Довольно часто, когда речь заходит о взаимоотношениях, особенно тесных или имеющих специфическую природу, люди сравнивают их с нитями, которые берут свое начало от одного человека и находят свой конец в другом. Красные эфемерные нити, для них нет преграды в расстоянии, времени и даже смерти – пока жива одна сторона, будет память и чувство о другой, что бы ни происходило. Это поэтично, особенно для стороннего наблюдателя, который видит или даже чувствует достаточно, чтобы знать наверняка. Но Уилла, бывшего не свидетелем, не зрителем, но непосредственным участником, вторгнувшемся в чужой мир без спроса и, если уж на то пошло, какого бы то ни было желания, это связывало по рукам и ногам, душило до полуобморочного состояния. Он не хотел быть частью этого, не хотел вставать на место того, кого заменить просто невозможно. Он жил уединенно, у него не было ни друзей, ни семьи, и на то были весьма веские причины. Он другой. Другим социальные нормы не писаны, срабатывает взаимное отторжение. Рано или поздно что-то обязательно пойдет не так, и всё, что создавалось кропотливым трудом годами, рухнет и обратится в прах в мгновение ока.

Звучит чертовски знакомо, не так ли?

Грэм не имел ни малейшего представления, каково это – быть отцом. Он преподавал в Академии ФБР, но это совершенно другое. Он учил и направлял юные умы в прописанном планом направлении, разделял с ними свой жизненный опыт ограниченное время в аудитории, не обращаясь ни к кому конкретному. Это не имело ничего общего с той ответственностью, что лежит на плечах у человека, подарившего жизнь своему отпрыску, и тот факт, что этот ребенок едва не погиб от рук родного отца и оказался спасенной сиротой именно благодаря нему, всё только усложнял, хотя, казалось бы, дальше уже некуда. Неутешительные выводы и открытия накапливались с устрашающей скоростью и неизбежностью и оставляли эмпата выброшенной на берег рыбой, в чем всё же была своя доля иронии.

Если жизнь и пыталась посмеяться над всеми действующими лицами развернувшейся трагедии, то это было скорее ближе к хриплому лающему смеху существа, которое знает, что будет впереди, и получает непростительно много удовольствия от этого знания.

«Я помню тебя. Ты убил моего отца»

Это было первым, что она сказала ему, и стало тем, что определило их отношения. Если эта нить и оказалась красной, то только потому, что была окроплена кровью. Кровью Эбигейл и ее безумного отца, Гаррета Джейкоба Хоббса.

Он знал, что рано или поздно они обязательно встретятся, потому что это от них ждали, в особенности от него. Множество искушенных зрителей, замерших в ожидании предстоящего представления. Уиллу не было любопытно, его чувства теснились рядом с отрицанием и сопротивлением неизбежному, и что-то ему подсказывало, что молодая девушка, смотревшая на него не то со страхом, не то с презрением, отчасти с ним согласна. По крайней мере он хотел искренне в это верить.

В том, что их встреча не только не останется первой и последней, но и будет иметь серьезные последствия, не было никаких сомнений. Они сулили новую петлю на шее Грэма, который уже и словно бы не имел ничего против. Мысль о том, что это поможет ему, поможет юной Эбигейл, была слишком заманчивой, чтобы отказываться и бросать все на полпути. Сорокопут из Миннесоты с десятью пулевыми отверстиями в груди был с ним в этом только солидарен.

***

Звонок от встревоженной Аланы, как и новость о побеге девушки из больницы, не удивляют так, как могли бы. Можно даже сказать, что он ждал этого, как знака или сигнала, что надо что-то делать. Нельзя было идти к Джеку или ставить на уши клинику – большая удача, что пока в это вовлечено только три человека. Сохранение этого количества стало первостепенной задачей доктора Блум, в то время как Уилл возложил на себя задачу поинтереснее: найти пропавшую Эбигейл, которая совсем того не хочет.

Было что-то свое в том, что в кои-то веки он может отойти от роли безумного убийцы, преступника, изгоя общества, который наслаждается своей извращенностью, и взглянуть на мир глазами жертвы, пострадавшей стороны, человека, оказавшегося за пределами социума против своей воли и отчаянно желавшего вернуться к тому, что теперь оказалось практически недоступным. Запретный плод сладок, даже если его вкус тебе уже хорошо знаком. Стоя посреди почти необжитой, слишком чистой, слишком безжизненной палаты, мужчина ясно чувствовал эту тягу к свободе, к людям, которым нет дела до того, что произошло, которые не знают его и то, что с ним случилось. Он хотел глубоко вдохнуть свежий воздух, в котором не найти примеси лекарств, болезни и безумия, что в купе со всеми правилами и запретами держит его в тисках. Грэм делает глубокий вдох, тихо выдыхает, открывает глаза и оглядывается по сторонам – где бы ни было временное пристанище Эбигейл, оно будет как можно дальше от этого места. И в этом он понимает ее как нельзя лучше.

Понадобилось несколько часов и сотни осторожных шагов прежде чем он наконец увидел знакомую хрупкую фигуру, сидящую на лавочке за почти дочитанной книгой. Он замирает на месте и не торопится подходить, с завидной долей самозабвения наблюдая за этой идиллической картиной. В это мгновение больше всего на свете ему хочется послать весь мир к черту и вернуться домой, не нарушая этот покой, который хоть и мог бы создать нешуточные проблемы, тем не менее просто необходим. Приближаясь к девушке, Уилл ловит себя на мысли, что это уже второй раз, когда он врывается в ее мир, переворачивая его с ног на голову. На ее месте он бы тоже себя ненавидел, да только с его места это и так получается весьма неплохо.

- Здравствуй, Эбигейл, – он обращается к ней негромко и вкрадчиво, словно боится спугнуть животное. Но это не охота, вовсе нет. Это тяга одного утопающего к другому. – Ты не будешь возражать, если я присяду рядом?

Он находил этот побег печальным во всех возможных смыслах. Печальным в своей неизбежности, обреченности и необходимости, и все эти неутешительные заключения приходили к нему с разных точек зрения, словно на одно мгновение Уилл распался на несколько осколков от разных личностей, и каждая настаивала на своем, в то время как он отчаянно пытался собраться с мыслями, чтобы выглядеть не быть собой. Никто не хочет видеть в убийце своего отца и собственном «спасителе» еще одного сумасшедшего, особенно если все вокруг прямым текстом или косвенными намеками говорят об этом.

Наконец, Эбигейл поднимает на него глаза, и их взгляды, вопреки обоюдной привычке, встречаются. В этот миг Грэм вновь сталкивается с невероятно сильным желанием уйти, проклясть себя и тот день, когда он согласился помочь Джеку Кроуфорду. Он смотрит поверх плеча девушки и видит на лужайке, залитой солнечным светом, инсталляцию из окровавленных оленьих рогов и бездыханной Элизы Николс. «Всё еще думаешь, что это было зря?» - тело девушки безмолвствует, но мужчина не может ручаться даже перед самим собой, что эти слова принадлежат его собственному подсознанию, проецирующему свое мнение на тех, кто уже никогда не заговорит. Ему кажется, что это он слышит каждый раз, когда видит живых, настоящих людей, которым звезды или случайная комбинация никаких несвязанных между собой обстоятельств подарили беспечную жизнь, полную посредственных проблем. Но что бы они сами сказали ему? Как ему быть?

– Здравствуйте, мистер Грэм.

Так воздвигаются многометровые стены, которым не страшны ни обещания, ни угрозы. «Мистеру Грэму» становится не по себе, когда он понимает, что в такой тактике поведения больше от него, чем хотелось бы ожидать. Но нет, невозможно, они виделись лишь один, то есть два раза, это логика, последовательность и адекватная реакция, на худой конец печальное совпадение, что угодно, только не первые зачатки их ментальной связи, потому что она не должна стать такой, если избежать ее вовсе они уже не могут.

И если сейчас Эбигейл прогонит его, то ни одна здравая мысль, ни одно наказание не заставят Уилла ослушаться приказа или выдать девушку кому бы то ни было. Он может поступать правильно, просто представление о том, что хорошо и что плохо, у него несколько оригинально.

Эмпат вновь переводит взгляд на собеседницу и замечает ее манипуляции с шарфом. Ощущение, которое он при этом испытывает, очень похоже на удар под дых с одним только ключевым исключением – на руках его словно вновь что-то теплое и липкое, на руках его вновь, пускай и не в той же решительной степени, оказывается чужая судьба, такая беззащитная и важная. Он не может подвести ее, даже если бы мог.

– Конечно, вы можете сесть. Эта лавка – всеобщая собственность, так что я не вижу, каким образом можно возражать, если кто-то вдруг хочет на нее сесть.

