Юность – прекрасная пора, когда всё вокруг кажется таким восхитительным, новым, интересным. Когда ты лёгок на подъём и стремишься выпорхнуть из-под родительского крыла в огромный интересный мир. Тебя переполняют идеи, энтузиазм и ты стремишься объять необъятное. Юность – время легкомысленности и свершения глупых ошибок, юность – время доверчивости и время любви. И, молодой и беспечный виконт фон Кролок являл собой воплощение этой прекрасной цветущей поры, чувствуя в душе вечную весну и дыша жизнью. Он был как мотылёк, лёгкий, светлый и неминуемо летящий в жаркие объятия опасности и смерти. Его жизнерадостность, лёгкую живую улыбку, искристый хитрый взгляд, ничто не могло стереть этого с его естества. Он упивался своей жизнью, зачастую слишком легкомысленно и доверчиво относясь к окружающему его миру. А ведь мир, что окружал виконта, был поистине мрачен, ведь юноша жил под крылом вампира, своего родного отца, которого любил больше всего на свете. Настолько сильно, что его не пугала ни чудовищная сущность отца, ни его пристрастия и поступки. Он мог неодобрительно смотреть на любого вампира в замке и даже побаиваться их, но не отца. Никогда. Рядом с Графом, Герберт не испытывал ни страха, ни ужаса, даже если бы тот на его глазах кроваво растерзал свою жертву, на Герберта не произвело бы это негативного впечатления. Граф вырастил его, и возможно, в этом и была ошибка вампира, но учитывая, что Герберт был единственным, кому уделялось слишком много внимания, тот оказался слишком привязан к своему родителю. Беспечно привязан. А ведь каждую ночь юноша, сам того не осознавая, играл со смертью в кошки-мышки, ходя по лезвию ножа, когда неотрывно находился в свои свободные минуты рядом с мрачным графом. Молодой Герберт даже не догадывался, как терзает графа. 
При чём терзал отца он не только искушением, но и своими выходками. И не известно, что ещё было хуже. Однако мотылёк доигрался, станцевал свой последний танец и теперь неминуемо быстро сгорал в охватившем его пламени. Так глупо, это было так непростительно глупо и невыносимо страшно. Оказавшись вдали от дома, вновь выпорхнув на зов познания жизни, виконт оказался излишне беспечен и доверился не тому человеку. Он-то думал, что его любят, что этот прекрасный черноокий юноша отвечает взаимностью, а не просто играется с жизнерадостным блондином. О, только недавно виконт писал отцу восторженное письмо о том, как у него всё хорошо, что он, кажется, нашёл свою любовь и еще задержится на некоторое время, а теперь он, дрожащей рукой, выводил неровные буквы, пытаясь свести их в слова. В тот раз листы бумаги пахли духами и весной, в этот раз письмо было пропитано запахом крови и смерти.

«Дорогой отец, боюсь, я вынужден разочаровать тебя.
Я знаю, как тяжело тебе даются путешествия от замка, но прошу изменить сей привычке и приехать ко мне. За мной… Это очень важно. В противном случае, боюсь, мы больше никогда не увидимся. Времени у меня очень мало.
Твой сын, Герберт фон Кролок.»

Закончив короткое послание, Герберт устало откинулся на спинку скрипучего стула, выронив из мокрых рук перо, которое тут же образовало на столешнице мокрую чернильную кляксу. Он не стал вдаваться в письме в подробности и что-либо объяснять, и не потому, что у него не было сил, а потому, что не хотел отца пугать раньше времени. Кто знает, может ли вампир умереть от инфаркта. Рисковать в любом случае здоровьем отца не хотелось. Хватит и одной смерти фон Кролоков. Дело оставалось за малым – встать, по стенке, шатаясь, пройти до двери и выйдя наружу своей небольшой комнатки, которую он снимал в одном из постоялых дворов, передать запечатанный конверт и несколько монет посыльному, получив взамен напряжённый подозрительный взгляд, и, ничего не объясняя, захлопнуть дверь. Да, виконт выглядел паршиво, длинные светлые волосы были взлохмачены и прилипли от пота к высокому лбу, на лице была смертельная бледность, оттеняемая тёмными кругами под глазами, под белой лёгкой кружевной рубашкой насквозь пропитывались кровью бинты. Прислонившись горячим лбом к двери, Герберт постоял так некоторое время, собираясь с силами, чтобы вернуться в постель, мучительно ожидая итога этой истории. Как глупо… поединок ради любви… какая же это любовь, когда твой возлюбленный променял тебя на какую-то простушку из семьи пекарей и отплатил тебе ударом ножа за чувства? Это не был честный поединок за честь, это было подлое предательство, которое сейчас могло стоить Герберту жизни.
