так уже далеко. Аккуратно (!) приземляя Габи около задней двери, сам Илья оббегает машину спереди и садится за руль.
— Держись.

Через три квартала сирена стихает, и никто не обращает внимания на маленькую машинку тёмных цветов, припарковавшуюся у отеля. Илья глушит мотор четким щелчком ключей и медленно выдыхает, ощущая, как тишина заполняет голову. Он поглаживает большими пальцами огранку руля, точно бы раздумывая о чём-то, затем хмурится своим мыслям. Тишина длится. После он поднимает взгляд на Габи, чьё отражение видно в зеркале заднего вида.

Да ты размяк, большевик!
Что ещё за намёки?
Внимание Ильи рассеялось. Нахмурившись, он перевёл взгляд с зеркала заднего вида на боковое. Позади расплывчато мелькали огни вечернего, почти ночного Рима. Он подпёр подбородок рукой и в задумчивости провёл указательным и большим пальцами по губам. В голове медленно крались одна за другой воспоминания из недалёкого, казалось, прошлого.

Мама всегда носила голубой цвет. Он очень шёл её светлым льняным волосам и небесному цвету глаз. Илья любил наблюдать, как Александра Николаевна, садясь за большое трюмо в родительской спальне, раскрывала по очереди маленькие сундучки и шкатулки, раскладывала по нескольку десятков разных, не имеющих понятное Илье назначение предметов, с видом сосредоточенным, но нежным, используя каждый из них с грацией пианистки. Мальчик очень любил эту плавность и неспешность в её движениях, мама точно преодолевала видимый только ей один эфир в воздухе. Гипнотическое, умиротворяющее целое театральное представление. Потом мама замечала - всякий раз будто бы случайно - его лицо в одном из зеркал трюмо и мягко, с теплотой и искренностью дарила ему одну из самых красивых улыбок, которые когда-либо, до или после, видел Илья.
Отец слушал радио или читал газеты, пахнущие землей и краской. В стране шла война, политика правящей партии, нутро которой Николай Курякин знал не по наслышке, на страницах желтоватых газет была в равной степени неоднозначна как и правдива, где только эрудированные люди могли прочесть между строк что-то, близкое к правде. Николай заставлял сына вникать в витиеватый слог этих опусов, дабы после спросить его мнение и поделиться своим. Илья уважал отца, действительно уважал. Он казался юноше настолько умудренным временем и непростыми условностями их жизни, что всякий раз в противовес его, Ильи, банальным и абсолютно наивным взглядам ставил нечто, над чем Илья иногда думал ночами напролёт.
А потом всё кончилось. Настолько неожиданно и просто, что Илья, по-детски продолжавший двигаться по привычной оси жизни, не смог справиться с падением, которое ожидало его в конце привычной траектории. Нежный голубой цвет матери превратился в грязно серый цвет затянувшегося тучами неба. Её волосы больше не были идеально уложенными в новомодной прическе, глаза потускнели и стали красными от бессонницы и слёз. Илья наблюдал, как медленно разрушается его воздушный замок, его счастливая жизнь. Он степенно шёл на дно, утягиваемый водоворотом, что создавала вокруг себя тонущая мать. Илья хорошо знал немецкий и полит. историю, разбирался в программных кодах и прекрасно дрался, но ни один из этих навыков не помог ему справится с позором отца и трагедией матери.
Было что-то справедливое в словах рабочего класса в отношении буржуазии: они не были готовы к суровым реалиям, в то время как пролитариат только в них и жил. Нет, не то, чтобы в семье Курякиных было тяжело обойтись без гувернантки или балыка на ужин, тут дело было в другом: поддерживать тот же уровень жизни, лишившись кормильца и статуса невозможно, ведь чем выше забираешься, тем больнее падать.

Приступы Ильи носили стихийный характер, но вместе с этим - разрушающе сильный. Соло был прав насчет унижения, Илья действительно получил огромный кусок этого социального пирога. Шрам на его правом виске хранил здоровское напоминание о жизни сына врага народа с 16 до 20 полных лет.
Людьми правит особая ярость, ненависть к тем, кто позволяет себе вкушать те прелести жизни, что недоступны им, но так желанны. Зависть и жажда обманчивой справедливости оставляет не только на теле, но и в душе глубокие рубцы. Курякин не был слабаком, уже тогда он занимался боевыми искусствами и мог бы за себя постоять в тёмном переулке. Только они обычно нападали группами... как шакалы. И били не столько за позор отца, сколько из тщеславного злорадства.