«Ты можешь куда больше, чем тебе кажется. Или куда больше, чем хочешь показать окружающим», – хочет, было, ответить Уилл, но вовремя осекается, ограничиваясь молчаливым кивком, и присаживается едва ли не на другом конце лавки – то ли в знак уважения перед чужим личным пространством, которое он уже и так изрядно потрепал, то ли исключительно исходя из собственной потребности. Он понимает, что пытается делать девушка, понимает даже лучше, чем хотелось бы. К сожалению для нее и для самого Грэма, он относится к числу тех людей, которых трудно чем-то задеть, иначе многое было бы куда проще и скоротечнее.

– Это все ваша хваленая эмпатия, да? Странно, что вы не поймали моего отца раньше, с такой-то способностью выходить на след нужного человека. Могли бы точно так же явиться к нему до того, как он…

Стоит отдать Эбигейл должное, этот удар уже куда точнее, хотя и отражается как на мужчине, так и на ней самой. Абстрагируясь от нежелательных и неутешительных мыслей, Грэм невольно задумывается над тем, сколько в этих словах приходится на Фрэдди Лаундс и сколько – на саму мисс Хоббс. Никаких чисел и фактов, только предположения и догадки, но и они разнятся в достаточной мере, чтобы вернуться к предельно простой мысли – он не знает ее достаточно хорошо, чтобы идти на подобные рискованные шаги вроде дружеского визита без сторонних и за пределами того мира, в котором они оба так безнадежно увязли. Уилл скользит взглядом по живописной картине, что предстает его глазам. За пределами мира, который он принес в этот солнечный парк вместе с собой.

– Теперь вы отвезете меня обратно в больницу? Всего один день. Я хотела прийти сюда всего на один день, а потом сама вернулась бы обратно. Разве я могла убежать из больницы навсегда? Я же не дура и не самоубийца. Мне некуда пойти. Не к кому. Вы угадали мое местонахождение, но не смогли понять этого? Давайте вы просто оставите меня здесь до вечера, а потом кто-то может меня забрать. Я никуда не денусь и даже не поднимусь с этой лавки. Но сейчас вы не заставите меня вернуться. Я заслужила этот день. Он мне жизненно необходим, понимаете?

Грэм опускает голову и позволяет целому мгновению заполнится тишиной перешептывающихся крон деревьев и шуму цивилизации, добравшемуся даже до этого островка природы.

- Нет, – наконец отвечает Грэм и поворачивает голову в сторону Эбигейл. Лицо его заключает в себе выражение не то глубокого раскаяния, не то мольбы о помощи. – Я понимаю. Не потому что только могу это, согласись, было бы не слишком честно с моей стороны. Я понимаю тебя, потому что хочу этого, – «не знаю, почему, но хочу». - Мы не поедем в больницу до тех пор, пока ты сама не захочешь этого, даю слово. Один спокойный день – это то, чего не хватает многим. Твое желание – одна из самых здравых мыслей, с которыми я только сталкивался за последнее время, – он слабо улыбнулся одними уголками губ, опасаясь того, что при больших усилиях это будет больше походить на оскал.

Отредактировано Will Graham (2015-10-05 17:19:04)

Первое препятствие преодолено. Кто знает, сколько их еще будет впереди, однако теперь, когда начало пути положено, останавливаться и возвращаться к исходной позиции было бессмысленно и неразумно. Она поверила ему – это хороший знак, это дает надежду, которую по идее стоило бы пресекать на корню, чтобы потом разочарование не оказалось таким горьким. Привязанность – ловушка, которой Уилл бежал большую часть своей жизни, и на то были более чем веские причины: наблюдая за жизнью других людей, за их маленькими трагедиями, он сделал вывод, что настоящая близость с другим человеческим существом до добра не доведет, как бы ты себя ни обнадеживал прежде и ни утешал после. И ему удавалось верить своим умозаключениям так долго и верно, но что же изменилось сейчас, почему глядя на Эбигейл Хоббс он не думает о том, что каждая встреча с ней только сделает их расставание более болезненным по крайней мере для него? Почему мысль о том, что для нее он в лучшем случае никто, не может вразумить его? Это были хорошие вопросы, настоящая загадка. Загадки Грэм не любил, отдавая предпочтение механизмам, которые в своей сути были довольно просты – все работает только в одном случае, которого ему и надо добиться. Вне всяких сомнений, в этом отношении лодочные моторы были куда лучше человеческого общества, оставалась лишь одна маленькая загвоздка: устраняя неисправность в моторе, Уилл не чувствовал ответственности за его дальнейшую судьбу, которая не предвещала ничего безмятежного.

– Спасибо вам.

- «Спасибо мне», – эхом отозвался про себя Уилл, прекрасно отдавая себе отчет в том, что, пожалуй, единственной его заслугой за сегодня оказалось нарушение чужого покоя. Так благодарят безнадежные больные на смертном одре, когда врачи по их настоятельной просьбе отбрасывают весь наигранный оптимизм и признаются в неутешительной правде, значение которой в эти мгновения невозможно переоценить.

– Прошу прощения за то, что вас беспокоили из-за моей пропажи. Они не должны были этого делать, а у вас наверняка были какие-то свои планы, которые теперь безнадежно испорчены.

Стоило ли отвечать на это? Стоило ли признаваться, что его жизнь до унылого однообразна, если только в ближайшем штате не найдется очередной безумец, которому будет недостаточно просто убийства? Не было ли это манипуляцией с целью выяснить его занятость, чтобы в следующий раз согласовать свой побег с его графиком? Мужчина понимал, как звучат подобные предположения, но глупой Эбигейл не казалась и наверняка не была.

– Обещаю, что в следующий раз обязательно оставлю записку или что-то в этом духе.

- Не надо, – поспешил ответить Грэм, вышло куда резче, чем он хотел, но слово, как известно, не воробей. Он тихо выдохнул и продолжил уже спокойнее: – Сегодня твоя прогулка за пределами… клиники была моей идеей, с позволения доктора Блум, разумеется. Гораздо лучше, если она, доктор Лектер или я будем сопровождать тебя впредь. Так безопаснее, – он сделал акцент на последнем слове, возлагая большие надежды на то, что она поймет его правильно. Речь идет не о тотальном контроле и лишении свободы, это искренняя забота и, увы, слишком знакомая ситуация, когда собственные отличия делают человека слишком известным против его воли.

– Итак, вам удалось пробраться в мою голову? И как, вам там понравилось? Приятное местечко?

Искушение ответить было почти невыносимым, зудящим на периферии сознания, а все потому что да, да, в этом что-то было! Ему было страшно, неспокойно, всего этого не должно было случиться, он никогда не хотел ничего подобного. Однако не было ни жажды крови, ни отвращения к роду человеческому, обычная, а нормальная жизнь казалась… заманчивой. Мир сквозь призму сознания Эбигейл, конечно, не был идеальным, но после ее отца это все равно казалось едва ли не чудом.

Отвечать не стоило еще и по той причине, что этого от него и не ждали. Девушка продолжала защищаться, тема о его способности должна была послужить новым способом оттолкнуть его, и, как показывает опыт, прежде она срабатывала как нельзя лучше. В конце концов или сам Грэм, или его собеседники понимали, что разговор этот не приведет ни к чему хорошему. Чистая эмпатия грозит оставить совершенно без секретов, таким, каким вас никто не видит и не знает, что может как минимум заставить чувствовать себя неловко. В идеальном же раскладе напугать так, что больше вы никогда не захотите встретить этого человека вновь. Могла ли мисс Хоббс стать исключением из правила?

– Как вы вообще это делаете? Улавливаете мысли посторонних людей. Все знают, что вы это умеете, но никто не может объяснить сам процесс. Полагаю, сверхъестественные способности здесь исключаются, все дело в особенных психологических трюках. Что вы такого умеете, чего не имеют дипломированные психиатры?

«Все знают»

- Эбигейл, – голос его против воли дрогнул, но Уилл мгновенно постарался взять себя в руки и прочистил горло. Сейчас он был бы даже рад компании Аланы, Ганнибала или Джека – кого угодно, кто мог бы перевести разговор в другое русло, потому что впереди маячили топкие болота, рвение в которые было показателем безрассудства в его высшей степени. И все же это не было стопроцентным самоубийством, надо только подобрать правильные слова. – Никто не может объяснить, как это работает, потому что это довольно сложно. В той или иной степени, все люди могут смотреть на мир чужими глазами, для этого нужно на какое-то время забыть про собственное «я». Ведь мы часто это слышим, верно? «Войди в его положение», «представь себя на моем месте». Разумеется, эмпатия – это не трюк и не магия. Есть факты и улики, наша задача – найти их и правильно истолковать, – это было хорошей, безопасной правдой. Не истиной в полной ее мере, конечно нет. Но Грэм полагал, что этого было более чем достаточно.

