betraying the martyrs // azalee

Иногда в душе Элиота схлестываются странные ощущения; они поднимают девятый вал и мешают ему спать по ночам, тогда он до утра играет на пианино мелодию, которую он почему-то назвал "Лейси" и постепенно в его душе и разуме наступает штиль. Просто иногда Элиоту кажется, что он живет всего несколько месяцев с памятью прошедших шестнадцати лет, а иногда ему кажется, что он действительно проживает эти шестнадцать лет. Элиот не может разобраться с этим смятением, но в принципе у него все хорошо.

О цепях и Бездне он знает лишь самую малость, то, что нужно знать, чтобы было страшно совершать что-то плохое, а имя Шалтая-Болтая остается именем персонажа из детской сказки, которая оказалась совсем не детской; напротив — детям о ней лучше ничего не знать.

Иногда у Элиота болит в груди и пальцы сами тянуться очертить несуществующий круг; Элиот объясняет боли межреберной невралгией, а машинальный жест — тем, что подсознательно хочется ускорить исчезновение боли. У всех бывают свои проблемы со здоровьем, Элиот тоже не должен быть исключением. Абсолютно здоровый человек в его понимании приравнивается к абсолютно мёртвому человеку. Элиоту хотелось оставаться живым как можно дольше.

Иногда Элиоту сняться кошмары, с умирающими людьми и кровью, которая разливается реками, озерами и океанами. Но у Элиота все еще есть успокаивающая мелодия, которая, к счастью, никогда не будит его большую семью; иногда, правда, к нему присоединяется Ванесса со своей скрипкой. Элиот никогда не спрашивает, какие кошмары терзают его сестру по ночам — умение поддерживать людей было его не самой сильной стороной; ночные кошмары же были бичем семейства Найтреев, возможно в их генах были заложены некоторые проблемы с психикой.
   
Ему ничего не говорит и никак не откликается в душе название дома Баскервиллей; всего лишь благородный дом с не самой чистой историей, но у всех бывают моменты, о которых не хочется вспоминать. Элиот Найтрей и вовсе не привык осуждать кого-то по желтым страницам книг и не менее желтым газетам. Элиоту приятно было пообщаться с Гилбертом из дома Баскервиллей, чтобы понять, что нынешние его представители не настолько ужасные, как предыдущие.

Элиот не знает, что между теми, кто оставил грязное пятно в истории, и нынешними представителями дома Баскервиллей нет никакой разницы.

Не взирая на некоторые проблемы, которые не такие уж и серьезные, если разобраться — все в жизни Элиота Найтрея хорошо.

***

Все в жизни Элиота было хорошо. А потом черт его дернул выйти прогуляться в парке, где он встретил это лохматое недоразумение, которое сейчас говорит с ним так, будто они знакомы целую вечность.
(Элиот на самом деле видит его впервые в своей жизни).

Элиот не может понять, что от него хотят и в чем его обвиняют. У Элиота никогда не было физически и психически травматического опыта, который мог бы как-то повлиять на его память; у Элиота никогда не было прошлого, которое ему хотелось бы забыть. Элиот, на самом деле, пытается довольно цепко держаться за свои воспоминания — это его единственные сокровища, не взирая на то, что семья Найтреев никогда не жаловалась на отсутствие материальных благ. Обвинять Элиота в амнезии — какой вздор и не самое лучшее начало знакомства.

Единственное, что все-таки смущает Элиота — это проблемы с пониманием, что является его реальностью, а что — возможные проблемы с психикой. Этого Элиот, разумеется, сообщать не собирается, перенимая линию поведения своего собеседника. Это первый раз, когда Элиот представляет, как его кулак встретится со скулой человека, чтобы это даже меня? запечатало его губы и рассыпалось вместе с костью. 

— Извините? — Элиот все еще улыбается, но улыбка остается только на губах — глаза затягиваются мутной дымкой, как лужа, которую ударили первые, еще легкие заморозки. — Вы меня, наверное, с кем-то путаете. Я Вас не знаю.

Элиот лукавит — знает, но не так, как хотелось бы человеку, кидающемуся на него с такими претензиями. Элиот знает, что это — глава дома Баскервиллей и что его зовут Лео. И это, в принципе, все, что он знает.
Лео Баскервилль, который бросается на него словами, как стая собак на тщедушного котенка, не захочет этого услышать. Это второй раз, когда Элиот думает о том, что ему уже так сильно хочется его ударить.

почемупочемупочему? Элиот должен знать этого человека так, как ему хочется?

Лео Баскервилль только подливает масла в огонь того состояния, в котором сейчас находится Элиот и Элиот его ненавидит точно так же, как и хочет его ударить; избить до полумертвого состояния, показать, что тщедушный котенок может дать отпор стае злых и голодных собак.

Элиот Найтрей ненавидит Лео Баскервилля так сильно и это только первая минута их разговора.

— Ты, — Элиот сбивается с вежливого тона, поддерживать его очень сложно в подобной ситуации, но они ведь так давно не живут тем временем, в котором подобное могло наказываться казнью через повешение или отрубанием головы. — ведешь себя очень недостойно; я бы запомнил, если бы имел сомнительное удовольствие общаться с таким человеком как ты.

Вот только вся проблема этого сознательного отрицания заключается в том, что где-то на уровне подсознания, где-то в душе, сердце и отдаленных уровнях разума играет мелодия, которую он по наитию окрестил "Лейси," и звучит она всякий раз, когда взгляд Элиота неизменно пересекается со взглядом Лео.

Элиоту кажется, что однажды он уже злился из-за того, что у этого придурка такие красивые глаза, которые он прячет под своей непутевой челкой и за толстыми стеклами очков.

Вот только ни непутевой челки, ни очков с толстыми стеклами у Лео Баскервилля — нет.

Элиоту хочется
(вот прям сейчас набросится на Лео Баскервилля и бить его до тех пор, пока эти дьявольские глаза не скроются за опухшими веками)
развернуться и убежать, и играть до ночи, а после — до самого утра, пока, наверное, не сотрет пальцы в кровь, единственную мелодию, которая его успокаивает и возвращает в привычную колею. Но вместо этого он прячет ладони в карманах своего легкого пальто и сжимает их в кулаки, внешне пытаясь излучать спокойствие.

— Мы закончили?

Нет, конечно, они не закончили.

Элиот смотрит Лео Баскервиллю прямо в глаза, в которых ответ появился еще до того, как Элиот озвучил свой вопрос.