Герберт никогда не задумывался о смерти, он был слишком юн, слишком… Он жил в руках смерти, он был оберегаем этой Смертью, и он никогда не думал, что она коснётся его так скоро. Что скажет на эту выходку отец? Герберт отстаивал в этом поединке свою честь, он не мог не принять выхода, однако…  да, всё пошло не так, как должно было. Но это уже случилось, и сейчас молодой виконт желал только об одном, чтоб граф поступился своими принципами, смог найти способ и приехать за ним, избегая дневных часов и губительного солнца. Увидеть отца – это было единственное желание Герберта, которому было просто невыносимо страшно находиться здесь совершенно одному, в маленькой мрачной комнатке, освещаемой единственной свечой на столе. Ему было страшно умирать одному. И оставалось только надеяться, что письмо дойдёт вовремя.

Время, оно порой так коварно и жестоко. То оно медленно тянется, отмеряя свою монотонность одной бесконечной секундой за другой, то неумолимо несётся вперёд, сметая своими проскальзывающими в едином вздохе часами всё вокруг. Времени постоянно то не хватает, то его слишком много и чаще всего никогда нет ни у кого с ним гармонии и единения. Бесконечность – злейший враг вампира, а быстротечность – злейший враг человека. У графа фон Кролока времени всегда было много, теперь уже слишком много, а вот у виконта напротив, его оставалось слишком мало. Сначала секунды, минуты, часы тянулись для Герберта слишком медленно, до выворачивающей сжигающей изнутри боли, нестерпимо медленно, по капле отмеряя мгновения его агонии. А затем время понеслось вперёд, и молодой юноша боялся, что оно сыграет с ним злую шутку, и он сам истлеет с этим временем наперегонки, как истлевает фитиль сгоревшей до жалкого огарка свечи на столе. Сколько времени понадобится посыльным, чтобы доставить послание в Трансильванию? А сколько времени будут искать смельчака, который отправится в мрачный замок, который уже потихоньку начал обрастать жуткими слухами и страшными рассказами? Да и сам граф мог быть занят. У отца тяжёлый нрав и всё зависит от его настроения. Быть может, письмо, пропахшее запахом крови, попадёт к нему уже тогда, когда и ехать-то будет не к кому.
Это были очень тяжёлые и страшные мысли, которые Герберт отгонял от себя, но они то и дело возвращались обратно в его светловолосую голову, завладевая его разумом. А вдруг отец всё неправильно поймёт и решит, что Герберт попал в какую-то очередную авантюру и оставит разбираться со всем самостоятельно? Да, чего греха таить, он попал в авантюру, доигрался, но разбираться ему было уже, решительно, не с чем. В этот раз всё было не так. Всё слишком не так.

Резкий порыв холодного ветра распахнул окно, отчего стекла громко задребезжали, а в душную, пропахшую кровью комнату ворвался свежий осенний ветер, принеся с собой несколько ссохшихся серых и скукоженных листов – последний дар осени. В воздухе уже витал запах скорого снега, дни становились всё мрачнее, а ночи – холоднее. Нынче осень была на удивление серой, невзрачной и промозглой. Лекарь только-только покинул комнату юноши, не внушая ему никаких особых надежд и лишь многозначительно посоветовал известить родственников. Больше он ничего не мог предложить виконту, который хоть и платил за своё лечение, однако лекарства ему не помогали. Да и по словам врача спасти его могло лишь чудо. Заражение крови быстро расправлялось с хрупким организмом блондина, захватывая в свою агонию и убаюкивая грёзами забвения. В какие-то минуты молодой фон Кролок уже малодушно мечтал о смерти, лишь бы эта боль, расползающаяся у него по груди, прекратилась и ему не приходилось бы с боем выцарапывать свой следующий вдох. Не приходилось бы бороться со своей смертью в одиночестве, оставшись один на один со своими страхами, обретающими в ночи поразительную ясность. Однако надежда увидеть отца, еще что-то исправить, или хотя бы в последний раз взглянуть в эти печальные, полные тьмы прозрачно-голубые глаза и почувствовать на своей щеке прохладное касание его пальцев, заставляло его бороться, выжидать, день за днём угасая.