Отредактировано Will Graham (2015-09-26 15:20:17)

Наверное, именно в это самое мгновение, Уилл почувствовал, что ему никогда не удастся стать хорошим отцом. Не то чтобы прежде он питал какие-то слабые надежды, что если бы только жизнь дала ему шанс проявить себя, то на проверку все оказалось бы не так плачевно, скорее это чувство обострилось, невольно заставляя взглянуть в глаза неутешительной правде – Хоббс-убийца преследовал его попятам наяву и в кошмарах, но отказывался содействовать в общении со своей дочерью. Помощь, которой он никогда не попросит, она даже не пыталась казаться заманчивой.

Неспроста не существует единой методики воспитания детей, иначе каким бы простым и безнадежным оказалось будущее всего мира. Есть множество всевозможных теорий, которые предлагают баловать ребенка или держать в ежовых рукавицах, быть ему другом или устанавливать в семье жесткую иерархию, основанную на уважении и признании силы. И все же ни одна из книг, ни одна из систем не расскажет о том, как вести себя с практически совершеннолетней девушкой, чей образ жизни и привычная обстановка были разрушены в одночасье не без помощи новоиспеченного «воспитателя». И чем больше он об этом думал, тем чаще натыкался на эту мысль, которая была тупиком и непреодолимым препятствием во всей своей красе.

– Знаете, вы мне сейчас ничего не прояснили. Все мы можем поставить себя на место другого человека, пропустить через себя его переживания, представить себе его чувства. Так было задумано природой, чтобы люди жили в относительном согласии между собой и не истребляли друг друга слишком уж часто. Согласно книжкам доктора Блум, только социопаты, психопаты и личности с прочими аффективными расстройствами не способны на эмпатию. Просто есть люди более понимающие и сострадательные, менее зацикленные на себе. Люди, у которых лучше развито воображение. Вот и вся разница. Хотите сказать, ваш секрет заключается только в том, что вы понимаете других лучше, чем остальные? Врожденная особенность вашей психики и больше ничего особенного? Никаких специально разработанных техник, никакой последовательной схемы действий?

На словах о «книжках доктора Блум» Грэм невольно хмурится, недовольно поджимая нижнюю губу. Ему в голову приходит нелепая идея, что Эбигейл, несмотря на ее возраст, лучше посвятить себя чтению сказок, а если это покажется ей слишком глупым, то он готов вызваться тем, кто будет читать ей их вслух, хотя бы перед сном. Когда девушка еще не приходила в себя, Алана читала ей Фланнери О’Коннор, и это имело свой смысл. Теперь же она дает ей литературу, персонажем которой запросто мог бы стать Уилл, и это приводило его не то в ужас, не то заставляло чувствовать себя обессиленным. На его взгляд, пусть на страницах книг оживают драконы, каких никогда не встретишь в жизни, чем узнавать главных героев в лицах нового окружения.

- Никаких техник. Секрет заключается в том, что это происходит против моей воли. Примерив чужую шкуру, я не могу контролировать то, что происходит дальше. Только смотреть и… – мужчина облизывает пересохшие губы и вновь поднимает взгляд с собственных рук на лицо собеседницы. Видит ли он? Сложно сказать. – Участвовать. Ты права, это не так уникально, как может показаться на первый взгляд, богатое воображение нередкое явление, но в ФБР посчитали, что мое может быть полезным, – он все еще подбирал слова очень осторожно, хотя разочарование вкупе с недоверием было буквально написано на лице Эбигейл. Грэм взял на себя смелость заключить, что лучше это, чем ужас или отвращение. С другой стороны, внутренний голос беспристрастно замечает, что ее теперь едва ли можно чем-то по-настоящему напугать. И это в свою очередь вынуждает Уилла сделать над собой усилие, чтобы сдержать в глотке стон, опасно приближенный к скулежу.

– И мне бы хотелось вернуться к теме… моих прогулок. Потому что я не хочу, чтобы меня кто-то сопровождал, и никогда не соглашусь на это условие. Я знаю, это не вы решаете, а доктор Блум, но вы ведь общаетесь с ней. Так что если она захочет знать, то передайте ей, что я потому и сбежала, что хотела побыть совершенно одна. Без всех этих личностей, которые знают историю моей жизни наизусть и смотрят на меня так, словно… Словно я – сломанный предмет, хоть и поддающийся починке, но уже не способный на то, чтобы снова функционировать как раньше. Как разбитая ваза, которую можно собрать и склеить по частям, поставить на столе, но не показывать гостям, потому что уродливые трещины никогда никуда не денутся. И вода для цветов будет протекать через них вне зависимости от качества клея. Вы понимаете, что я имею в виду? Я хочу хоть иногда оставаться одна, чтобы снова чувствовать себя целой и нормальной. Чтобы ничто не напоминало мне о том, что это не так. Ничто и никто. Не думаю, что это так уж опасно для меня. Я уже большая девочка, мистер Грэм, я могу позаботиться о себе. Так и скажите доктору Блум, потому что она не верит, когда это говорю я.

Одним небесам, будь в них хоть что-то от живого и разумного существа, известно, чего стоит мужчине это терпеливое молчание, в то время как каждое новое признание девушки забивалась в его голову гвоздями едва ли не буквально. Он не пытался строить из себя большую жертву, вовсе нет; вся сложность заключалась в понимании неизбежного и, что важнее, от него никак не зависящего. Мисс Хоббс была совершена права – он ничего не решал, он был в лучшем случае никем, но желание помочь, желание что-то изменить этот факт нисколько не останавливал. Он не мог ей сказать, что ее просьба невыполнима, потому что она наверняка и сама это понимала и их относительно дружеская беседа на том мгновенно бы закончилась. Однако и совсем молчать не мог, ведь ее мысли, все эти признания, невыраженные мольбы, которых некому выслушать, некому осуществить… Разве можно было их игнорировать? Передать на чье-то попечение? Даже если они не были до конца искренними – мог ли он упрекнуть ее в этом? Ответ напрашивался сам собой.

– Если честно, то мне просто до чертиков надоела эта клиника. Надоели доктора с их постоянными навязчивыми расспросами о моем самочувствии. Надоели все многочисленные правила, запрещающие мне почти все, что только можно запретить. Я не могу и не хочу больше там находиться. Разве я все еще не в порядке? Почему они просто не могут выписать меня?

- Эбигейл, – ему нравилось, как звучит ее имя. Было в нем что-то от спасительного глотка прохладной воды, плавное, неторопливое, и именно в нем он сейчас искал свое спасение. Их спасение. Уилл поднялся со своего места, встал перед девушкой и присел на корточки, вглядываясь в нее снизу вверх, будто это сделало бы их отношения в одночасье доверительными. – Я хочу, чтобы ты послушала меня, даже если не согласишься с моими словами. Ты не сломана, и никто так не считает. Всё с тобой будет хорошо, я сделаю все от меня зависящее, чтобы так и было, но прямо сейчас… Сейчас еще слишком рано, слишком опасно. Я верю, что ты сильная, так и есть, однако иногда даже сильным нужна помощь. Это делает их не слабыми, но настоящими людьми. Эта помощь может требовать многих ограничений, но ведь никто не говорил, что будет просто, верно? Твое лечение не продлится вечно, довольно скоро все останется в прошлом, надо только набраться терпения и показать всем, что ты действительно в порядке. И если ты этого правда хочешь, я могу сейчас уйти. Одно только твое слово – и я уйду. Не в моей власти сократить время твоего лечения, но это не отменяет моего желания помочь тебе. Настолько, насколько у меня получится, - он еще раз внимательно посмотрел на ее лицо и выпрямился в ожидании окончательного вердикта. - Что скажешь?

В ожидании окончательного вердикта Уилл поймал себя на чувстве, что время изменило для него свою скоротечность. Это было странно, но по-своему. Решение Эбигейл имело большое значение, это так, однако эта мысль должна была прийти со временем, просочиться в размышления с небрежной легкостью, скользнуть по поверхности сознания, оставив после себя пищу для ума и, в случае отказа, запоздалое сожаление, с которым он бы разделил большую часть оставшейся жизни. Грэм не должен был понимать это уже сейчас, когда все еще слишком живо и реально, а потенциал взаимопомощи непростительно велик. Сейчас, когда терять свой единственный шанс было по-настоящему страшно, а обретать его – еще страшнее.

