[audio]http://pleer.com/tracks/4629704jBMy[/audio]

Порядок прочищал разум. Наведение порядка помогало скоротать время, которое было больше не на что потратить. Поэтому Эбигейл перекладывала собственные вещи с места на место, распределяя их по-новому, каждый раз находя что-то, что можно выбросить.
«Скоро у меня ничего не останется,» – она криво усмехалась, избавляясь от очередной вещи, которая раньше казалась важной и полезной, но вдруг стала ненужным мусором.
«Скоро ничего не останется от меня,» – эта мысль была не тревожной, не страшной, а попросту обреченной. Как у всякого, кто смирился со своей судьбой, осознав бессмысленность любого сопротивления.

В абсолютной тишине пустого дома Эбигейл переставляла свою небольшую личную библиотеку, которая стремительно пополнялась все новыми и новыми книгами самых разных жанров. Иногда Ганнибал привозил ей что-то, зная о ее любви к чтению. Знал он и о том, что по большей части она именно читает, коротая одинокие дни в изолированном от всего мира доме на побережье. Иногда она сама отправлялась в ближайший город и могла часами засиживаться в книжном магазине, выбирая что-то новое и необязательно соответствующее ее вкусам. Скоро ей уже не будет хватать полок в комнате, придется раскладывать книги на столах и тумбочках, а ведь она пробыла в этом доме не так уж долго – переехала сюда из дома Ганнибала незадолго после смерти Беверли Катц. И неизвестно, сколько еще времени Эбигейл будет прятаться здесь, ожидая, когда что-то изменится. Когда Ганнибал приедет не к ней, а за ней. Посвятит ее в совершенно новую роль, вместо той, которая уже приелась ей до тошноты. Эбигейл только то и могла делать, что ждать. Иногда покидать свое убежище на пару часов, но всякий раз осторожничать даже в самых незначительных мелочах. Просиживать целыми днями за книгой, чтобы на следующий день понять, что ей больше нечего читать. Внимательно следить за событиями в мире через интернет, выделяя больше всего времени на ситуацию в Балтиморе, а именно на безуспешные попытки ФБР поймать Чесапикского Потрошителя. Эти ребятки так отчаялись, что привлекли к делу очередных консультантов, которые стали для Эбигейл новым способом не свихнуться со скуки, новым любопытным развлечением. Она играла с ними, загадывая им свои загадки, каждый раз меняя айпи и прикладывая все доступные ей усилия для того, чтобы ее не вычислили. Она могла бы помочь им найти Чесапикского Потрошителя, ткнуть их в правду, которая находилась прямо перед ними, и дала им это понять своими двусмысленными сообщениями. Но помогать им не собиралась. По крайней мере, не сейчас, не при таких обстоятельствах. А пока просто продолжала играть с ними так увлеченно, что уже помнила каждого из их большой команды по имени: Хочнер, Росси, Морган, Донован, Рид, Джеро, Прентис… и кто-то еще? Эбигейл не могла отделаться от чувства, что постоянно кого-то упускала, и это чувство ей совсем не нравилось, ведь ей так нравилось иметь контроль хоть над чем-то.

– А это еще что? – пробормотала она себе под нос, поднимая с пола вылетевший из очередной книги лист бумаги. Он был сложен вдвое, и когда Эбигейл осторожно раскрыла его, то поняла, что он весь исписан ее собственным почерком. Это было странно, потому что она не помнила, чтобы она это писала. И уж тем более не могла припомнить, когда вложила этот лист в книгу. Но первые же строчки вспыхнули в ее памяти настолько яркими картинками, что она даже пошатнулась, и была вынуждена опуститься на пол, так как по близости не было ни единого кресла. Держа лист пальцами одной руки, Эбигейл приложила другую ладонь к губам, поражаясь собственной неосторожности. Это было письмо, написанное в пустоту, потому что она не собиралась его отправлять. Это была попытка излить душу единственному человеку, который смог бы понять такого рода мысли – Уиллу Грэму. Но тогда Уилл был вне досягаемости, слать ему письма в его заточение было делом опасным и бессмысленным. К тому же, она не должна была выдавать себя, не имела права раскрыть правду о своей «смерти» кому бы то ни было. Но она написала это письмо. В тот же вечер, когда помогла Ганнибалу превратить тело Беверли Катц в кровавый экспонат. Она написала письмо Уиллу, намереваясь тут же уничтожить этот несчастный листок, но Ганнибал вошел к ней так невовремя, и ей пришлось спрятать доказательство собственной слабости в рядом лежащую книгу. Теперь она вспомнила. Но тогда она забыла о письме, так и не избавилась от него. И странно было перечитывать его, снова возвращаясь в тот день.