Если бы у виконта были друзья, он не оставался бы хотя бы в одиночестве. Герберт боялся спать, он боялся закрывать глаза в тёмный час и уже не проснуться, не дождаться. Он боялся думать о том, что может не дождаться. Что, если за ним не придут… как скоро его тут обнаружат, если он умрёт? Кому будет дело до какого-том малоизвестного парнишки родом из слишком мрачных краёв? Его друзья предали его, его возлюбленный нанёс ему этот смертельный удар, а Герберт, вопреки реальности, свалившейся на его хрупкие плечи, выцарапывал у жизни все крохи, лишь бы дождаться единственного родного человека в своей жизни, который пусть и был чудовищем для остальных, но для него – никогда.
Смотритель постоялого двора и так уже устраивал фон Кролоку мрачные злые выговоры, намекая, что чумные холеры ему тут не нужны и пора бы выселяться. И заверения приходящего лекаря, что юноша не опасен, но особо его заботили. Казалось, тут уже давно мечтали, чтобы он поскорее испустил дух и освободил, наконец, помещение. Всё в этом чужом и чуждом его сердцу городе, казалось, было против него.
Ночи стали его наваждением, его кошмаром, затягивающим в своем ожидании и острым разочарованием, когда лучи рассветного солнца слепили глаза, проникая в комнату и ознаменовывая приход нового дня. Этот день был для Герберта последним, он уже чувствовал это. В какие-то часы измождённый виконт уже не отдавал себе отчёта, терял нить реальности, отдаваясь в сладкие объятия боли, обещающей скорое забытье. Герберт потерял уже надежду, сегодня он понял – за ним никто не придёт и сегодня он последний раз видит блеклое солнце, даже не выглядывающее из-за серых кучных туч. Этот закат, кроваво-красный, отсвечивающий алчными тенями смерти – последний для него. Как только стоило ему смириться, перестать бороться, хворь, словно почувствовав это, как голодный василиск начала доедать его последние силы, выпивая из него жизнь и иссушая тело.
«За мной никто не придёт…» - казалось бы столь страшные мысли, которые терзали его это время, сейчас не вызывали в нём уже никаких эмоций, кроме пустого равнодушия. Быть может это избавление не только для него, но и для его отца, которого он нестерпимо терзал. Быть может отец сам, преднамеренно, сделал этот выбор, освобождая себя от столь искушающей обузы в лице беспечного сына, нередко доставляющего одни лишь хлопоты и разочарования. Всё это догадки, которые не вызывали уже в чувствительной душе виконта никакого отклика.

Когда сумерки окончательно сгустились за окном и комната погрузилась в холодный полумрак, юноша встал с постели в последний раз, качаясь, словно прозрачный осенний листик на ветру, на который сейчас был похож, такой же прозрачный, блеклый, с тонкими прожилками вен, выступающими на измождённом похудевшем теле, горящем в лихорадке. Герберт хотел зажечь свечу, разогнать этот мрак, сгущающийся над ним, не осознавая, что на самом деле это перед глазами у него так неумолимо темнеет. Дрожащая мокрая рука слабо ухватилась за край маленького стола, ещё один шаг и… виконт уже не чувствовал,  как пальцы соскользнули со столешницы, как он упал на холодные шершавые доски, скрючившись там и наконец позволяя темноте поглотить себя. Ему лишь мельком показалось, что он увидел высокую большую фигуру у окна, заполняющую своей тьмой пространство, но уже не принял ожидаемое за действительное. Ненавидел ли он своего отца за этот выбор? Нет. В сердце Герберта не было ни капли осуждения или укора в сторону графа. Была лишь лёгкая тонкая нить обиды, за то, что тот не позволил в последний раз побыть с ним рядом.

Что это, сон? Предсмертный бред? Или на самом деле его окутывают потоки свежего воздуха? Совсем рядом, буквально горящей кожей ощущаются прикосновения бархатного плаща и, что самое главное, в нос бьёт такой знакомый запах тлена, крови и лёгкий аромат роз. Так пах отец, всегда. Сколько себя виконт помнил с самого детства, он ощущал этот запах, сопровождающий его все эти года и став ему таким родным и любимым. Или же это игры разума?