Девушка молчала, и мужчина не думал торопить ее с ответом. Он терпеливо нес свой импровизированный пост, невольно время от времени сосредотачивая взгляд на Эбигейл, которая в это мгновение действительно казалось чрезвычайно хрупкой. Если он, как однажды выразился доктор Лектер, был ценной «фарфоровой чашкой» для Джека Кроуфорда, то мисс Хоббс была брошенной, единственной уцелевшей из своего сервиза, и все же пока еще целой, одна трещина, правда, появилась, да и та теперь не представляет никакой угрозы для пострадавшей и скрыта от посторонних любопытных глаз за надежной тканью шарфа. Очевидно, это наваждение было очень близко к словам самой Эбигейл, что делало образ лишь еще печальнее. Но было ли это неоспоримой правдой? Реальностью, облачившейся в смягчающую вуаль предельно простых образов? Время наверняка покажет, оно будет беспристрастным в отличие от Уилла, которого одно только предположение, что люди, видевшие девушку дефектной, могут быть правы, что ее жизнь в столь юном возрасте уже безвозвратно загублена, что он навсегда связан с этой историей, вводило в оцепенение, вновь и вновь возвращая в тот день. И он будет рядом с ней, когда это случится, потому что добровольцем быть на порядок лучше, чем невольным свидетелем, застигнутым врасплох.

– Вы можете остаться.

Короткий прерывистый выдох. Это хорошо, это важно, по крайней мере для него. Он понимал, насколько это непросто – впускать в свой мир того, кто прежде не приносил в него ничего кроме смерти и страха, и понимание этого делало согласие Эбигейл неоценимым в своей благости. Вместе они могут уйти от прошлого и его всеподавляющих ассоциаций.

Запах пороха, оглушительная канонада выстрелов и теплая, густая кровь на руках - такое не оставишь позади просто так, такое не позволит забыть себя и двигаться дальше как ни в чем не бывало, однако это еще не значит, что со своими воспоминаниями нельзя ужиться. Люди любят предаваться фантазиям, и жизнь без кошмаров во сне и наяву ничуть не хуже любой другой мечты.

– Вы… в вашем присутствии я не чувствую себя какой-то ненормальной. Даже несмотря на то, что вы напоминаете мне… о нем.

На лицо Грэма легла тень, что в мгновение ока изменила его выражение – исчезла вся расслабленность, оно казалось осунувшимся, а на переносице залегла глубокая складка. В этот момент мужчина был как нельзя более признателен, что собеседница уделяет большую часть внимания своим рукам, что, кажется, жили собственной жизнью, а не смотрит на него. Он не знал, что сказать, и не думал, что вообще стоит что-то говорить, потому что это не изменит сути – Гаррет Джейкоб Хоббс, Сорокопут из Миннесоты, отец Эбигейл навсегда останется связующим звеном между ними, даже если кто-то из них или даже оба они одновременно станут врать себе и окружающим, утверждая обратное. Девушка будет смотреть на его руки, время от времени вспоминая как они дрожали, когда он целился в ее отца, возможно, помня, как лежали на ее шее, когда он пытался остановить кровотечение, и, может быть, задумываясь над тем, испугается ли она, когда в них окажется нож, а в его глазах – неумолимая решительность закончить то, что когда-то начал ее отец. В свою очередь Уилл всегда будет смотреть на ее шрам или на то, что его прячет, думать о том, как она была близка к исполнению его замысла, в то время как он сам будет лишь сожалеть.

Видишь? Видишь?..

Уилл крепко, до цветных кругов перед глазами, зажмуривается и качает головой, прогоняя наваждение. Он знал, что будет непросто, знал еще с тех пор, как Джек сделал ему предложение, от которого невозможно отказаться, отдавал себе отчет в том, что его визиты в больницу к единственной выжившей жертве Сорокопута и его дочери были не только для спокойствия, но еще и потому, что между ними за тот короткий промежуток времени, что он пытался спасти ее, одновременно с этим погружаясь в новый для себя мир все глубже, установилась своего рода связь. Что делать с ней дальше еще только предстояло выяснить.

– Я могу обращаться к вам по имени?

К тому времени, когда взгляды их, наконец, пересекаются вновь, Грэм справляется со своими эмоциями лучше, однако удивление всё же отражается на его лице и вскоре сменяется улыбкой. Еще одно препятствие позади.

- Можешь, разумеется можешь, – в подтверждение своих слов он утвердительно кивает и протягивает руку. – А могу я рассчитывать, что ты составишь мне компанию для прогулки? – это был довольно рискованный ход. Не столько сама идея, сколько ее подача – возможность тактильного контакта могла смутить и оттолкнуть, но иногда лучше стоить взять быка за рога, чем надеяться на неожиданное чудо.

Это было похоже на продолжительную игру в лотерею. Уилл никогда не отличался азартностью, но эта игра в доверие была не похожа ни на что другое. Хотя бы потому что она ему, если задуматься, ничего не сулила. Это был тот самый случай, когда он сам проявил инициативу и брал на себя ответственность за все поступки и их последствия. И это пугало, безусловно, должно было отталкивать, гнать его прочь, обратно в ту жизнь, где есть только он, его дом, работа и собаки. А Грэм вопреки ожиданиям окружающих и собственным не мог оставить единственную выжившую из семьи Хоббсов.

Или единственную выжившую жертву ее отца? Тот самый «золотой билет»?

Он не смог бы ответить с абсолютной уверенностью, где заканчиваются те эмоции, что испытывает он, те мысли, что принадлежат только ему, и начинается призма восприятия имени Сорокопута из Миннесоты, через которую если мир проходит без значительных изменений, то его родная дочь словно одновременно принадлежала двум совершенно разным мирам: в одном она была любовью, кровью от крови, а в другом…

– Почему бы нет?

Мужчина усиленно прогоняет из головы непрошенное наваждение, возвращаясь к как никогда более миролюбивой реальности. Что бы ни решала для себя сейчас Эбигейл, теперь она была не против поддержать его попытку навести первые мосты. Поддержать его, не своего отца. Внутренний голос поспешил заметить, что выбора теперь у нее как такового просто нет.

– Я не отказалась бы от прогулки, тем более что мне совсем наскучила эта книга. В ней слишком много теории, у которой даже нет возможности практического применения.

- Я бы принес тебе книги, если бы у меня нашлось что-то интересное для тебя, – в его улыбке, как и в голосе сквозит виноватые ноты, но они быстро изживают себя, стоит только тонкой ладони собеседницы лечь в его собственную. Холодная на прикосновение. Уилл почему-то находит в этом собственное полезное спокойствие – это словно погрузить руку в неспешное течение реки. – Но ты бы видела библиотеку доктора Лектера – вот она выглядит впечатляюще, – сравнивая количество книг, эмпат задумывается о том, что и присутствие Ганнибала, и его поведение, основанное на многолетнем опыте, включающем в себя подобные случаи, были бы куда более «впечатляющими». Однако для него это не обязанность, которую хочется поручить кому-то более подходящему, это желание, совершенно эгоистичное стремление понять себя, а заодно и предложить посильную помощь. И раз пока он все еще здесь, это можно отнести в разряд тех чаяний, что имеют реальные шансы.

– Вы были раньше в этом парке? Вы ведь… ты живешь в Балтиморе, не так ли?

Мужчина готов поклясться, что почти слышал, как где-то вдалеке что-то с грохотом рухнуло. Еще одна преграда позади, еще шаг на пути прогресса. Возможно, это не так значительно, как мне кажется, в конце концов это всего лишь одна небольшая прогулка, но разве не из таких мелочей складываются отношения? Никто из них ничего не потеряет в любом случае.

- Я живу не здесь, мой дом в Вулф Трапе. Окруженный лесом, совершенно один… Там хорошо. В Балтиморе я часто бываю по делам, но нет, в парке мне еще не приходилось бывать. Природа в пределах города не идет ни в какое сравнение с настоящим лесом. Думаю, ты меня понимаешь, – Грэм прекрасно понимает, что явно сказал лишнего, но прошлого, даже минутного, увы, не вернуть.

Очевидно, Гаррет Джейкоб Хоббс действительно станет его персональным проклятьем, избавиться от которого нельзя даже в собственных словах. Он просачивается в них чистым ядом, обращая его и в оружие, и в его жертву. Уилл поднимает внимательный взгляд на девушку в ожидании самого худшего, но та, кажется, ушла в себя, что, пожалуй, сейчас даже лучше. Абстрагироваться от окружающего мира иногда полезно, особенно если он имеет больше общего с кошмарами родом из самого плохого сна, чем с серой обыденностью, в которой в свою очередь можно обрести жизненно важный покой.  Если только это не он стал причиной этого состояния.

Когда Эбигейл отдергивает руку и тянется к шарфу на шее, не всё, но многое окончательно для него проясняется. В первую очередь, например, то, что у него не найдется слов, чтобы поддержать ее, потому что «всё хорошо, всё позади, он мертв» будет скорее издевательством, чем помощью. Это слишком личное, чтобы смерть потенциального убийцы принесла облегчение, и мужчина не уверен, к кому это в большей степени относится: к девушке или к нему самому.