Мать со временем успокоилась, но стала совершенно другой. Та женщина, которая была для Курякина идеалом красоты и утонченности, превратилась в типичную  советскую гражданку, чьё лицо даже собственный сын теперь не выделил бы среди прочих. Илья не сразу понял, в чём было дело, но время внесло в его понятливость коррективы. И, пожалуй что, жирную точку в его мировосприятие. Породив другого Илью. Более жестокого. Более грубого. И такого же полного ядовитой ненавистью, как и остальные.
Да, Илья ассимилировал. Ничего более не связывало с прошлым, его заставили больше о себе не напоминать. И всё кануло. Кроме отцовских командирских часов, пожалуй, отданные последним сыну в день, когда их дальнейшее стало предельно ясным. Илья перенял вместе с наручным механизмом нечто большее от отца, что раскрыл в себе много позже, через десять лет. И может быть ему приходилось жить с волками, но становиться одним из них он себе не позволил - каждый раз смотря на часы он видел короткие и длинные стрелки отцовского времени.

Илья был убийцей и с собой в этом был честен. Работая в одиночку и не имея фактически никого, кроме опустошенной матери, он как-то привык замыкаться в себе и быть независимым от социума. Он не испытывал какой-то лютой ненависти к людям, просто учился разделять своих и чужих. Он любил и уважал свою Родину. Её любил и уважал его отец, а он точно знал за что. Просто, будь мир идеален - едва ли бы мы захотели в нём жить.

Илья на пару секунд закрыл глаза, медленно выдыхая горячий воздух. Глаза вернули былую серьёзную уверенность, по спине пробежало холодное прикосновение. Он повернулся к Габи с выражением лица типичного Ильи Курякина.
— Не маши так, рябит в глазах, - командные нотки обдали чем-то ледяным. — Дай взглянуть.
Илья взял одно из писем из рук Габи, и конверт тоже. Сперва он критично осмотрел бумагу. Не дешевая, не маркированая. Не местная. На ощупь была прочной и шероховатой, хотя сделана была явно не на поточной машине. В блике света уличного фоноря Курякин осмотрел и внутреннюю сторону. После, молча взял письмо и стал разглядывать шифр.
Курякин вообще-то был не из дурного десятка. Сочетая в себе силу как физическую, так и интеллектуальную, он бы стал неплохим экспонатом в музее образцового человека. Хотя… Нет. Его бы туда не взяли - слишком уж идеальный.
— Подвинься, - снова “попросил” Илья, возвращая Габи её же фразу, затем откинул крышку бардачка и вытащил ручку и листок.
Шифр кодировал каждую букву - в этом у Ильи не возникало сомнений - некоторые знаки повторялись чаще остальных, какие-то наоборот - раз или два. Многие могли считать, что за железным занавесом жизнь протекает на уровне примитивной первобытности, но что-что, а школа криптографии могла дать отпор заморским аналогам. А потом догнать и ещё дать.
Держа листок на одном уровне с текстом письма, Илья медленно начал выводить разрозненные по расстоянию друг от друга черточки, потом буквы. Курякин владел языками программирования, ему они нравились своей способностью облачать человеческие мысли в язык машин. С криптографией было то же самое, только на другом конце провода был человек, а это, в некоторых случаях, даже упрощало процедуру. Задача. У который точно есть решение. И удовольствие от разгрызания скорлупы давало не меньше адреналина, чем сам орешек в конечном итоге. Занятный лейтмотив белок, кстати.