Герберт даже не догадывался, какая участь ждала бы его сегодня ночью, уготованная тавернщиком и его алчной семьёй. А если бы и знал, то что бы он мог противопоставить? Но ночь распорядилась иначе, уберегая его от этого кошмара и окутывая родными запахами и прикосновениями. В которые хотелось окунуться, зарыться с головой и больше никогда в жизни не отпускать. И сам того не ведая, находясь где-то на грани сознания, юноша крепко стиснул пальцами чёрный кафтан своего отца, сминая ткань и в бессильном жесте поворачивая к нему голову, чтобы уткнуться носом в широкую грудь, в которой не слышно биения сердца.
Мир словно качался перед ним, мягко убаюкивая и нежно окутывая своим ледяным покрывалом, так напоминающим прикосновения холодных пальцев, которые впитывают в себя нестерпимый жар и забирают с собой частичку боли, обещая покой. Все посторонние звуки уходят на второй план, вроде бы и существуя рядом, но в тоже время уже так далеко. Суетной шум городских мостовых, хлопоты торговцем, дельцов, звуки города, дышащего жизнью, всё это сливается в безудержную какофонию звуков и отдаляется, сменяясь полночной тишиной, шелестом ветра и шуршанием листьев под ногами. 
Память Герберта, колеблясь где-то между гранью реальности и забытья, подкинула давно забытое воспоминание из детства. Это тоже была холодная осень, вот-вот должен был выпасть первый снег, а белокурый мальчишка, совсем маленький, лет семи от роду, выскочил из замка как был, босиком и в лёгкой пижамке, и понёсся за ограду, в то место, куда ему не разрешалось ходить – на фамильное кладбище, где стояли вековые усыпальницы. Потом Герберт долго не мог вспомнить ту ночь, он помнил, что чего-то испугался, а чего… Память заботливо закрыла его разум от тех воспоминаний. А быть может и не память, а нечто другое, носящее имя граф фон Кролок.
Только отец, которого это светлое дитя искало там, захлёбываясь слезами, потом узнал, что мальчик проснулся ночью, услышав какие-то странные звуки. Детское любопытство и наивность сподвигли маленького Герберта выйти из своей комнаты и пойти на поиски странного шума. Дети всегда лезут туда, куда им не стоило бы. В ту ночь за мальчиком некому было проследить, поскольку его няня, тучная, но очень улыбчивая и симпатичная женщина уже преклонного возраста трепыхалась, захлёбываясь своей собственной кровью, в руках скалящегося и рычащего монстра. Тогда-то он впервые и натолкнулся на вампира, узнав о них и чудом избежав участи быть растерзанным, ведь жертва в руках этого чудовища еще издавала звуки, оставаясь живой. Няня из последних сил смогла только тихо прохрипеть «Беги, Герберт», пытаясь спасти хотя бы жизнь этого маленького ребёнка. Не помня себя от ужаса, Герберт выскочил на улицу чтобы найти отца и спрятаться за ним, найти в нём утешение и защиту. И тогда граф, подхватив своего отпрыска, точно так же нёс его на руках, холодно, но бережно поддерживая. Точно такой же шелест сухой листвы под ногами, те же ледяные пальцы на плечах, те же слова, сказанные с нотками горечи и печали.
- Беспечное мое дитя…
Тогда отец пообещал своему сыну, что его никто никогда не обидит. И что чтобы не случилось, он всегда окажется рядом. Это были те слова утешения, которые так были нужны маленькому напуганному ребёнку.
Мальчик вырос, перестав быть тем наивным ребёнком, однако те слова запомнил хорошо. И где-то в глубине души надеялся, что отец исполнит своё обещание.

К выстроившейся цепочке воспоминаний примешался новый звук – звук тихо плещущейся воды, стряхивая с юноши наваждение и неприятные воспоминания из детства.
