сплин // танцуй

Элиот Найтрей называет белой вороной и паршивой черной овцой в семье самого себя. Раньше он гордился тем, что он из Найтреев, благородных кровей, но сейчас, день за днем наблюдая как его отец прокладывает себе путь к посту мэра, Элиот чувствует разочарование и ничего более.

Единственное, что знает Элиот, так это то, что дети в приютах не притворяются. Поэтому Элиот сжимает кулаки до кожи под обкусанными ногтями и твердо произносит одни и те же слова, когда камера нацелена ему в лицо, а микрофон почти что припечатывает губы. Элиот Найтрей доподлинно не знает против кого именно он ведет борьбу в своей голове и кого называет террористами там же, но где-то в глубине своей души он понимает, что к чему. Понимает, но не хочет услышать и заглушает голос
(я помогу тебе все вспомнить)
тем что громко и яростно призывает повергнуть террористов любой ценой, но никогда не позволяет себе обозначить этих террористов именами или фамилиями.

Элиот Найтрей начал теряться в собственной жизни. Весь этот хаос в городе не сравнится с тем, что творилось в его голове и душе.

Элиот отнюдь не наивный дурачок и прекрасно понимает, что детские приюты не были благотворительным и благородным жестом его отца; это был холодный и расчетливый политический ход. Ванесса может щебетать что угодно и воспевать отца с матушкой как угодно — Элиот ей не поверит, особенно после того, как однажды увидел Руфуса Барму и этого паршивого сектанта Ислу Юру, выходящими поздней ночью из особняка Найтреев. В ту ночь Элиот долгое время не мог уснуть из-за духоты; первая молния осветила внутренний двор как раз тогда, когда Элиот подошел к окну, чтобы открыть его. Единственное во что с тех пор верит Элиот, так это в то, что всем этим детям действительно нужна помощь; его отцу было бы элементарно некогда искать столько талантливых малолетних актеров.

Сегодня Элиот навещает приют "Святой Терезии" без надзора Ванессы или кого-то из старших братьев, нигде поблизости и не видно назойливых репортеров. Сегодня есть только Ганс, которого Ванесса отправила в качестве телохранителя и рабочей силы — у приюта прохудилась крыша, но ничего настолько страшного, чтобы вызывать соответствующие службы. Пока Ганс занят легкими ремонтными работами, Элиот возиться с детьми и не щадит своих новых брюк и рубашки, которые через несколько визитов превратятся в тряпки. Элиот забывает о своей гордости и становится тем, кого его хотят видеть дети — пиратом, лордом-злодеем или лошадкой. В последней роли, пока он ползает на коленях, его и застает одна из воспитательниц, которая говорит, что к нему с посланием от отца пришел молодой мужчина.

Элиот искренне удивляется — позвонить было бы гораздо проще, но следует за девушкой, по пути пытаясь отряхнуть всю пыль, попавшую на его одежду во время игр с детьми. Он еще задается вопросом почему отец решил отправить послание через третье лицо и что такого должно было случится, когда каменным изваянием застывает на пороге, что та кошка, которая не может решить, в какую сторону ей больше хочется.

В комнате у окна его ждет Гилберт Баскервиль.
Один из тех террористов, из-за которых приюты, которые открывает его отец, переполнены.

Чудо, что молоденькая воспитательница не подняла панику и не вызвала полицию. С другой стороны, Элиот понимает, что чудом здесь и не пахнет — свободного времени у тех, кто здесь работает, совсем не осталось. Элиот берет себя в руки до того, как девушка поворачивается к нему чтобы раскланяться и даже умудряется изобразить беззаботность и радушие.

— Оставь нас. Нет, ни чаю, ни кофе, ничего не нужно, — взмахом руки Элиот предотвращает услужливые вопросы. — Он здесь вряд ли задержится, но если что — я позову.

Когда девушка выходит, Элиот наглухо закрывает за ней дверь, даже закрывает ее изнутри, и надеется на то, что у воспитательницы не будет ни желания, ни времени подслушивать их разговор. Элиот движется плавно и в то же время слегка напряженно — кто знает, вдруг Гилберт примет решение взять его в заложники и перестрелять весь дом, но помнит о том, что с людьми иногда срабатывают те же правила, что и с собаками — не показывай свой страх, шепчет он самому себе.

Элиот не показывает, он даже расстается со своим мобильным телефоном, который демонстративно бросает на журнальный столик в центре комнаты. Затем Элиот отходит к окну, к тому самому, возле которого все еще стоит Гилберт, пытаясь повернуться к нему так, чтобы не смотреть на него даже случайно. Слегка подрагивающие ладони он опускает перед собой на обшарпанный подоконник, а сам смотрит в небо сквозь мутное стекло. Там, кажется, совсем скоро должен начаться дождь и было бы хорошо, чтобы он смыл всю эту грязь и кровь с несчастного города.

— Должно быть случилось что-то из ряда вон выходящее, если чудом ускользнувший на свободу Гилберт Баскервиль приходит к одному из Найтреев в место, которое принадлежит Найтреям.

Возможно, Гилберта Баскервилля просто посетило провидение, и он знал, к кому нужно подойти — Элиот не вызовет полицию, не позвонит отцу и даже не позовет прислугу своей сестры, Ганса, который сейчас находился на втором этаже. Сначала Элиот послушает, а после решит, что ему делать
(почему? почему? почему? почему?)
ведь никто никогда не говорил, почему Баскервили плохие — его просто поставили перед фактом.

— Что у тебя за послание от моего отца, Гилберт? Только быстрее, в отличие от всех остальных в этом приюте, Ганс, личный прислуга моей сестры, узнает тебя сразу же.

Совсем как в ту ночь, первая молния разрезает небеса и собирается что-то тайное превратить в совсем явное.