- Кошмары и ведения – это обратная сторона того, что я делаю, – тихо говорит Грэм, опуская взгляд себе под ноги, словно бы выражая таким образом вину перед этим местом, пронизанным солнечным светом и безмятежностью. Именно поэтому он никогда раньше не бывал в парках – он может омрачить его одним своим присутствием. Но если бы только все останавливалось на этом. – К этому невозможно привыкнуть. Этого нельзя избежать. И это пугает, – он не хотел, не собирался признаваться ей в обратной стороне своих «трюков». Дело не в проблемах с доверием, скорее это не было полезным знанием для Эбигейл. Если же быть предельно откровенным, то это могло выставить его не в самом лучшем свете в ее глазах.

«Я здесь, потому что лучше буду видеть тебя живой и страдающей, чем мертвой и безвозвратно безмолвной»

У него не находится слов, чтобы описать благодарность, которую он испытывал к Эбигейл, к тому, какой сильной она была несмотря ни на что. Сколько потрясений может перенести девушка в ее возрасте? Как долго можно испытывать ее на прочность, пока она наконец не сломается? Пожалуй, эти вопросы можно отнести в разряд тех, о которых лучше не задумываться, но Уилл в принципе редко поступал так, как надо бы, согласно здравому смыслу и инстинкту самосохранения.

Она справлялась на порядок лучше него, нуждалась в помощи, да, разумеется, но всё же её самообладанию, тому, как быстро оно восстанавливалось после этих мелких и болезненных трещин, можно было только позавидовать. Однако какой смысл в стороннем созерцании, когда можно разделить эту способность? Зачем быть зрителем, если есть возможность стать непосредственным участником событий? Ганнибал был прав, когда говорил о чувстве ответственности перед мисс Хоббс, которое рано или поздно даст о себе знать. Жаль только, что о привязанности и потребности в присутствии речи так и не зашло.

Мужчина принимает улыбку как благословение, отдавая себе отчет в том, чем это однажды рискует закончиться. Однажды суррогатная дочь навсегда покинет его, и уже ничто не сможет восполнить эту потерю. Думать об этом сейчас было странно и даже печально, и всё же это было слишком смутным и неясным, чтобы затрагивать по-настоящему. Идея создания семьи его тоже совершенно не интересовала, что играло свою немаловажную роль в создании этой неразберихи из собственных и чужих эмоций, взглядов на жизнь и моделей поведения. Наверное, именно поэтому собственная ответная реакция, поступки и слова были сродни лотереи, выпасть в которой могло всё что угодно.

– Тебя часто мучают кошмары?

– Достаточно, чтобы лишить меня крепкого сна, – правда была опасна. Более чем опасна. Хотя, если задуматься, трудно сказать, как именно она угрожает, так или иначе её невольной жертвой становился Грэм или его интересы. Узнай Эбигейл, насколько нестабилен её собеседник, как бы она поступила? Разве продолжила бы общение с ним и впредь? Собственная безопасность была для неё на первом месте, и эту потребность невозможно было не понять. Именно поэтому Уилл спешит продолжить, стараясь подбирать слова так, чтобы они не были откровенной ложью, но при этом и ни коим образом не вызвали беспокойства. – Но недостаточно, чтобы это стало чьей-то проблемой, – он, служа своеобразным отражением собеседницы, тоже не улыбается, однако взгляд у него уже не такой потерянный и нет-нет, да и поднимется на лицо девушки, не фокусируясь ни на какой отдельной черте или детали и особенно усиленно избегая глаз, встретить в которых сейчас можно было каждый свой страх и все их разом.

На прощание в холле больницы он всё-таки говорит ей свой адрес и в неловкую шутку приглашает в гости, если ей придется бывать в тех краях, где он обитает. Возвращаясь домой, Грэм чувствует камень на душе и предчувствие, характер которого еще только предстоит узнать.

А время всё шло, при этом в какой-то мере так и не сдвинувшись с места. Ничего не происходило. Если выражаться точнее, не происходило ничего такого, что выходило бы за рамки привычного распорядка. Джек, а вместе с ним и всё, что он приносил в жизнь молодого профессора, оставался за пределами видимости и, признаться честно, Уилл не очень-то приглядывался, предпочитая безопасность малого обзора излишней активности, которая редко заканчивается чем-то хорошим. Он преподавал в Академии, он выгуливал и купал собак, он жил как прежде и практически чувствовал себя так же, как и раньше. Но то было днем, когда всё вокруг освещено и не вызывает и тени сомнений в своей реальности. С ночными часами дела обстояли плачевнее, что, впрочем, по пробуждении весьма успешно удавалось игнорировать. Сочувствующие и полные любопытства взгляды всё ещё продолжали преследовать его в человеческом обществе, что было неизбежно и неумолимо. Прятаться и таиться он умел, обычно этого хватало. Он знал, что разговоры ходят, споры разгораются, а сплетни становятся всё нелепее в своих фантастических предположениях. Люди боятся того, что не в силах объяснить, а страх в свою очередь рано или поздно порождает агрессию, которая находит своё проявление порой относительно миролюбиво, оставляя свою жертву изгоем, зато целым и невредимым. Если прежде мужчина просто свыкся с подобным положением вещей, то теперь даже был благодарен. Одиночество и покой – вот то немногое, чего ему так не хватало, чтобы чувствовать себя в относительном порядке. Некоторых время действительно лечит.

Нельзя было сказать, что он совсем забыл о всём, что происходило в последнее время. Во-первых, всё-таки сеансы с доктором Лектером, имевших больше общего с группой поддержки и «дружескими» посиделками за бокалом вина и с беседами о религии, смерти и жизни, отменять никто явно не собирался, да и взгляд Грэма время от времени сосредотачивался на телефоне в ожидании звонка. Нет, не от Крофорда, а от Аланы, с которой он взял слово, что она даст ему знать, если вновь что-то пойдет не так. Аппарат безмолвствовал, а мужчина проводил всё своё свободное время в компании собак, лодочных моторов и целенаправленно неторопливых размышлений о бытовых мелочах. Это успокаивало и, стоило признать, приносило немало удовольствия. Ложкой дегтя служила затаенная тревога, тыкавшая его носом в необъяснимое чувство потери. Чего-то не хватало. А может и кого-то. Иногда Уилл с усмешкой отвечал самому себе, что кого-то в его жизни не хватало всегда.

Вопреки распространенному мнению на такие ситуации среди писателей и рассказчиков, никаких предчувствий перемен в этот день не было. Ни знаков свыше, ни голосящей интуиции, ничего. Был обычный, безликий день, каких в году наберется порядком. На первый взгляд даже и не скажешь, что за день недели, если только прежде на него не имелось каких-то определенных планов. У него не было ни планов, ни хоть каких-то задумок для воплощения. Так, всего понемногу.

А потом в какой-то момент он услышал заливистый собачий лай. С одной стороны, будучи владельцем шести собак, такого трудно избежать, а с другой, зная своих питомцев как самого себя, не составляло особого труда сделать из такого поведения один единственно-верный вывод: к нему в тихую обитель пожаловал гость.

– …а как тебя зовут?

Только обрывок фразы, голос знаком, но всё равно застает его врасплох вкупе с лицезрением непосредственно его обладателя. Обладательницы, если быть точным.

– Оззи. И думаю, ты ему нравишься, – он выходит на веранду и смотрит на неожиданную гостью внимательно и с улыбкой. Ему бы стоило встревожиться, всерьёз забеспокоиться о причинах повторного побега и как в принципе это произошло, но миролюбивая картина вместе с внутренним голосом, который нагло усмехается, смакуя свою правоту, утверждая, что мужчина прекрасно знал, что однажды это обязательно произойдет и что он ждал этого, действуют на воинственность разрушительно. Опекун из него неважный, так, может быть, гостеприимный хозяин выйдет лучше? – Не хочешь зайти?