В конце последнего предложения не было точки. И письмо обрывалось на этом моменте, хотя Эбигейл точно помнила, что хотела написать больше. Она некоторое время продолжала сидеть на полу, держа лист бумаги в руках, словно в состоянии полнейшего ступора. Потом неспешно поднялась и направилась к письменному столу. Она и сама не знала, что руководило ею, когда она подняла шариковую ручку, доставила недостающую точку и уверенно вывела свое имя в конце. Все письмо было написано черными чернилами, а эта маленькая новая деталь – темно-синими. Буквы были неровными от волнения, они жались друг к другу, а подпись была размашистой и даже изящной. Но все равно было очевидно, что все это писал один и тот же человек. Эбигейл, склонившись над письменным столом, долго рассматривала собственную писанину, словно вычитывала на ошибки, но взгляд ее был затуманен. В итоге она выдохнула и в самом конце приписала две даты – дату смерти Беверли Катц и сегодняшнюю. А потом оставила письмо лежать на столе, чтобы успеть собраться к поездке в город до наступления темноты. Надо было купить конверт, на котором она укажет только адрес получателя, но никаких обратных контактных данных. Надо было отправить письмо до закрытия почтового отдела. Зачем? Эбигейл не смогла бы ответить, даже если бы ей задали этот вопрос. Она просто должна была это сделать, вот и все.

Отредактировано Abigail Hobbs (2015-10-09 15:55:18)

Кто-то приехал к ней. Эбигейл увидела в окне приближающуюся к дому машину слишком поздно, всего за минуту до того, как этот абсолютно посторонний здесь транспорт остановился. В том, что он был посторонним, Эбигейл не сомневалась ничуть, потому что в ее временном убежище было место только для автомобиля доктора Лектера, который она прекрасно помнила до каждой мельчайшей детали и могла бы опознать даже в непроглядной вечерней темноте. Но, шагнув вплотную к окну второго этажа и внимательнее всмотревшись в только что остановившуюся машину, Эбигейл поняла, что уже видела ее раньше. Ездила на ней однажды, целую вечность тому назад, когда Уилл отвозил ее обратно в больницу после ее нелепого побега на один день. Это было так давно, но она все еще прекрасно помнила, и только убедилась в правильности своих мысленных картинок в тот момент, когда из машины вышел Уилл Грэм собственной персоной. Его было еще проще узнать, хотя что-то в его внешнем облике изменилось, придавая ему несколько иной вид по сравнению с тем, каким она видела его в последний раз. Эта перемена была куда более значительной, чем новая стрижка или недавно приобретенная одежда, но Эбигейл не могла ее охарактеризовать. Не могла точно сказать, что именно было таким поразительно непривычным в облике прекрасно знакомого ей человека, да и не было у нее на это времени. Она прислонилась ладонями к холодному стеклу и наблюдала за тем, как Уилл приближался к парадному входу таким спокойным шагом, словно и не знал, что за порогом этого дома его ждет лишь всепоглощающий мрак. Словно он пришел на званый ужин, только по какой-то причине запамятовал прихватить с собой подарок для хозяев. И Эбигейл просто наблюдала за ним, а в ее голове не было ни единой мысли. В ее голове была такая совершенная пустота, что и ее взгляд был лишен всякого выражения, а ее лицо было похоже на бледную застывшую маску. Ей бы следовало подумать о том, зачем Уилл приехал сюда. Знал ли он, что она находится здесь? Если да, то каким образом он разгадал эту тайну? Ведь даже в своем письме ему она не позволила себе и намекнуть на свое местонахождение. Она была так осторожна, потому что лишь Ганнибал мог решать, когда она сможет выйти на свободу и кому сможет об этом рассказать. Он говорил Эбигейл, что однажды они с Уиллом обязательно встретятся. Да вот только Уилл еще не готов, а потому придется подождать, пока он дойдет до подходящей кондиции. Возможно, теперь Ганнибал решил, что Уилла можно впустить в эту святую святых, полностью посвятить его в происходящее? Возможно, именно Ганнибал направил своего пациента сюда, но по какой-то причине не стал присоединяться к нему? Или, что тоже могло быть не менее возможным, Мириам Ласс вспомнила о своем пребывании здесь и поделилась своими воспоминаниями с консультирующим эмпатом ФБР? Какой из этих вариантов был верным?

Мысли запоздало нахлынули, захлестывая Эбигейл с головой подобно морским волнам, которые разбивались о прибережные скалы совсем рядом с домом. Она прижалась лбом к окну и прикрыла глаза именно в тот момент, когда Уилл оказался за шаг от двери. Она считала секунды, и прошло только шесть, прежде чем она услышала такой знакомый голос, с легкостью разносящийся по пустому дому и отражающийся гулким эхом от стен. Голос звал ее по имени. Значит, Уилл совершенно точно пришел сюда к ней. А может и за ней, что было бы очень самонадеянным поступком при отсутствии разрешения от Ганнибала. Так или иначе, Эбигейл медлила. Не открывала глаз, не торопилась выбежать навстречу неожиданному гостю. Она была не до конца уверена в том, что это реальность, что Уилл Грэм не мерещится ей, и она не спит. Сколько раз ей снилось, что кто-то за ней приходил, а потом непременно оказывалось, что это мертвая Беверли Катц, полусгнивший Ник Бойл, мать с перерезанным от уха до уха горлом. Эбигейл просыпалась посреди ночи, дрожа всем телом, и даже не пытаясь уснуть снова. Вот и сейчас она почти ожидала, что это очередной кошмар, все непременно закончится страхом и кровью, а потому не стоит и надеяться. Не стоит, совсем не стоит позволять себе верить в что-то хорошее, потому что у нее это отберут.