И снова эти слова, звучащие, казалось бы, у него над самым ухом, и сопровождаемые ледяным прикосновением пальцев к шее. Поморщившись от кольнувшей в районе живота боли, виконт дрогнул ресницами, медленно открывая глаза. Голос отца вызволил его из лихорадочного беспамятства, а где-то внутри колыхнулась надежда, которая и забила тревогу, заставляя не сдаваться, еще хотя бы немножечко, еще чуть-чуть найти в себе сил. Это не сон, это правда он, здесь. Вот его мертвенно бледное лицо, обрамлённое чёрным шёлком волос, склонившееся над ним. Холодный сосредоточенный взгляд, в котором плещется обречённость. Граф, как всегда, хмур, мрачен и… не было на свете существа, которому бы Герберт мог обрадоваться сильнее.  Даже сейчас на его бледном болезненном лице тонкие, почти бескровные губы изогнулись в подобии улыбки, самой искренней и светлой за всю его жизнь.
- Отец… - тихо выдохнул виконт, не веря в своё счастье и на какой-то миг даже забывая о своей боли, - ты пришёл… - и столько счастья было в этих словах, когда юный фон Кролок осознал, что зря сдался, что зря разуверился в отце, который несмотря ни на что, забрал его из того ада боли и одиночества. Как он оказался на берегу озера, и где они вообще сейчас, Герберт даже не интересовался. Это всё было таким пустым, ненужным. На это нельзя было даже тратить драгоценно ускользающее время. Он и так уже не чувствовал ни холода ночи, ни онемевших кончиков пальцев на руках.
- Я так рад тебя видеть… - совсем тихо выдохнул он, замечая, как хищно, в лёгких, едва касающихся лучах лунного света, блестят клыки отца. Что чувствует жертва, оказавшаяся во власти вампира? Герберт не знал и, наверное, никогда не узнает, поскольку жертвой он себя никогда и не ощущал. Даже сейчас.
- Мне было так страшно, отец… - ему столько всего хотелось сказать отцу, о стольком поделиться, но этот миг нельзя растянуть на вечность, а значит остаются только самые важные слова, идущие от, пока что, еще живого сердца. Герберт был слишком добрым юношей, даже умирая, он хотел только одного, чтобы отец знал, как сильно он его любит и как безгранично благодарен за то, что тот преодолел это огромное расстояние, чтобы прийти за ним. И чтобы ни в коем случае граф не винил себя в его смерти. Он не виноват, это всё он, всё Герберт, не послушал, не поверил. Доверился. Но говорить дальше виконт не смог, тяжело закашлявшись и только сейчас замечая, что он не лежит на холодной земле, а всё еще поддерживается руками графа.

Жизнь быстро меняет приоритеты, подкидывая нам те испытания, которые и влияют на решения, принимаемые нами вопреки разуму и воле. Граф всегда твердил только одно, что он убережёт его, Герберта, от той тьмы, что окутывает его, что его сын никогда не станет вампиром. Конечно, молодой и горячий, виконт обижался на эти слова, не представляя в своём легкомыслии что несёт в себе это проклятие, какая пустота и страдания скрываются в вечной жажде. Да и в чём-то граф был прав, такому светлому, доброму и жизнерадостному созданию было бы очень сложно убивать, несмотря на то, что он прекрасно понимал, что сам отец убивает. Но убивает, чтобы жить. Жить рядом с ним. Для Герберта это было оправданием всех поступков отца. Граф извратил его разум с самого детства, ведь если подумать, это нормально, что столь юное создание так легко воспринимает убийства от рук отца и так просто объясняет их, не чувствуя жалости? Нет, жалость он испытывал, немую и тягучую, но только к одному человеку… существу. К своему отцу. Быть может это и было эгоистично, но до других виконту не было дела. Таким его воспитал граф, который сам привязал к себе сына той ненормальной любовью, от которой так разрушалась его чистая невинная душа.
И вот теперь Герберт видел в глазах своего отца то, что быть может тайно желал уже давно увидеть: решительность, холодную и жадную одновременно. Граф не собирался отпускать его так рано. Только вот… виконт думал, что испугается. Сколько раз он представлял себе этот момент и сколько раз видел во снах? И каждый раз душа всё равно леденела от холодного липкого страха, когда острые клыки приближались к его шее. Он знал, что если вампир не остановится, то его жертве не суждено будет проснуться в новой жизни. Но в реальности, сейчас, мальчишка всё так же слишком слепо и преданно доверял отцу. Он верил в его тихие слова, хотя слышать в них нестерпимое сдерживаемое желание и рык было слишком непривычно. Граф никогда его не обманывал, значит и сейчас этого не произойдёт. Отец заберёт всю эту боль, и взамен впустит в свою истинную ночную жизнь.