Хорошо. Это было хорошо. Он не мог объяснить, не мог подобрать точных слов для хотя бы одного существенного аргумента, если он потребуется, в чём сам Уилл был почти уверен. Их взаимоотношения с Эбигейл, их история, развитие и перспектива находились под пристальным наблюдением сразу нескольких заинтересованных лиц, что с одной стороны иногда здорово действовало на нервы, а с другой заставляло чувствовать себя неловко, некомфортно, опасно, как если бы он шёл по канату, натянутому между двумя заснеженными горными вершинами. Холодно, страшно, кислорода не хватает, а конечности вот-вот сведёт судорогой, которая в одно мгновение отменит все его достижения и маленькие победы, не имевшие ни цены, ни какой бы то ни было подстраховки. То, что было сейчас, что являлось результатом инициативы одного из них, заманчиво обещало стать их секретом. То, что прозвучит или произойдет сегодня не должно касаться ни ФБР, ни лечащего врача девушки – это и довод, и предупреждение для себя, для той части собственного подсознания, которая принадлежит ему в самую последнюю очередь. Темный, но не пыльный угол на самой периферии – он совсем новый и зловеще блестит во мраке каплями вязкой липкой жидкости. Не тёплой, ни в коем случае – вот кровь уже успела остыть, даже почернеть, но при этом сохранить все остальные свойства жизни. Что скрывается там? Кто прячется днём, пока Грэм занят насущными делами? Ответ вроде бы имеется, и кампания по борьбе с внутренним демоном ведется вовсю, и всё же… В то же время, глядя на девушку, возящуюся с собакой, мужчина видит в ней слишком много для одного человека, для одного мировоззрения. Что-то кануло в лету, что-то находится на верном пути к забвению, оставляя напоследок непереваримый осадок, а некоторые мысли, чужое мышление не хотят сдаваться без боя, и, несмотря на то, что полем битвы стала голова одного отдельно взятого эмпата, он не торопиться верить, что о потенциале крови, которая может пролиться, нет необходимости беспокоиться. Просто потому что иначе быть не может, только не в этой жизни.

– Я всегда хотела завести собаку. Только мой отец… мой отец не слишком-то ладил с домашними животными.

В один миг, миг, по размерам не сравнимый даже с секундой, обманчивая вуаль беспечности расходится по швам, растворяется в воздухе, в этих словах, предельно простых, предельно значимых. Улыбка Уилла переживает несколько метаморфозов, пока его лицо окончательно не принимает нечитаемое выражение. И оно к лучшему. В этом их главная беда, их перманентное проклятье – воспоминания, ассоциации, искажение восприятия. И если в его голове уживается Эбигейл-дочь, Эбигейл-жертва и Эбигейл-заветный-покой, то она видит его как…

Взгляд мужчины сосредотачивается на высокой поджарой фигуре, стоящей позади юной Хоббс. Он хмурится, на что в ответ незваный гость лишь улыбается, довольно, торжествующе, с одобрением. Трудно спорить с призраком, сложно объяснить что-то плоду собственного воображения и невозможно ответить тому, кто уже давно не может слышать.

Что я должен видеть? Что ты мне показываешь?

Наконец, когда Грэм собирается с мыслями и хочет, было, ответить, девушка предлагает спасительное предложение, не принять которое было бы элементарно глупо. Она пожалела о выбранной теме, а значит нет никакого резона развивать её дальше, потому что именно это он и собирался сделать. Рассказать ей. Как тогда, в их доме, рассказать о том, как её отец видел и воспринимал окружающий мир и его отдельные аспекты. Не задумываясь о последствиях и необходимости – только бы заполнить повисшую тишину. Теперь в этом нет необходимости, и он разве что не вздыхает от облегчения. Может быть, разумных свидетелей из плоти и крови поблизости нет, танцевать на грани между двумя пропастями совсем не обязательно, зато есть цель на том конце смертоносной дороги. И он дойдёт, обязательно доберется до неё, раз уж ему решили подарить шанс.

Каждый шаг Эбигейл, чем ближе она становилась к нему – это вселяло надежду, уверенность. Сейчас он не думал, зачем она здесь, что ей нужно от него, почему он и почему именно в этот день. Даже если Джек был прав, и это манипуляция, Уилл просто не мог иначе. В таком поведении скрывалась добрая доля иронии, ведь он никогда не бежал от правды, какой бы она ни была – работа обязывала, – но, когда речь заходила об Эбигейл, он игнорировал любые доводы в пользу определенного отношения к роли и мотивам девушки. Он не чувствовал в ней опасности, не видел её. Не для других по крайней мере. Желание защищать, оберегать, помогать – вот, что важно, вот, что им движет. Проблема была лишь в пределах его возможностей. Грэм прекрасно понимал, как сильно и почему она не хотела возвращаться в клинику. Понимал и ничего не мог изменить. Если он позволит ей остаться на ночь, если вернёт ей завтра утром, даже при условии, что предупредит об этом Алану, всё обернется скандалом, который подорвет доверие и к нему, и к Эбигейл. И больше никаких встреч, даже под присмотром – этого допустить он никак не мог.

Когда речь заходит о пропущенном ужине, мужчина только удивленно моргает. Ганнибал забирал её из больницы? Он хотел устроить им ужин? От этой мысли Уилл недовольно поджимает губы – дело не в расстроенных планах доктора Лектера, конечно, а в ответе, которого, к счастью, от него не требуют. Ему не пришлась по вкусу жестокая шутка, которую разыграл с ним случай. В то время как последняя из четы Хоббсов обретала альтернативу утраченной семье, он тоже в некотором роде приобщался к семейным традициям и ценностям. В извращенном смысле, само собой. У него даже была возможность восседать во главе стола. В этот момент он ощущает свою изолированность особенно остро – не только ему не подходила концепция семьи, но и он был для неё сущим выродком. За наглядными примерами в пользу такого мнения не надо далеко ходить.

«Мне жаль, что я подвел тебя»

– Уилл, сколько у тебя собак?

– Кажется, об этом мне ещё не приходилось упоминать, верно? – в его голосе и полуулыбке всё ещё сквозит виноватый тон, или же это смущение, объяснение которому найти было не трудно. Он не знал, как гостья отнесется к такому открытию и какие выводы может сделать после него. Он лишь надеялся, что с её стороны это не будет выглядеть как признак расстройства личности. Или ещё хуже – застоявшимся отчаянием. – Их шесть. Каких-то я подбирал, какие-то приходили сами. У них есть всё необходимое, за это можешь не беспокоиться, – продолжая говорить, мужчина заходит вглубь помещения, где уже повставали со своих мест все его хвостатые домочадцы, взволнованные появлением незнакомки. В какое-то мгновение в его голову приходит безумная идея предложить девушке выбрать одну из собак и забрать её к себе, однако здравый смысл останавливает его как раз вовремя, предотвращая появление новой немой сцены. Куда бы она забрала пса? Где бы его держала? Такая заманчивая на первый взгляд идея только напомнила бы Эбигейл о том, что постоянного, настоящего дома у неё больше нет, нет своего угла, куда она могла бы приткнуться, что бы ни случилось. Оглядываясь по сторонам, Грэм обреченно принимает неумолимую мысль: в его доме не найдется ничего, что могло бы занять девушку. Старое пианино было расстроено, библиотека едва ли придется ей по вкусу, а стол у окна был заставлен инструментами для изготовления мушек… или стоит рискнуть? – Не хочешь попробовать? – он кивает в сторону последнего. – Я пойму, если ты откажешься. Это кропотливое и, стоит признать, в большинстве своём скучное занятие. Но в нём есть что-то своё. Что-то… умиротворяющее.

Миролюбивость и уют – вот, чего он всегда так настойчиво добивался от собственного места обитания, даже если со стороны все его потуги выглядели не слишком убедительно. Сколько людей, столько и мнений, и все мы вышли родом из нашего детства, захватив с собой пару-тройку, а кто и больше привычек, секретов, результатов влияния тех или иных знакомств или событий. Проведя значительную часть своих ранних лет в разъездах и переездах, никогда не задерживаясь нигде надолго, всюду новый, вечно чужой, Уилл научился ценить любого рода стабильность как величайшие сокровище на свете. Возможно, эстетическая сторона вопроса обустройства своего жилища его действительно мало волновала, зато практичности и надёжности вещам в доме Грэма было не занимать. Всё было на своём месте и ждало часа, когда появится необходимость его использования – в этом плане сам мужчина мало чем отличался от ящика с инструментами или совковой лопаты для уборки снега. Он покрывался равномерным слоем пыли, коротая вечера на своей веранде за бутылкой пива или парой-тройкой стаканов виски, пока в один не особо прекрасный момент по его душу ни являлся Джек или кто-то из его команды. От одной причины повышенной востребованности до другой эмпат только и успевал, что возвращаться к истокам и скорее напоминать себе о том, какой была его жизнь прежде, попутно с этим борясь с последствиями работы на ФБР, что в значительной степени заключалось в игнорировании самого факта наличия проблемы или же довольно детских отмашек в духе «само пройдёт». «Заживать», разумеется, ничто не собиралось, но некоторые перемены всё же наблюдались, чего Уиллу более чем хватало. В меру своих скромных сил он сражался с маячащим на горизонте безумием, попутно с этим не забывая делать всё возможное, чтобы увязнуть в этой борьбе ещё глубже. Кто-то назовёт это идиотизмом, кто-то просто сокрушённо вздохнёт, а сам одинокий воин, поселившийся посреди леса и поля, находил любые попытки анализа настоящего не предвещающими ничего хорошего и оттого предпочитал уделять больше внимания не им, а делам насущным и настоящим, живым людям, проблемы которых каким-либо образом касались и его самого. Эбигейл в этом плане являла собой идеальную кандидатуру для беспокойства, причём далеко не для него одного.