Время шло. Эбигейл простояла у окна в полнейшей неподвижности всего пару минут, не больше. Но ей казалось, что прошло куда больше времени, никак не менее четверти часа. Ладони, которые она не отнимала от стекла все это время, стали неприятно холодными, и она резко шагнула назад от окна, распахивая глаза. Неспешно направилась к лестнице, и каждый ее шаг был прекрасно слышен в почти безлюдном доме, несмотря на ее мягкие домашние тапочки. Кровь стучала в висках и Эбигейл нервно облизнула сухие губы, но не стала ни останавливаться, ни замедлять шаг. С самой верхней ступеньки лестницы она могла видеть своего гостя, который и вправду оказался Уиллом Грэмом, а не очередным живым мертвецом из ее кошмаров. Но Эбигейл не могла отделаться от навязчивой мысли о том, что он не должен быть здесь. Этот визит может закончится для него так же плачевно, как и тот обыск, который Беверли Катц устроила в доме Ганнибала в Балтиморе. А Эбигейл совсем не хотелось видеть, как он умирает.
– Здравствуй, Уилл, – проговорила она совсем тихо, едва не переходя на громкий шепот. В ее голосе был какой-то странный надлом, но не страх и не удивление. Эбигейл смотрела на Уилла так, словно именно его и ждала, а потому не видела ничего странного в его присутствии. Она сбежала вниз по ступенькам, не отводя взгляда от его лица, все еще пытаясь подобрать название для очевидной и существенной перемены в нем. Тут же задумалась о том, как должна выглядеть она сама. В простой и уютной домашней одежде, больше на размер или два. С заострившимися скулами и бледной кожей, которой не хватало яркого солнца. Без скрывающего шрам шарфа и с собранными в хвост волосами, открывающими взору отсутствие одного уха. Эбигейл видела эту картинку утром в зеркале, а сейчас только мимолетно вспомнила ее, остановившись перед Уиллом. Напротив него, всего в паре шагов от него, но словно опасаясь сделать следующий шаг. Как если бы на самом деле между ними была глубокая пропасть с опасно скользкими краями и острыми камнями на самом дне. Но это мучительное сомнение продлилось всего несколько кратчайших мгновений, а потом Эбигейл все же преодолела разделяющее их с Уиллом расстояние с такой отчаянной решительностью, которая была присуща смертникам и самоубийцам. Она обняла его, хотя никогда не делала этого прежде. Вот так просто, за шею. Неожиданно для себя, ей захотелось заплакать, по-детски, навзрыд, размазывая по лицу слезы. Но слез не было. Было лишь привычное ощущение пустоты и растерянности, только в этот раз оно прошило грудь застарелой болью. И нутро скрутило от непонятного, щемящего чувства, граничащего с грустью.

Эбигейл не была готова столкнуться с последствиями собственных действий. Да, она отправила письмо, но при этом приложила все доступные ей усилия для того, чтобы это послание не привело Уилла к ней. Да, она вышла ему навстречу, хотя разумнее было бы спрятаться в одной из комнат второго этажа и дождаться его ухода, но этот ее поступок не был просьбой о помощи. Уилл ничего не понял. Эбигейл только хотела, чтобы кто-то знал о том, что с ней происходит, и как это коверкает все основания ее сущности. Хотела докричаться до единственного человека, который был способен по-настоящему понять, о чем она говорит, но она не нуждалась в его ответе. Она сама отвечала за то, в какой ситуации оказалась, и сгущающаяся внутри нее темнота была результатом ее же решений. Она не должна была втягивать в это Уилла, потому что и так достаточно ему навредила. День за днем повторяла себе, что в его заключении нет ее вины, что Ганнибал все равно рано или поздно предоставит ему прямой путь на свободу, но на самом деле она не должна была позволить этому случиться. Должна была действовать самостоятельно, а не вестись на каждое чужое слово в страхе за собственную шкуру. Только… так ли хороши ее абсолютно самостоятельные поступки? Уилл был здесь, в одном доме с ней, за шаг от смертельной опасности – и все из-за ее прихоти. По правде сказать, ей изначально было любопытно знать, что он сделает и как отреагирует, когда получит ее письмо. Но теперь она это знала, и ей безумно хотелось вырваться из этой тупиковой ситуации. Убежать прочь, несмотря на то, что она все время только то и делала, что убегала. От прошлого, от ФБР, от темных теней в углах ее комнаты, от тьмы внутри нее самой. И теперь Уилл предлагал ей продолжить этот бесконечный побег, чтобы на этот раз скрыться от Ганнибала до того, как тот успеет исковеркать ее целиком и полностью. Уилл был весь на эмоциях и так хотел ей помочь, принимая на себя роль отважного героя. А Эбигейл хотелось рассмеяться над его наивностью, которая была совсем не к лицу человеку с его возрастом и его жизненным опытом. Эбигейл все еще хотелось расплакаться.