Илья трудился над задачей около двадцати минут, с кропотливостью примерного ученика - трудно поверить, что этот же тяжеловес неделей ранее бил морды другим тяжеловесам - аккуратно выводил буквы, которые одна за одной складывались, наконец, в слова. Занимательным был тот факт, что письмо было написано на немецком языке.
Илья, наконец, убрал ручку и поднял листок на уровень глаз.
— Пишет женщина. Говорит о каком-то деле, связанном с Аргентиной. Тон достаточно грубый, кажется, она не слишком довольна работой своего собеседника. В конце она угрожает ему и говорит, что знает о его матери.
Желваки Ильи дергаются, он опускает  листок и бегло - чисто из привычки даже - бросает взгляд в зеркало заднего вида. Его действия такие отточенные и жесткие... как за секунду до броска. И оказывается - не просто так.
Илья резким движением заставляет Габи нагнуться. Раздается звон разбитого заднего стекла. А потом визг шин. Илья со всей дури давит на педаль газа и маленький седан рвется с места в карьер. М-да. А ведь Илья предупреждал, что не фанат костюмированных представлений.
— Раздвинь ноги, - голос Ильи звучит четко и однозначно, несмотря на жалобы покрышек. Хотя и двусмысленно - не будем отрицать очевидное. Илье приходится следить за дорогой, держа руль одной рукой, и одновременно отмечать нерасторопность Габриэллы.
— Ну же! - Вдруг в его руке что-то мерцает и в следующую секунду двое в салоне узнают о начинке кресла Габи. Пожалуйста, будем знакомы - модифицированный пистолет Walther p38 с глушителем. Изящно для 1963.
— Я стреляю, ты ведёшь. - Изрекает напоследок блондин и перебирается на заднее сидение.
From Russia with love.

Only
little miss lonely[audio]http://pleer.com/tracks/5258609NFQt[/audio]
Было в этой последней минуте самое пугающее. Даже не минута, а несколько мгновений, до того, как душа покинет тело совсем. И этот взгляд человека, в котором Илья всегда видит это немое "за что?..".. Курякин терпеть не мог это в своей работе. Этот миг искреннего ужаса, которому он всякий раз становится свидетелем, когда чувствует себя убийцей на все сто процентов. Но зрелище настолько прозаичное, невероятно, что невозможно отвести взгляда, невозможно не смотреть. Потому Илья помнит - без лукавства - всех, кто в последнюю минуту жизни видел его голубые глаза. Которые никак не могли принадлежать хладнокровному убийце.
Курякин стрелял без промахов, стрелял сразу в сердце. Или в голову. После выстрела и до смерти было всего-ничего, каких-нибудь шесть, семь секунд. И Илье нужно было это видеть, видеть, как они уходят.

Никто не сомневался, что Курякин легко и непринужденно справится с преследователями. Особые повадки опытного убийцы - на мгновение замереть, точно кто-то нажал на стоп, а затем, вытянувшись внутри в струнку, нажать на спусковой крючок. Бах. Бах. Бах. И всё. Илье потребовалось выпустить три пули. И преследовать больше было некому. Только вот не было ничего хорошего в том, чтобы оставлять за собой такой мокрый след. Их дальнейшее преследование - лишь вопрос времени.
Илья тяжело дышит. Больше от нахлынувшей злости, нежели от скорости погони. Яростные тёмно-серые глаза смотрят из-под нависших бровей сурово, обвинительно. Он ждёт. Стоит кому-нибудь хоть шевельнуться - он непременно пустит ему пулю в лоб. Но тишина и покой медленно заполняют всё вокруг Ильи, погружая его почти в невесомость.
Он вдруг оживает, как будто забыл, что не один. Габи. Перебравшись вперёд, он аккуратно поворачивает её личико к себе, когда понимает, что девчонка просто без сознания. Маленькая, почти смешная венка на шее Габи аккуратно бьётся о пальцы Ильи с математической частотой. Потом становится понятно, что случилось - шальная пуля, которая задела ей плечо. Ну уж это чересчур. Такого русский терпеть не намерен. Жалко, что эти парни умерли прежде, чем Илья понял, что они успели натворить.

Зажимая кровь носовым платком, который как истинный советский гражданин всегда носил с собой Илья, он приводит - или приносит - Габи в больницу. К тому времени она уже немного приходит в себя. Раненая и с синяками после прыжка в отнюдь не мягкие пакеты с мусором, Теллер вызывает на лицах докторов недоумение. Но Илья не спешит прояснять ситуацию, только одаряя всех своим гнетущим недружилюбием - того и гляди, вцепится прямо в лицо.
Илья думает о чертежах. Подводные лодки - новшество фашисткой Германии во Второй Мировой Войне. В памяти тут же всплыл подбитый фашистами американский пассажирский лайнер. И блокада Британии. Уэйверли, как патриоту своей страны, наверняка будет интересно узнать о находке Габи, ведь подводные лодки сейчас тот товар, который любое государство купит за любые деньги. Спокойно было за свою страну - Курякин знал, что страна Советов и без британских инженеров создаст такую лодку, которую даже разобрав и собрав обратно не осилит ни один фашист. Однако, теперь было ясно, зачем чертежи американцу. Конечно, имя и фамилия - фальшивка, как и его настойчивая подружка, но чертежи кораблей, как и проклятая кассета о ядерной бомбе, наверняка сделал бы своего обладателя невероятно счастливым.