- Я... не хочу умирать. Ещё слишком… рано. Я хочу жить, как ты… с тобой, - его последние слова в мире живых, его первые слова в мире мёртвых, дарующие согласие, которое графу фон Кролоку и так не нужно было, он знал всё сам.
Герберт тихо выдохнул, доверчиво закрывая глаза. Страх, который овладевал им в комнатке таверны, когда он дожидался своего часа, давно отступил, страх перед смертью… перед такой смертью даже не появился. Действительно, беспечное дитя, слишком беспечное, вверяющее свою чистую, как первый снег, душу кровожадному чудовищу. Даже если граф не остановится, не сможет, или если Герберт сам не справится, не выживет с этим проклятием, по крайней мере он умрёт счастливым, рядом с самой близкой душой, а Граф… так или иначе он сдержит своё слово, забрав у Герберта его боль.

Его тело непроизвольно дернулось от резкой острой боли в шее, когда клыки отца, наконец, сомкнулись на нём. Он думал, что будет не больно? Как бы ни так.  Резкая и в тоже время какая-то тягуче приторная боль потянулась от шеи, потихоньку забирая чувствительность из тела. Герберт не чувствовал ни головокружения, ни слабости, ничего. Только острые клыки отца, с неимоверной силой и какой-то дикой запредельной жадностью сжимающиеся на нём, а после… тихий, последний вдох вместе со стоном сорвался с губ юноши и его окутала тьма.
Тело лежало блеклой изломанной куклой на морозной земле, из ран на шее сочились последние остатки свежей, еще совсем горячей крови, от которой поднимался лёгкий пар. Только вот грудь виконта уже не вздымалась от дыхания. Блеклые в свете луны волосы разметались по чёрной земле, путаясь в лёгких осколках молодого тонкого льда у самого края воды. Тишина повисла над озером, непроницаемая и тягучая, казалось протяни руку, и можно будет ощутить её вязкость пальцами. Ни дуновения ветра в голых искорёженных ветвях вековых деревьев, ни плеска поздней рыбы в холодных водах мрачного озера. Лёгкие белые снежинки медленно начали опускаться на замерзший в ожидании зимы мир. Первый снег, такой нежный, такой лёгкий и воздушный, пушистыми хлопьями оседал на белых волосах Герберта, на прозрачной, почти фарфорово-белой коже, уже не тая, поскольку тепла в этом теле больше не было.
Этот снег был словно олицетворением души Герберта, его сущности, такой чистой и непорочной, но только ровно до того момента, пока тяжёлый ботинок не сомнёт эти пушистые снежинки под собой в уверенном шаге. 
Обычно обращение, если оно выполнено грамотно, происходило достаточно быстро и безболезненно. Но это обычно, ведь жертвы не испускали свой дух еще в процессе и не были столь вымотаны. Герберту, разумеется, не мог достаться самый лёгкий и быстрый способ. Это страшное проклятие, очерняющее изнутри, пожирало саму сущность души. Чем темнее и порочнее душа, тем легче тело принимало эту скверну, подчиняясь ей и оживая вне закона смерти. Сын графа не был таким. Даже живя будучи с вампирами рядом, с извращёнными понятиями мира, любви и жизни, он был как мотылёк, беспечен, но чист душой. Но желание жить было в нём сильнее, желание не оставлять отца в его вечности, желание разделить с ним его боль. Когда он это понял, когда он осознал свои желания? Наверное, только в самый последний миг своей жизни. И эти желания боролись в нём со смертью, боролись со скверной проклятия, позволяя ей окутывать его душу, поглощать. Отец не мог даже догадываться, какая борьба идёт в этом теле, лежащем, казалось бы, в покое забвения, в то время как внутри у Герберта всё горело, переворачивалось и скручивалось.  Минуты мучений растянулись на часы. И для кого они были мучительнее – трудно сказать.