– Он не знает, что ты здесь, – это был не вопрос. Отстранившись от Уилла, она смотрела на него пустыми глазами, но ее бледные губы дрожали, выдавая волнение. – Это не он тебя прислал, а ты сам нашел меня. Но как? Я ведь так старалась быть осторожной, тщательно заметала все свои следы, чтобы никто не догадался…
В конце концов, Ганнибал хорошо научил ее прятаться. От опасности, от людей, от себя самой. Она наблюдала за ним и ловила каждое его слово, которое пригодилось бы ей в ее постоянной борьбе за свое выживание. Но она явно что-то упустила, или допустила где-то ошибку, а иначе Уилл не стоял бы здесь. Она так старалась быть умнее всех, но не справилась с этой непосильной задачей.
– Впрочем, не имеет значения, как ты узнал об этом месте. Ты не должен был, вот и все. Тебе не следовало приезжать сюда вот так вот, даже из-за моего глупого письма, ты понимаешь это? 
Эбигейл отрицательно покачала головой, с усилием вытаскивая себя из бездонной пропасти собственных мыслей, которые копошились в голове, шумели, давили на виски. Эти мысли не хотели оставлять ее в покое, и них было слишком много, чтобы справиться с ними в одиночку. Они хотели сожрать ее живьем, как тысяча маленьких пираний.
– Уезжай, Уилл, – Эбигейл резко выдернула свои пальцы из его рук, как если бы любой физический контакт причинял ей боль. – Уезжай немедленно, а я постараюсь скрыть все следы твоего пребывания здесь, чтобы он ни о чем не догадался, – она отступила на шаг назад, больше всего желая убежать вверх по лестнице, чтобы поскорее спрятаться от того, что натворила. Но она не могла позволить себе такую роскошь.
– Забудь о том, что видел меня. Сожги письмо. Ни в коем случае не подавай виду, будто даже догадываешься о том, что я жива. А иначе нам с тобой будет плохо, Уилл. И тебе, и мне. Ты думаешь, что уже знаешь его, но на самом деле и представить не можешь, на что он способен.
А Эбигейл прекрасно это представляла. Она не питала никаких иллюзий и отдавала себе отчет в том, что вполне могла умереть еще тогда, вернувшись в свой старый дом после неудачного путешествия с Уиллом. Ее могли убить только за то, что она увидела истинное лицо монстра, но она осталась в живых. Потому что и она была монстром, только ведомым и зависимым, а значит не таким уж опасным.
– Мы еще встретимся, но позже. Он хочет это устроить, я знаю. Только не знаю, когда именно, но тут по большей части все зависит от тебя. От того, как ты будешь себя вести. Если мы с тобой будем делать все, что он хочет, то больше никому не придется умирать, – Эбигейл сходу использовала все аргументы, какие только могла вспомнить, чтобы поскорее убедить Уилла в своей правоте. У нее не было времени на споры и дискуссии, потому что она точно не знала, когда Ганнибал решил навестить ее в очередной раз. Ей почему-то казалось, что он за десятки миль почувствует предательство, и немедля примчится сюда. И тогда она пропала. И тогда они все пропали.
– Ради Бога, Уилл, просто уходи! – воскликнула Эбигейл, отворачиваясь от своего неожиданного гостя. Ей больше нечего было сказать, хотя, если подумать, то она смогла бы вымыслить что-то новое. Выдумывать и обманывать, чтобы заставить кого-то действовать так, как она этого хотела – это уже давно перестало быть привычкой и стало образом жизни. Порой она и сама не знала, где заканчивается правда и начинается выдумка, путаясь в собственной лжи.
– Я не должна была… Ты не должен был… Что-то очень плохое случится, если мы испортим его планы.

Уилл совсем не боялся. Ни капельки. Он был одним из тех немногих, кто прекрасно знал, на что способен доктор Лектер, и при этом сумел выжить с этим знанием. Но в то же время он не усомнился, услышав предупреждение Эбигейл. Не отвернулся от нее, чтобы как можно быстрее покинуть этот дом, который в любой момент мог стать местом его смерти. У него был такой спокойный голос, что Эбигейл непроизвольно захотелось ударить его, заколотить сжатыми в кулачки ладонями по его груди, чтобы до него наконец-то дошло, насколько серьезной была ситуация, в которой он оказался по собственной беспечной глупости. Но он, кажется, и так прекрасно все понимал. И все равно предпочел остаться. А Эбигейл все так же стояла к нему спиной, не решаясь обернуться, да и толком не зная, что сказать ему в ответ. Она выпалила все свои аргументы разом, и теперь ей нечего было добавить, оставалось только просить. Если обращение к здравому смыслу не помогло, то можно было обратиться к эмоциям, поднажать на сантименты и мнимое чувство вины – что угодно, только бы заставить его убраться с пути смертельной опасности. Эбигейл не была готова пожертвовать еще и Уиллом, причем пожертвовать так бессмысленно. Хотя…

