i cannot stop this sickness taking over
it takes control and drags me into nowhere
i need y o u help I can't fight this forever.

тонкие царапины смотрелись как-то нелепо и по-детски смешно на сильных мужских руках. они оплетали всё запястье, сворачиваясь в причудливые красноватые узоры, будто бы играли роль специфического браслета. где-то они едва проявились на коже, и их можно было разглядеть лишь приблизив руку к лицу. в других же местах четко виднелась темная корка запекшейся крови, которая давно застыла, как и её хозяин. но нужно лишь одно резкое движение, чтобы вновь дать волю бурлящей жидкости и чувствам, которые бежали по его венам вместе с красноватой жидкостью, приводя в чувства мужчину, заставляя его проснуться будто бы от глубокого сна. боль от царапин совсем мизерная, но даже её хватает, чтобы ощутить себя живым и нужным. ну, или просто живым.
марк не прячет глубокие царапины на руках под манжетами рубашек, наоборот, закатывает рукава как можно, демонстрируя темные полосы. шрамы укрощают мужчин, ведь так? к тому же, у него свое решение этой проблемы. он с теплой улыбкой рассказывает своим маленьким пациентам, как пушистый комок шерсти в его доме снова начал баловаться, оставив на его руках царапины. "комок шерсти" - это годовалый котенок по кличке том. роль его джерри исполняет сам марк, воодушевленно рассказывая об этом детям, во всех подробностях рисуя картинки их маленьких боев. эти рассказы - всё, что остается у них перед тем, как смерть заберет их. тихий смех в палате и грустные улыбки - это единственное, что дает марку силу идти дальше. надежда - всё что осталось у него и этих беззащитных детей, которые еще не понимают, за что попали сюда и почему бог к ним несправедлив. их набоженные родители день и ночь читают молитвы, бегают по церквям и крестят детей, заставляя их молиться чему-то, что никогда им не поможет. впрочем, марк тоже не поможет. есть вещи, в которых он бессилен так же, как и бог. в конце концов, все люди в итоге оказываются абсолютно бесполезными и не имеют никакой возможности сразиться с болезнью. но кто-то в состоянии с этим смириться, ведь за его плечами есть уже какая-то пройденная жизнь с целой бесконечностью разочарований и яркими вспышками счастья. а что есть за плечами у маленьких детей, которые знают лишь боль от уколов и постоянные приступы болезни? что вспомнить им в ту самую минуту, когда зеленая линия замирает и становится прямой, а неровный писк выравнивается в один четкий звук. у них нет ничего, чтобы могло помочь в эту страшную минуту. поэтому марк изо всех сил старается подарить им это "что-то", чтобы хоть на секунду им было что вспомнить.
красные полосы сходят на нет, а особенно глубокие становятся блеклыми, пока не превращаются в тонкие белые линии. теперь это и правда похоже на браслет, ведь некоторые очень четко опоясывают все запястье. если иметь хорошую фантазию, то можно представить, что в некоторых местах есть даже "застежки" от особенно глубокого проникновения ногтей. марк не боится подцепить заразу от своего любимца, потому что ему больше нечего бояться. ни проливного дождя, который застал его в самый не подходящий момент, так же, как и две недели назад. тогда его жизнь рассыпалась, хлипкие швы, которые крепко соединяли кусочки его души, в итоге разошлись. достаточно было всего лишь услышать то, что он сам говорил так часто. знаете, если повторять что-то постоянно, то, в конце концов, это станет правдой.
- к сожалению, ваша опухоль неоперабельна. вы умрете.
он говорил это так часто родителям своих пациентов, что сначала и не поверил, что эту фразу произнес не сам. долго в полной тишине смотрел на врача, а затем переспросил, будто бы обращались не к нему. будто бы этот приговор вынесли не для него. но по голубым глазам мужчины напротив марк все понял. вселенная вынесла ему свой приговор, обжалованию не подлежит. в тот день дождь зарядил с самого утра, но именно с той роковой фразы усилился в несколько раз. зонтик лежал где-то в глубине сумки, да и зачем он нужен, если всё равно ничто не спасет. грязно-золотые листья валялись под ногами, прилипая к подошве обуви, но марку было так катастрофически похер, что он не замечал ничего. ни холода, ни ледяных дождевых капель, которые стекали по его волосам, шеи, затекали под воротник пальто, замирая где-то между вторым и третьим позвонком. ему хотелось самому замереть где-то, исчезнуть, раствориться, стечь в сточную канаву и больше никогда не существовать. его пустой взгляд серых глаз скользил по прохожим, ярким магазинным вывескам, но ничто не цепляло. хотелось бы сказать, что мир замер, но на деле такого не происходило. жизнь бежала дальше, будто бы была спринтером на длинной дистанции. а марк остался далеко позади вместе со своей головной болью, которая уже почти не ощущалась. или же он настолько к ней привык, что перестал замечать совсем. ко всему в итоге привыкаешь. все в итоге становится неважным и таким бесполезным, оставляя лишь пустоту.