Первый снег уже припорошил землю, укутав её в своё холодное покрывало, когда Герберт едва заметно выдохнул и открыл глаза, смахивая с ресниц налипшие снежинки. Он словно очнулся от тяжёлого долгого сна, только вот ощущения были… иными.  Не было той сжигающей агонии и боли, с которыми он свыкся за эти дни, не было ничего. Тяжёлая пустота, слабость во всём теле и вот теперь – головокружение. У него не было сил даже поднять сейчас голову, чтобы осмотреться. Но он слышал, нет, он чувствовал, что отец был рядом. Каким-то иным, непривычным чувством, но он знал – граф не оставил его. Он ещё не осознавал того, что с ним произошло и насколько изменилось в нём всё, кардинально изменилось. Герберт даже не замечал выросших острых клыков, который показались из-под верхней губы, стоило ему выдохнуть, открывая рот, чтобы задать один единственный вопрос.
- Отец?.. Я теперь...
Этот вопрос повис в морозном воздухе, не требуя ответа. Герберт знал, что умер. Умер, чтобы выжить. Но всё было не так, как он представлял. Он не чувствовал той силы, которая всегда исходила от графа. Он ощущал только как дрожит от холода всё на том же берегу и как ему… теперь страшно осознавать всю необратимость произошедшего.
И в этой холодной пустоте начало зарождаться новое желание, жгучее и дикое, желание, имя которому была «жажда».

Тихий шелест рассеял ночную тишину и Герберт почувствовал, как на плечи легла тяжёлая мягкая ткань, а сильные руки с крепкими и острыми когтями на пальцах, бережно приподняли его тело, укутывая и прижимая к себе, не оставляя на его коже не единой царапины. И Герберт, в успокоении, расслабился в этих руках, продолжая тихонько дрожать от холода и слабости, ведь сейчас это не могло его согреть, но в душе, поверх полнейшей пустоты, начал разливаться покой и чувство умиротворения, которое волнами разрезало новое колыхающееся и неведомое доселе ощущение голода. Сколько он не ел до этого момента? Много. Сил у него не было, желания – тем более. Сейчас же это желание преобладало над всеми остальными, только вот что делать, как с ним, этим желанием, быть и куда его направлять? Смешно подумать, у него отец – вампир, а он совершенно ничего не знает о ночной жизни и сейчас чувствует себя слепым котёнком, брошенным в омут холодной воды чей-то властной рукой. И этот котёнок должен или разобраться самостоятельно и выплыть, или же утонуть. Нет, он – не брошенный, и не оставленный наедине со своей новой жизнью, ведь рядом с ним, поддерживая, сидит его самый главный наставник, который теперь-то уж всё расскажет и подскажет. Постепенно, но поможет понять, что же делать дальше и как быть.
И граф подтверждает эти туманные переживания своими словами, смахивая с его ресниц снежинки так бережно, что Герберт даже не осязает этого жеста, только лишь замечает пальцы отца в этой темноте, мелькнувшие перед глазами. Второе рождение, да? И вновь рядом только отец – та неизменная фигура, которая сопровождает его по жизни. Нет, теперь уже по смерти.
- Я разделю с тобой вечность, и теперь… ты не сможешь избегать меня, - его голос звучит еще непривычно хрипло и слабо, а поднятые на отца глаза полны непривычного хищного блеска, отражающего еще не до конца осознаваемую первую жажду. А дальше всё кажется похожим на какой-то кошмарный сон. Сладкий в своей кошмарной порочности и наваждении. Не только для графа, но и для его сына.
Резкий запах ударяет ему в нос одновременно с тем, как на губах появляется ощущение густой тягучей жидкости и Герберт теряет над собой контроль, еще даже сам не зная об этом. Граф фон Кролок впервые слышит, как рычит его сын, сначала неуверенно и даже боязненно слизнувший непривычную для него жидкость – кровь, и как потом он резко поддаётся вперёд, вонзая свои клыки в его запястье и с силой сжимая их. О этот вкус, этот сладкий вкус крови, дурманящий разум и терзающий своим букетом ароматов наслаждения. Никогда прежде виконт не пробовал ничего более вкусного и столь затягивающего. Он жмурится от охватывающего его наслаждения, цепляясь пальцами за рукав графа и на кончиках его пальцев сверкают серебристые длинные когти, грозящие впиться в плоть при любой попытке высвободить руку.