Кто-то чужой и отстраненный проснулся в ней. Кто-то почти хладнокровный и в высшей мере расчетливый, неизменно появляющийся именно тогда, когда перед ней возникало судьбоносное решение, подразумевающее потенциальные жертвы и потери. Эту часть ее личности вполне можно было бы назвать здравым смыслом, если подразумевать, что здравый смысл являет собой обеспокоенность исключительно собственной судьбой. На несколько мгновений Эбигейл перестала думать о том, что будет с Уиллом, если он ей поможет. Вместо этого она спросила себя, как это обернется для нее. Что лучше: остаться под покровительством Ганнибала или избавиться от его влияния раз и навсегда? Продолжать верить чужим утверждениям о том, что о ней непременно позаботятся или взять заботу о своей жизни в собственные руки? Какой из этих вариантов безопаснее и разумнее? Какой принесет ей больше пользы в конечном счете? Эбигейл торопливо размышляла об этом, беспокоясь, что у нее не так уж много времени на такого рода размышления. И в эти мгновения она перестала бояться. Не осталось страха, был только холодный расчет, основанный на рациональном мышлении, на плюсах и минусах, но отнюдь не на эмоциях. Так что лучше? Какую из возможностей ей следовало принять, чтобы в очередной раз попытаться себя спасти?
– Ты понимаешь, что у твоего поступка будут последствия? – она снова заговорила после продолжительной паузы, которая понадобилась ей для того, чтобы собраться с мыслями. На этот раз ее голос был более ровным, более спокойным, словно и вовсе принадлежал другой личности. Или другой ситуации. – Вмешиваясь в его планы, ты ставишь под угрозу собственную жизнь. Ты готов пойти на этот риск не под влиянием эмоций, а отдавая себе отчет в том, что может случиться с тобой?
Эбигейл наконец-то обернулась. Ее лицо оставалось все таким же бледным, но глаза смотрели внимательно, даже испытующе, как если бы она заранее пыталась прочитать ответ на лице Уилла. Маска хрупкого спокойствия, которую она смогла собрать по частям, отринув эмоции и прибегнув к здравому смыслу, дала трещину – ее губы дрогнули, будто хотели сложиться в хоть какое-то подобие улыбки.
– Пять минут, – заключила она, и что-то в ее голосе дрогнуло. – Дай мне пять минут и жди меня в машине. Если увидишь, что сюда кто-то едет – не дожидайся.
Выдав эти короткие и совсем несложные инструкции, Эбигейл убежала вверх по лестнице, едва лине перепрыгивая через ступеньку, чтобы уложиться в ею же ограниченные временные рамки. Направляясь к своей комнате, она не могла до конца поверить в то, что делала. И в то, что собиралась сделать. Но, тщательно взвесив все «за» и «против», она приняла свое решение, от которого не собиралась отступаться. И будь что будет.

Эбигейл казалось, что у нее не так уж много вещей. Когда она только переезжала в этот дом на побережье, то только утвердилась в этой мысли, потому что все ее пожитки уместились в одну сумку. Но за то совсем недолгое время, которое она провела здесь, мизерное количество личной собственности каким-то образом увеличилось, и теперь она должна была оставить что-то позади. Что ж, не в первый раз ей предстояло отказаться от чего-то своего, так что эта потеря не вызвала в ней ни сожаления, ни каких-либо других отрицательных эмоций. Ее только раздражала необходимость выбирать и решать, что ей нужно и что ни на что не сдалось, в то время как ей следовало торопиться. Она не церемонилась со своим тщательно поддерживаемым порядком – сметнула на пол все содержимое полок, выбросила одежду из шкафа, опрокинула выдвижные ящики письменного стола. Затем достала ту самую дорожную сумку, с которой приехала сюда не так уж давно, и принялась бросать туда все, что казалось ей необходимым и безопасным. Пара смен одежды с учетом возможных погодных условий, но не больше. Все равно ей придется выбросить это добро, чтобы ее не могли опознать по кофточке или обуви. Ее записная книжка с важными адресами, телефонами и тому подобными данными, которые могли пригодиться ей в перспективе. Ноутбук заставил ее приостановиться в своих сборах и задуматься о том, нуждалась ли она в нем по-настоящему. Безусловно, он был исключительно полезным, но его местонахождение можно было отследить при желании, а Эбигейл не хотела подвергаться такому риску. Пришлось только включить его, тратя драгоценное время, чтобы удалить все свои файлы, очистить историю браузеров, убрать все сохраненные логины и пароли. Там не должно было остаться ни единой подсказки, которая помогла бы найти ее. А после этого… Разве Эбигейл нуждалась в чем-то еще? Только в разнообразной необходимой мелочи наподобие зубной щетки и расчески, а остальное следовало оставить валяться на полу в таком ужасном бедламе, словно кто-то ворвался сюда с целью ограбления. Эбигейл сверилась с настенными часами: сборы заняли у нее ровно четыре минуты и двенадцать секунд. Тринадцать. Четырнадцать, когда она поняла, что все еще была в тапочках и домашней одежде, которые никак не подходили для путешествия. Пришлось торопливо переодеваться, выбирая самую неприметную и обыкновенную одежду из той, что валялась на полу. Не забывая намотать на шею широкий шарф и распустить волосы, скрывая свои шрамы, которые непременно привлекли бы чужое внимание на улице. Восемь минут – явный перебор, но не так уж плохо. Еще около минуты ушло на то, чтобы сбежать на первый этаж и выйти из дома, прикрывая за собой дверь. Теперь можно было уезжать, торопясь оказаться как можно дальше от этого дома в кратчайшие сроки. Надеясь на то, что никакие непредвиденные обстоятельства не увеличат уже существующий риск.