Но о ком беспокоишься ты сама?

Ты не похож на человека, который обижает зверей.

Она смотрит на него, и потому нет никакого шанса, что она не увидит его реакцию на эти слова, не возьми он под контроль выражение своего лица, и потому мужчина искренне надеется, что его ответная улыбка выглядит не слишком вымученной. Он понимает, что девушка не пыталась задеть его намеренно, это не издёвка и не туманный намёк, не понять который нельзя. Во всяком случае его желание верить в это невероятно сильно, оно не знает себе равных. Самообман – печальное явление, оно выставляет человека жалким, трусливым и в то же время бережёт его, защищает от неутешительных заключений. Вывод же, вопреки всем усилиям, любезно озвучил внутренний голос: «Зверей, о которых идёт речь на самом деле, обидеть, по-настоящему задеть, сложнее. Но ты-то в этом преуспел»

Сосредоточив своё внимание на окружающей обстановке, хозяин дома целенаправленно игнорирует фигуру гостьи, позволяя той осваивается в новом месте самостоятельно. Он хорошо знал по себе, как это помогает людям, которые с трудом привыкают ко всему новому, особенно к чужому личному пространству. Человека, высоко ценящего своё личное пространство, легко привести в смятение в подобной ситуации, стоит лишь неотрывно следить за каждым его шагом и жестом, поэтому-то Грэм предпочёл принять Эбигейл как должное, как неотъемлемую часть его скромного мирка. Хотя это, несомненно, было странно. Непривычно видеть у себя в гостях кого-то заинтересованно непосредственно во времяпровождении в его компании в стенах этого дома, в его персоне в качестве собеседника, которого не надо изучать, пытаться анализировать или в чём-то обличать. Ведь она была здесь не за этим, верно? Не подослана Блум или, упаси боже, Лаундс? От одной только мысли о том, что журналистка могла сблизиться с юной Хоббс настолько, что та станет ради неё шпионить и пытаться разнюхать его грязные секреты, чтобы потом, смакуя каждую деталь, передать всё самой Фредерике для новой отвратительной в своей возмутительности статьи, у мужчины сводило зубы, а руки сами собой сжимались в кулаки. Это уже был перебор, даже для него. Да, паранойя была объяснима и понятна, но сколько в ней скрывалось от здравого смысла? Этим и пользовалась Фредди – его вспыльчивостью, которая вкупе с попытками оправдаться окончательно выставляла его в самом нелицеприятном свете, заставляя окружающих, а вместе с ними и его самого, задаться вопросом, а как близок Уилл к тем, кого он помогает ловить? И помогает ли? Нет ли у этого угрюмого социопата своих каналов связи с преступниками, по которым он мог бы предупреждать их о том, что следствие подошло к ним вплотную и надо быть осторожнее? Он никогда толком не читал статей женщины, но был уверен, что по крайней мере в паре-тройке её статей найдётся что-то в этом духе, а с лёгкой руки кого-то из его «окружения» она запросто могла наладить производство подобных безумных теорий, предположений и вопросов, поселявших в мыслях читателей хотя бы крупицу сомнений, рано или поздно разраставшуюся в нечто значительное и неутешительное. Но подходила ли Эбигейл на роль такой сообщницы? Могла ли рискнуть всем, нарушить устав клиники и сбежать ради того, чтобы лишний раз убедиться в справедливости слов своей взрослой «подруги»? Это казалось слишком маловероятным. Или, опять же, неприятным лично для него.

Девушка не отвергает его предложение сразу же, и это невольно обнадёживает мужчину. Возможно, он не прогадал, возможно, идея действительно неплоха, как ему показалось в первый раз, ещё тогда, в магазине охоты и рыбалки, в которой он зашёл за подарком для своей новоявленной суррогатной дочери, или пять минут назад, когда его взгляд упал на рабочий стол. В конце концов, ассоциации и подсознательное сопоставление всё равно преследует их, всё равно выстраивает некое подобие барьера, вынуждая не просто ощущать, но и уважать присутствие третьей стороны, ведь это ещё не причина отказываться от своих планов в пользу неловких разговоров, то и дело тыкающих их лицом в пагубные замечания друг о друге или о человеке, что их свёл.

– Я мог бы научить тебя всему необходимому. Хотя бы азам. Я думаю, что ты, – «дочь своего отца», – способная ученица, – его взгляд скользнул по лицу Эбигейл, вернее скорее от её скулы к подбородку – в глаза он практически не смотрел, но и заострять своё внимание на шее не мог –  и переключился на инструменты, заготовки и материалы, которым ещё только предстояло объединиться в одно целое. – Здесь я изготовляю мушки – это искусственные рыболовные приманки. Если блесна чаще всего имитирует мелкую рыбу, то это, – он проводит пальцем по закрепленной на штативе почти доделанной мушке, несильно приглаживая перья, избегая при этом скрытого среди них острого крючка, – в большинстве своём насекомые.

Он отходит в сторону буквально на пол шага, давая собеседнице свободный доступ ко всему, что может её заинтересовать, и делает это не зря, потому что у той начинают появляться первые вопросы.

– Где? – мужчина озадаченно хмурится и склоняется над столом в поисках в заинтересовавшего его предмета. Конечно, в ход часто шло всё, что попадало под руку, благо для целенаправленного коллекционирования мусора Уилл был ещё не настолько безнадёжен, однако на ум не приходило случая, когда бы он пускал в ход шерсть собственных питомцев или, ещё чего, собственные волосы. – Должно быть, попало сюда по ошибке. Как правило приманки делают яркими или хотя бы светлыми, под стать реальному прототипу, подёнке, к примеру, или стрекозе. Даже если изделие не похоже ни на одно известное насекомое, рыба может клюнуть, ведь самое важное – привлечь внимание и заинтересовать в добыче.

Отредактировано Will Graham (2015-09-21 21:43:38)

Может быть, всё же вторая мысль была самым разумным, что приходило ему в голову, и попытка приобщить Эбигейл к миру рыбалки, к собственному донельзя нелюдимому миру – ничто иное, как никому ненужный жест, лучший исход для которого заключается в целенаправленном игнорировании с надеждой предвзятых свидетелей на то, что он сам одумается и откажется от посягательств на чужие нервы и время. А ведь он мог решиться на это, мог устроить целую вводную лекцию, потом ещё несколько заходов с теорией, а в конечном итоге энциклопедия на Рождество и заверения о скором применении полученных знаний на практике в качестве десерта. Даже больше того, Уилл был на пороге принятия такого плана дальнейших действий. Каждая их встреча могла бы оказаться расписанной по минутам, и чтобы никаких неловких пауз, посторонних мыслей и тех тем, касаться которых категорически запрещалось. Он мог бы обезопасить их, он хотел бы этого, и стремление это уживалось в его голове с осознанием очевидного: этому не бывать. Что-то, кто-то обязательно вмешается, потому что так устроен тот мир, в котором обитает ныне Грэм, а вместе с ним ещё несколько не то случайных жертв, не то безумных добровольцев. Тут не бессилие, а разумная предосторожность, позволяющая ему играть в своей песочнице до умопомрачения – надо лишь не привлекать к себе внимание, не покушаться на монополию чужого времяпровождения, потому что это делает серьёзным противником, отдельной стороной, с которой необходимо считаться. Грэм не входил в комитет по опеке мисс Хоббс по-настоящему, Грэм был из стада опекаемых. Не слабый, не безрассудный – несостоятельный, возможно.

Играй в дочки-матери, Уилл, наверстывай упущенное в детском возрасте. Только не вздумай в «рыбака и рыбку».

– Я вижу жизнь в том, что делается собственноручно человеком. Для того, что мертво изначально, это особенно важно, – конечно, то была не единственная причина. Ещё был отец, который учил его этому с малых лет, посвящая во все таинства рыбной ловли, но по собственным причинам, а в данной ситуации и по другим, вполне разумным причинам, Уилл предпочитал не упоминать свою семью. Она не плохая, правда, но достаточно непростая, чтобы большую часть времени обитать на задворках его сознания.