серая автобусная остановка около больницы оказалось тоже пустой. или же люди все-таки замерли вместе с марком, решив никуда не ехать в этот пасмурный день. он ждал своего маршрутного рейса, когда мимо него пролетел серый обрывок газеты. почему-то вместо того, чтобы дать ему продолжить свой короткий полет, марк ловко схватил его, разворачивая. ирония или нет, но ему попался лист вместе со всеми объявлениями этих глупых шарлатанов. псевдоврачей, которые обещали, что подарят вечное здоровье, вечную молодость и просто всю вечность. читая объявления этих магов, гадалок и чародеев, на его лице появлялась какая-то слишком грустная улыбка. такая же, как и у его пациентов в те моменты, когда он рассказывал им какие-то истории. в его голове что-то щелкало, а затем вновь замирало, будто бы мертвый механизм решил напоследок немного поработать. далекие воспоминания отзывались легкой болью, но марк схватился за особенно яркое. такое же яркое и звонкое, как и чужое имя.
сольвейг.
она как-то была связана с дедом и со всеми этими шарлатанами из газетных объявлений. но вот только глупая уверенность, что ему необходимо услышать приговор из её уст, не отпускала марка. найти её номер и адрес не составило труда, так же как и договориться о встрече. сольвейг говорила тихо и спокойно, её голос убаюкивает марка, и ему кажется, что это встрече непременно станет судьбоносный. на самом деле ему многое кажется, но скрывать это удается очень легко. а еще ему казалось, что за её плечами было так же пусто, как и у маленьких пациентов. перед смертью ей нечего будет вспомнить кроме тысячи и тысячи разочарований. марку хочется, чтобы его визит стал хоть какой-то яркой вспышкой в её жизни, в тайне надеясь, что это сольвейг станет его вспышкой.
под ногами лежат все те же золотистые и грязные листья деревьев, а автобус фыркает сзади, отправляя атмосферу еще одним выхлопом грязи. марк оглядывается по сторонам, вглядываясь в мрачные многоэтажки, стараясь угадать сразу, в какой из них живет его медиум. он уже заранее делает её своей, хотя бы по той причине, что они связаны намного больше, чем хотелось бы. по каким-то странным причинам его дед был знаком с бабушкой сольвейг, видимо, земляки всегда стараются быть ближе к друг другу. марку этого не понять, ведь от норвегии у него только корни и фамилия, а еще дикая любовь к морю и мрачной природе. он находит в ней успокоение, так же как и в крепком алкоголе. так же как и в работе. но в конце концов, от этого приходиться отказаться, ведь желания и реальность никогда не совпадают.
кнопки домофона западают на её квартире, и марку приходится очень постараться, чтобы добиться желаемого результата. сольвейг открывает дверь без проблем, впуская его в пустой и холодной подъезд. ему кажется, что здесь даже холоднее, чем на улице, потому что воздух превращается в белые облачка, растворяясь в темноте. он поднимается пешком, а затем слегка стучит в дверь, даже не пытаясь найти дверной замок. лампочка на этаже освещает лишь железный номерок квартиры, а затем и мрачное лицо сольвейг, когда она появляется в дверях. они молчат несколько минут, будто бы разговаривают мысленно, а затем марка впускают внутрь без каких-либо слов. ему хочется засмеяться, громко, отчаянно, слегка истерично. так, как смеются брошенные девушки, одинокие женщины, и убитые горем матери. так, как могут смеяться только женщины, с надрывом и слезами в голосе, потому что у него остается лишь его боль и отчаяние, которое он не знает, как можно выпустить наружу. но надеяться, что сольвейг знает. впрочем, она вполне может быть такой же, как и шарлатаны в газетах, играя свою роль слишком хорошо.
они сидят на кухне, и марк вновь по привычке закатывает рукава, обнажая свои царапины, замечая бледные полосы на руках сольвейг. вот только его были случайными и нанесены кошкой, а её были собственные и рукотворные. ему хочется проанализировать её, составить психологический портрет по тем методам, что учил в университете, но эта идея абсолютно глупая. она ассистент психиатра и вряд ли ей нужен очередной псих, который будет учить ему разуму. он не знает, о чем говорят на всех этих сеансах и что именно на них должно происходит. ему кажется, что головная боль вернулась и стала еще сильнее, или же мир просто вновь ожил? марк путается, теряется и замирает под чужим холодным взглядом, стесняясь и заминаясь. а затем резко меняется, наконец-то принимая ту истину, которую она еще не успела озвучить. он умрет. так чего же бояться дальше? за его спиной в итоге остается еще больше темноты и слишком мало света. так уж лучше разделить её с кем-то, чем гнить в одиночестве. за окном давно темно, а на кухне лишь хилая лампочка. и ему кажется, что они все так же стоят на лестничной площадке, продолжая свой немой разговор. но только теперь кто-то должен озвучить тот вопрос, который повис с первой секунды их знакомства.
- скажи, сольвейг. что со мной?
скажи, не молчи, ответь. пожалуйста, помоги мне. помоги так, как я помогаю всем.

i need a savior to heal my pain
when i become my worst enemy
the e ne m y .

[NIC]Mark Rønningen[/NIC]
[AVA]http://s8.uploads.ru/t/mOQIx.png[/AVA]

Отредактировано Uchiha Sakura (2017-02-21 17:28:19)