– У тебя хотя бы есть идеи касательно того, куда мы можем поехать? – первый вопрос, который задает Эбигейл, едва только успев завалиться на сидение машины. Ее немного колотило от беспокойства, и она так крепко держалась за свою легкую сумку, что костяшки ее пальцев побелели. Она не могла совладать с выражением собственного лица, которое хотелось поддерживать идеально спокойным, но не получалось. Напряжение скользило в каждом ее движении, и даже в том, как она пыталась пристегнуть ремень безопасности, но так и не смогла осуществить это элементарное действие с первого же раза. Ей казалось, что принятие окончательного решения должно принести ей спокойствие, но все получилось не совсем так. Или совсем не так.
– Нам нужны наличные, потому что трансакции кредиток очень просто отследить, – тут же предположила она, пытаясь сосредоточиться на практической стороне происходящего. Она не знала, мог ли Ганнибал заниматься такого уровня слежкой, но предпочла не добавлять еще один дополнительный риск в список уже существующих. В конце концов, этот человек казался способным на все. И ее целью было перехитрить его, чтобы в очередной раз выжить. Перехитрить их всех.

Эбигейл все никак не могла до конца поверить в то, что решилась. Самые противоречивые по сути своей чувства разрывали ее изнутри, хотя это невозможно было определить по ее почти что спокойному лицу. Напряжение все еще пряталось в каждой мышце, на самом донышке глаз засел неутихающий страх, а пальцы нервно теребили ремешок легкой дорожной сумки, которую Эбигейл держала на коленях. Но все эти детали можно было заметить только в том случае, если внимательно присмотреться. На первый поверхностный взгляд в облике Эбигейл не осталось почти ничего от испуганного, загнанного в угол зверька, которым она была всего лишь несколько минут назад. Откинувшись на спинку сидения, она смотрела в окно, наблюдая за мелькающими картинками, которые сливались в смазанные серо-белые пятна. Она хотела заговорить с Уиллом хоть о чем-то, пусть даже о самой банальной ерунде, но так и не смогла этого сделать. Когда она повернула к нему голову, он внимательно смотрел на дорогу перед собой, но, казалось, его мысли были заняты чем-то другим. Эбигейл понимала, что могло тревожить его в эти минуты, а потому не хотела мешать ему. Снова отвернулась к окну, продолжая свое пассивное наблюдение за бесцветными пейзажами ранней весны, которые мелькали так быстро, что глаза начинали болеть от слишком пристального наблюдения. Эбигейл все еще казалось, что Уилл может передумать в любой момент. Просто остановить машину посреди полупустой трассы, сокрушенно извиниться, развернуться и отвезти Эбигейл обратно в дом доктора Лектера. Потому что так безопаснее. Потому что лишь таким путем он сможет избежать последствий, которые настигнут его рано или поздно, как бы далеко он ни убежал. Но в следующий момент собственных раздумий Эбигейл начала подозревать, что передумает она сама. Не выдержит и попросит Уилла прекратить весь этот импровизированный и плохо спланированный побег. Она не могла быть уверена в том, что не сделает этого, ведь и сама до конца не осознавала всего масштаба той власти, которую Ганнибал заполучил над ее разумом. Много ли времени пройдет, прежде чем она сломается? Просто сдастся под давлением ответственности за свою и чужую жизнь. Эбигейл не знала ответа на этот вопрос, но ей хотелось верить в то, что она сильная по сути своей. Достаточно сильная, чтобы окончательно вернуть себе собственную жизнь.