Илья сделался серьёзным и за всё время, что они с Габи светили своей парочкой по улицам Рима, не проронил ни слова. Он только скользил своим рентгеновским взглядом по улочкам и машинам, напряженный настолько, что ещё чуть-чуть и из него можно было извлекать музыку как из струнного инструмента. Правая рука снова попала в рабство Габи, за которую Илья всё ещё чувствовал ответственность. А левая... то и дело нервно стучала пальцем по бедру.

Рим не переносил тоски и злобы. Нежные огни этого удивительного вечернего города манили, просили расслабиться и вкусить дивную картину, только что сошедшую с холста художника. Илья крутил головой по сторонам, смотрел, но не видел. Появись хоть один подозрительный человек в радиусе двухсот метров - Илья бы мгновенно среагировал. Но красота Пьяцце дель Попполо, фонтаны на Навона, шапки куполов и базилика Святого Петра оставались где-то на пороге, так и не шагнувшие в душу русского шпиона. Он оставался холодным к этой красоте, впрочем, как и почти ко всему в жизни, боясь излишне привязаться. Может быть Габи заставляла его ожить, методично засовывая под его толстую кожу иголки, но слишком много наморозило в советской морозилке Курякина, что тут могли помочь либо фен, либо вилка из розетки. А может быть привязаться именно к этому хрупкому существу большевик боялся больше всего. Кто знает. Кто знает.

Илья фокусирует взгляд на Габи только тогда, когда она начинает жечь бумаги. Мелодичное звучание из граммофона располагает к спокойствию, к успокоению, но Илья, который не может себе такого позволить (что сейчас, что в принципе по жизни) напрягается ещё больше, как будто чувствует себя неуютно, некомфортно. Королём без платья. Он сжимает правую руку в кулак, левой - трёт казанки, стирая пятна крови и сажи. Пистолет оттягивает карман внутри пиджака, в котором он был на этом дурацком аукционе, и Илья чуть ли не истерически готов кинуться каждые две минуты к нему - без рукояти в ладони невероятно трудно чувствовать себя хоть в чём-то уверенным.
Кусочки сверхсекретных планов подхватывает легкий итальянский ветерок и уносит в небо. Пламя свечи то и дело наклоняется то в сторону Ильи, то в сторону Габи, точно бы никак не может определиться. Мужчина хмурится, опуская взгляда на собственные ладони. И правда, о чём сейчас он думает? Что его так тревожит? Будь он сейчас один, едва ли ему было так беспокойно.
— Я думаю о том, что мне никогда не давали выбора. - Говорит он глухо, всё ещё изучая собственные руки. Всякий раз Илья действовал по чьему-то указанию. Говорили - так лучше. Или - ты должен. Или - ты разве не понял задания? Может быть он устал быть спутником смерти, может быть устал быть оружием в чьих-то руках. Безмолвная тряпичная кукла, которая делала то, что ей говорили с того самого дня, как юношеские часы на руке сменили отцовские. Только подобные мысли обычно от себя Илья гнал. К чему думать о том, что изменить ты всё равно не сможешь? Слишком много уже в нём от того Ильи, что сможет легко убить, чей взгляд перед этим стекленеет. Кого боятся не только чужие. Кого считают неуравновешенным психом. Который почём зря крушит мебель... Нет, он человек решенный, изменения в жизни которого могут привести только к худшему.

Илья поднимает глаза на Габи, а затем отворачивается к Тибру, перебирая собственные пальцы, точно стирает с них что-то невидимое. — Зря ты в это ввязалась, - говорит мясник ягнёнку, — стоило остаться в своей мастерской. Машины хотя бы не дают сдачи.