А ещё было спокойствие. Методичный процесс со своими законами, правилами и хитростями, солидную часть которых за многолетнюю активную практику он уже постиг. Знаком каждый шаг, он приносит с собой спокойствие и уверенность в собственных действиях. Не лодочный мотор, конечно, однако всё же приманки работали, каждая из них. Ловушки для живых существ, обманки, всецело принадлежащие его замыслу… Дьявол действительно кроется в деталях, и если настойчиво пытаться отвадить чужое любопытство от непосредственно своей персоны, можно наткнуться на неутешительный вывод – человек принадлежит к тому числу существ, что на протяжении всей своей жизни топчутся на месте, полагая, что, если работать ногами особенно усердно, то они смогут сотворить всё, что пожелают.

Даже простой обыватель, предпочитай он проводить свободное время за просмотр определенных документальных фильмов и чтения соответствующей литературе, сможет сказать, что как в повседневной, так и секретной стороне жизни может выдать серийного убийцу, что называется, с потрохами – тотальная зависимость от последовательности, цикличности, чётко установленного порядка действий. На том и горят. Выдал себя, наверняка, и Уилл, вот только не перед правоохранительными органами, охота которых по его душу пока только носит подпольный характер, а перед судьёй куда более суровым – перед девушкой, которая знакома с повадками психопата не понаслышке.

Наткнувшись на испытующий взгляд собеседницы, мужчина на мгновение растерялся. Отчего-то в ворох его мыслей закралась фраза, выбравшаяся из вопроса Эбигейл, обращая на себя тем больше внимания, чем упорнее он старался её прогнать.

«…не можешь обрести…»

Не можешь обрести.

– Рыбалка сближала меня с отцом, – после нескольких минут мучительного раздумья, Уилл всё же озвучил ответ. Непростительно близко. Он знал, что его поймут, но именно этого и опасался – параллелей, которые слишком очевидны, чтобы их можно было игнорировать. – Сейчас она позволяет мне возвращаться к истокам. Забвение, которое можно контролировать.

Звонок застиг Уилла врасплох. Не в том плане, что он был ему удивлён – уже по дороге к аппарату из всех возможных догадок о персоне, требовавшей его внимания, осталась только одна наиболее вероятная. Беда заключалась в том, что рано, чертовски рано! Несвоевременное беспокойство, которое добралось и до его дома. Однако не ответить было невозможно – хуже обвинительного тона, в котором есть место и для недоумения, и для ревности пациентки, только появление Аланы на пороге его дома.

– Она у тебя.

– Обвинишь меня в соучастии?

– Обвиню себя в слабости, – вопреки ожиданиям мужчины, голос Блум звучал скорее устало с нотами обреченности, чем гневно. Легче от этого не становилось. – Привезёшь её?

В ответ Грэм только издает тихий вздох и кладёт трубку. Надо собраться с мыслями и только после этого вернуться обратно к Эбигейл, но её негромкий вскрик вмиг разрушает первоначальный план, заставляя разве что не со всех ног броситься обратно в комнату, где его глазам предстает не самая лицеприятная, однако и не чересчур пугающая картина. В нос с порога бьёт отчётливый запах крови, вид которой, как надеется Уилл, не лишит пострадавшую чувств.

– Эбигейл, – он выдыхает её имя, умещая в одном слове весь спектр эмоций, начиная от искреннего изумления и заканчивая беспокойством, и спешно ведет её за собой к ближайшей раковине, которая оказывается на кухне, где торопливо открывает воду и, осторожно держа раненую кисть, подставляет порез под проток. Оставив девушку промывать рану, мужчина отправляется на поиски аптечки, которая за ненадобностью могла оказаться захороненной под другими вещами, однако по счастливой случайности обнаружившаяся на первой же полке одного из книжных шкафов. Он знает, что Эбигейл надо в больницу, но по иронии судьбы именно туда ему и надо отвезти её, так что дело остается за малым – оказание первой медицинской помощи и в перспективе моральная подготовка к неутешительным выводам о целесообразности их дальнейших встреч. – Это моя вина, – в его голосе больше раздражения, чем сокрушения, пока он плотно накладывает повязку. Плохая идея, что и говорить.

– Готова вернуться обратно?

Уже заканчивая с перевязкой, Уилл поймал себя на мысли, что вопреки собственным ожиданиям глубоко в душе он не волнуется по-настоящему. Ситуация оказалась контролируемой, и он мог справиться, он справился с ней в одиночку. Непрошенные ассоциации и образы родом из прошлого уже были тут как тут, но Грэм не позволит себе потеряться сейчас, когда его способности как опекуна наконец-то нашли отражение в реальности. Может быть, это и мелочь, может, его и можно считать виновным за произошедшее, однако проблема решена, а последствия, которые могли бы выступить в качестве уличающих его в чём бы то ни было доказательств, устранены. Чувство собранности мужчина находил чрезвычайно приятным.

Утешением служил и тот немаловажный факт, что девушка не считала порез трагедией, не говоря уже о том, чтобы винить его в произошедшем, во всяком случае вслух. Безусловно, она могла бы воспользоваться его тревогой ради своей выгоды, он бы и не заметил этого, тем более что внутренний голос убедительно рассудил, что в утешение Эбигейл заслуживает того, что пожелает.

Она заслуживает самого лучшего.

– Ничего страшного, я всё уберу, – стараясь придать своему голосу как можно более непринужденный тон, Уилл лишний раз проверяет надежность повязки, только бы не встречаться с собеседницей взглядом, который красноречивее любых слов смог бы сказать о том, где теперь блуждает его задумчивый обладатель.

«Первое, что сделают новые жильцы – поменяют линолеум на кухне. Может быть, они выбросят его, как любой другой строительный мусор, на радость соседским детям, которые стащат его несмотря на все запреты взрослых, а, может, сожгут на заднем дворе, о чём ещё долго будут шептаться сами соседи, потому что эти люди знают, потому что среди этих людей нашёлся тот, кто не пожалел краски и времени на оглушительное в своей безмолвности обвинение. Кто бы ни пришёл на новоселье, он предпочтёт дожидаться угощения и самих хозяев в гостиной, ремонт которой тоже будет покушаться на устранение любых призраков и тем не менее пугающе походить на первоначальный вид»

– Мы ведь уже говорили об этом, – мужчина издает сокрушенный вздох, но совсем не из-за перемены настроения гостьи. Всё дело именно в revenons à nos moutons, возвращении к их баранам, которое будет преследовать любые достижения Уилла и Эбигейл на поприще опекуна и приёмной дочери до тех пор, пока лечение-заточение последней себя не изживет. Существовали и другие препятствия, но в той области Грэм был бессилен, в чём был готов окончательно признаться как перед самим собой, так и перед теми, кто пожелает позлорадствовать. – Ты отлично справляешься, и скоро всё будет позади. Терпение и примерное поведение – ключ к тому, чего ты ищёшь, – он отдает себе отчёт в том, что его слова без малейших изменений подходят для разговора с настоящим заключенным и спешит прогнать эту мысль, невольно хмурясь. – И я бы хотел, чтобы ты всегда помнила: ты не одна. Что бы ни случилось, каким бы не казался мир вокруг, рядом с тобой всегда будут те, кто по-настоящему беспокоится о тебе, кто хочет для тебя лучшей участи, – Грэм отчасти смущен собственными словами, их громогласностью и ответственностью, которую они возлагают на него, ведь если что-то пойдёт не так, ему их обязательно припомнят. Покидая кухню в поисках куртки и ключей от машины, он приходит к выводу, что справедливый укор будет ещё самым лучшим исходом, ведь при ином раскладе корить за произошедшее себя придётся самому.

– Конечно, я отвезу тебя, я дал слово доктору Блум и не намерен его нарушать. В конце концов, её гнев – последнее, что стоило бы видеть кому-то из нас, – он слабо улыбается, стоя в дверях кухни и ненавязчиво рассматривая девушку, словно пытаясь найти в её виде какое-то несоответствие, подсказку, которая помогла бы понять ему, что она чувствует на самом деле, чего хочет. В тыльную сторону его ладони тычется что-то мокрое и холодное – это Уинстон, кажется, догадался о том, что случилось что-то неладное, а может, взволнованный запахом крови, смотрит на него с невыразимой тоской, которую мужчине было совсем не сложно понять.

«Я знаю, Уинстон. Я тоже не хочу её отпускать»

– Поехали. Если пожелаешь сделать где-то остановку, то не стесняйся и говори. Под мою ответственность мы можем позволить себе и это, – он выводит гостью через парадный вход, где их вновь обступают собаки, как если бы проигрываемую пленку вдруг кто-то решил перемотать на самое начало, вот только в этот раз Уилл выходит вместе с юной Хоббс, запирая дверь на ключ, оставляя свой уютный оплот законсервированным, и следует к своему автомобилю, на котором им ещё предстоит относительно долгая поездка. Открывав дверь для Эбигейл, пропуская её на переднее пассажирское сидение, он забирается в салон самостоятельно и заводит машину, думая о том, что в это мгновение, пожалуй, ни о чём не жалеет.