Тишина в машине стала тягостной, но Эбигейл так и не решилась нарушить ее. Чтобы ничего не говорить, она потянула руку к проигрывателю, чтобы хотя бы включить радио с его надоедливыми однообразными песнями и навязчивой рекламой. Первая же радиостанция, которую удалось поймать, выдала “Highway to Hell” в исполнении легендарных AC/DC, и Эбигейл захотелось рассмеяться над иронией этой случайности – чего стоило одно только название песни в свете происходящего. Но она только хмыкнула и покосилась на Уилла, прежде чем переключить радиостанцию. На этот раз ей попалась классика в исполнении симфонического оркестра. Очень похоже на Вивальди, но Эбигейл не могла быть уверена, так как плохо разбиралась в музыке, несмотря на то, что с музыкальным слухом у нее было все в порядке. Она не стала переключать дальше и снова откинулась на сидение машины, скрещивая руки поверх своей сумки. Она попыталась сосредоточиться на том, что будет делать дальше, но беспорядочно разбросанные мысли плохо складывались в одну картинку. Уилл предпочитал решать проблемы по мере их поступления, но Эбигейл так не могла. Каждый раз, когда она пыталась придерживаться именно этого принципа, что-то непременно шло не так, и в итоге все ее начинания приводили к самым неожиданным последствиям. Поэтому Эбигейл не собиралась повторять ту же ошибку снова. Она думала о том, как долго они с Уиллом смогут скрываться в своей новой жизни, постоянно бегая от такого опасного прошлого. Смогут ли они остановиться хоть когда-то или с этого самого дня им суждено менять одну дорогу на другую, то и дело оглядываясь через плечо? Это были толковые вопросы, на которые было трудно найти ответ. И чем больше Эбигейл думала об этом, тем больше понимала, что это все дурная затея, которая не приведет ни к чему хорошему. Уилл не заслужил этого, он нуждался в совершенно другой жизни, ему нужен был долгожданный покой. Да и Эбигейл мечтала совсем не об этом, когда представляла себе свое новое начало с чистого листа. Возможно, если она продолжит этот путь в одиночку, у нее еще будет шанс повернуть все так, как она этого хотела. Возможно, если она отпустит Уилла сейчас, то для него еще будет не поздно заняться собственной жизнью, не принимая дополнительные чужие проблемы на себя.
«И тогда он будет виноват, – вдруг подумала Эбигейл, даже не обращая внимания на такой поворот своих размышлений, – То, что он нашел меня и помог мне, сможет послужить отвлекающим фактором, благодаря которому у меня будет больше времени. Внимание Ганнибала будет сосредоточено на Уилле и на той роли, которую он отыграл в моем побеге. А когда Ганнибал вспомнит обо мне, будет уже слишком поздно. Я буду в безопасности»
Эбигейл резко перевела взгляд на Уилла, словно боясь, что он прочтет ее мысли. Ведь он был эмпатом, не так ли? Мог уловить ее настроение, прочувствовать ее эмоции вместе с ней, догадаться о чем-то. А Эбигейл совсем не хотелось расстраивать его содержимым своей головы, пусть ей даже не было стыдно за направление своих мыслей. Если это правильно и рассудительно, то нет смысла себя винить. Если это принесет больше пользы, чем вреда, то это было лучшее решение из всех возможных. И, в конце концов, Эбигейл привыкла, что в первую очередь нужно думать о самой себе и своем благе. Эгоизм давно стал ее личной жизненной философией.

В какой-то момент Эбигейл просто уснула, опершись лбом о стекло окошка. Когда она открыла глаза, было уже темно, а машина подъезжала к придорожному отелю. Все то, о чем Эбигейл думала перед сном, вернулось к ней потоком мыслей, но на этот раз поток был спокойным, как течение большой реки в хорошую погоду. Эбигейл точно знала, что она должна была сделать. Она все еще боялась, сомневалась, испытывала напряжение, но ее дальнейшие действия стояли пунктиками в списке ближайших планов. Они так и ждали, когда она поставит галочку напротив них.
«Это самый разумный выбор,» – напомнила она самой себе, выходя из машины и перекидывая ремешок сумки через согнутую в локте руку.
«Поступить иначе будет глупостью,» – решила она, на мгновение задерживаясь у столика регистратуры, чтобы заказать два чая в номер.
– Чай поможет уснуть, – объяснила она Уиллу, приподнимая уголки губ в легкой улыбке, которую с некоторой натяжкой можно было назвать безмятежной. Конечно, не было никакой необходимости объяснять ему каждый свой шаг, ведь он и так не подозревал ее ни в чем, да и не думал подозревать. Но Эбигейл не могла отделаться от беспокойства. Не могла избавиться от чувства, будто на самом деле Уилл видит ее насквозь и заранее знает обо всем, что она сделает дальше. Только ждет нужного момента, чтобы поймать ее за руку и позволить себе увидеть, что она из себя представляет на самом деле. Увы, Эбигейл вряд ли вписывалась в придуманный им образ идеальной дочери.
– Неужели ты готов просто взять и бросить всю свою жизнь ради… этого? – Эбигейл должна была это спросить. Пусть даже ответ не имел никакого значения, потому что Уиллу все равно не придется ничего бросать – она позаботится об этом. Уже позаботилась, когда он вышел в ванную комнату, предоставляя ей возможность незаметно подсыпать в его чашку чая несколько таблеток снотворного. Того самого снотворного, которое Ганнибал прописал ей, чтобы она могла спать крепче и спокойнее, не позволяя дурным снам тревожить себя. Она рассчитала идеальную дозу, которая быстро и надежно вырубит Уилла до самого утра, но при этом не причинит ему никакого вреда. Он просто будет спать намного крепче обычного, вот и все.
– Вот лично мне нечего терять, кроме жизни как таковой, – вздохнула Эбигейл, опускаясь на стул за небольшим столиком, который едва нашел место в тесноватом номере на двоих. – Я мертва, у меня не осталось никого и ничего, у меня на кону только моя безопасность. Моя сохранность. Но ты, Уилл… У тебя есть жизнь. Работа. Друзья. И ты всерьез хочешь отказаться от этого, чтобы бегать вместе со мной?
Эбигейл обхватила свою чашку обеими руками, поднося ее к губам. Лицо обдало теплым паром, приятный запах трав забил ноздри – что-то похожее на мяту и ромашку. Эбигейл осторожно подула на горячий чай, прежде чем сделать первый глоток. Она так и не почувствовала вкуса.

Отредактировано Abigail Hobbs (2015-12-27 17:27:59)

The path that I'm walking
I must go alone
I must take the baby steps till I'm full grown
Fairy tales don't always have a happy ending, do they?
And I foresee the dark ahead if I stay

Эбигейл дождалась момента, когда Уилл крепко уснул, развалившись на узкой кровати. Но даже тогда продолжала сидеть на месте, держа в руках чашку с постепенно остывающим чаем, к которому она едва притронулась. Она слушала воцарившуюся в комнате тишину, на фоне которой можно было без труда уловить звуки ровного и глубокого дыхания Уилла. Она продолжала ждать, сама не понимая чего. Настенные часы едва слышно тикали, непрестанно напоминая ей, что у нее совсем мало времени. Так что если она все еще не передумала, если не струсила перед новыми перспективами, то ей следовало убираться без лишнего промедления. Эбигейл понимала это. Эбигейл резко поднялась, отставляя чашку на самый край столешницы, и направилась к вещам Уилла. У него, в отличие от нее, не было своей дорожной сумки – он отправился в это смертельно опасное путешествие практически ни с чем. Казалось, Эбигейл была его единственным грузом, заменявшим всю личную собственность, накопленную на протяжении многих лет. Но у него был бумажник, в котором нашлось много хрустящих купюр, тотчас переместившихся в карманы Эбигейл. Она оставила Уиллу совсем немного его же собственных денег. Достаточно для того, чтобы позволить себе нормальный завтрак с утра, но слишком мало для бензина. Если в этот момент Эбигейл должна была испытывать муки совести, то их не было. Она пообещала себе, что однажды вернет Уиллу деньги, все до последнего доллара. Но сейчас она нуждалась в любой материальной поддержке, которую только могла раздобыть, потому что путь ей предстоял долгий. Чуть позже, когда она будет спешно покидать мотель, то не забудет остановиться у ближайшего банкомата, чтобы обнулить кредитку, любезно предоставленную ей Ганнибалом для редких поездок в город. Он сможет проследить эту трансакцию, но это уже не будет иметь никакого значения, потому что к тому времени Эбигейл успеет убраться как можно дальше. К тому же, она все еще рассчитывала на то, что из Уилла получится достойный отвлекающий фактор.

«Но он заслуживает хоть каких-то объяснений, – подумала она, перекинув ремешок дорожной сумки через плечо, – Он должен знать. Даже если мы больше никогда не встретимся»
Сердце болезненно сжалось при мысли о том, что, возможно, это и впрямь была последняя ее встреча с Уиллом. В конце концов, он был одним из тех немногих, кто искренне желал Эбигейл добра, не пытаясь использовать ее в своих целях, не превращая ее боль в свое развлечение. Это было такой редкостью. И его слова о том, что он осознанно выбрал ее, оставляя всю свою жизнь позади ради ее безопасности, безнадежно застряли в голове Эбигейл, повторяясь негромким эхом. Она справилась с чувством вины, но не могла побороть сожаление. Значит, она должна была действовать вопреки этому ноющему чувству, потому что не имела права отказываться от своих планов во имя одних лишь сантиментов. Чертыхнувшись себе под нос, Эбигейл бросила сумку обратно на пол. Склонившись, она принялась рыться в своих вещах, которые успели перемешаться в полупустом пространстве сумки. Добравшись до своей записной книжки и шариковой ручки, которая была вложена между страницами вместо закладки, Эбигейл села обратно за столик. Отодвинула оставленную ею же чашку чуть дальше от себя, чтобы освободить место. И, открыв записную книжку на одной из пустых страниц, принялась писать, не особо задумываясь над стремительным потоком своей же писанины.

Эбигейл понятия не имела, что она собиралась написать Ганнибалу. Не потому, что у нее не было, что сказать ему. Нет, наоборот – у нее было слишком много этих слов, чтобы уместить их всех в одну прощальную записку. Все то, что она хотела, но так и не успела сказать ему в лицо. Все то, что еще имело значение, пусть и больше не могло повлиять на ее дальнейшую судьбу. Эбигейл вздохнула, вырывая страницу с посланием Уиллу и откладывая ее в сторону. Склонившись над следующим чистым листом, она начала торопливо писать, едва успевая расставлять точки и запятые.

Рука, крепко сжимавшая ручку, замерла над страницей записной книжки. Эбигейл хотела написать еще что-то, но в итоге решила, что достаточно и этого. Самое главное она сказала. Остальное пусть остается с ней, чтобы она никогда не забыла о том, чем может быть чревато доверие. Чтобы больше никто не посмел присвоить ее жизнь себе.
«Пора»
Вырвав полностью списанную страницу, она вложила ее в записку для Уилла, складывая их вместе пополам. Придавила их блюдцем чашки, чтобы случайный сквозняк не сдул их с поверхности стола. И поднялась на ноги, снова перекидывая ремешок сумки через плечо. Она в последний раз оглянулась на самом пороге, убеждаясь в том, что Уилл спит самым крепким из снов. И плотно закрыла за собой дверь, отправляясь в неведомое нечто, которое должно было стать ее новой жизнью.