Мёртвая жидкость обжигала его губы, сжигала изнутри всё нутро, придавая сил, успокаивая и одновременно с тем вызывая нервное сладкое возбуждение в каждой клеточке ослабшего замёрзшего тела, наполняя его мёртвой жизнью и силой. И чем больше крови он получал, тем больше его дурманил дивный аромат, подаренный ему на день его возрождения, аромат, смешивающийся с таким родным запахом его отца, который, словно плащ на его плечах, окутывал его. Виконту еще только предстояло потом узнать, что нет на свете ничего слаще и желаннее крови отца, вампира, подарившего ему вечность, что его кровь несёт свой неповторимый запах и свой отпечаток, который останется теперь навеки с ним, в его душе и сердце. Инстинкты хищника завладели Гербертом со всей своей кровавой силой и когда рука, стискиваемая его крепкими молодыми клыками, с силой была вырвана из его пасти, виконт неосознанно прищурился и хищно зашипел, широко раскрывая рот и обнажая клыки. И это смотрелось на нём столь естественно и грациозно, словно он всю жизнь был вампиром, утончённо хищным и опасным. Ему еще только предстояло научиться сдерживать свои порывы, научиться выдержке и силе воле, однако сейчас не это остановило молодого кровопийцу, а страх, страх куда более сильный, нежели вся эта жажда: страх, что он сам навредил отцу. И это тут же отразилось на его лице, когда Герберт неуверенно выдохнул. Кровь отца манила всё его естество, но разум пытался сдержать эти порывы.
Слишком много случайностей сливались воедино, кровь вампира, кровь отца, кровь того, кому Герберт доверял больше всего и из-за кого он хватался за этой призрачный шанс остаться живым, переживя  обращение. Теперь он стал еще невозможно ближе к отцу. И теперь граф, неосознанно, имел над его душой ещё больше власти, чем было до этого.

Восхищённый блеск в глазах Графа Герберт мог уловить даже сквозь терзающую его жажду, когда тот, отняв руку, с лёгкой улыбкой оглядел зашипевшего на него сына, требующего продолжения знакомства со вкусом крови. И это восхищение было для него сродни самой наивысшей награде, самой лучшей похвалой, означающей то, что он делает всё правильно и более того, отец это одобряет. Быть гордостью в глазах отца - это было одно из самых сильных желаний виконта. Одно из, но не самое сильное. В своём самом сокровенном желании он порой боялся признаться даже самому себе, но теперь оно сбылось и ему было дозволительно попробовать вкус ночи. И не только попробовать, а в полной мере вкусить эту жизнь, подвластную иным законам бытия. Теперь разрушилась ледяная преграда, отдаляющая отца и сына друг от друга словно стена, и мир в ночи казался от этого еще искушённей и прекрасней.  Смущало только одно: удивительно соблазнительный, до неприличия манящий запах крови, исходящий из прокусанного запястья графа. Его кровь зачаровала молодого вампира, невольно скалящегося и утробно рычащего на каждое его едва лёгкое шевеление. Отец всегда был для Герберта манящей запретной фигурой, а теперь к этому чувству добавилось не только страстное желание вкусить его крови ещё раз, но и подлинное, истинное осознание вкуса этой самой крови, в красках распробованной под первым снегом, продолжающим тихо падать на землю, укрывая природным магическим блеском эту неестественную в своём реализме картину.
Медленно поднеся ко рту руку, виконт скользнул по губам и кончику клыка пальцами, смазывая кровь отца и задумчиво облизал пальцы, наслаждаясь остатками желанного дурманящего лакомства. Силы возвращались к нему, наполняя тело небывалой энергией и лёгкостью. Возбуждённый организм был готов сорваться с места и впиться в любого, кто посмеет нарушить эту напряжённую тишину. И такие нашлись. Виконт, одновременно с графом, повернул голову на источник звука, хищно прищурившись и обнажив из-под верхней губы клыки. Он не знал правил охоты, он не имел понятия, как нужно убивать, но он был готов, инстинкты, бурлящие после первой крови, сами подталкивали его вперёд. Словно натянутая тетива,  Герберт готов был сорваться с места и ринуться на приближающихся людей, в яром намерении вонзить клыки в каждого их них. Ринуться яростно и необдуманно, вероятно, обжигаясь в свою первую же охоту. Так, наверное, и случилось бы. Даже в послесмертии Герберт думал и действовал всё столь же беспечно и поспешно. Но у него рядом был его верный наставник, его отец и учитель, который своим примером готов был показать, как стать убийцей в ночи. Жестоким, коварным и нестерпимо прекрасным убийцей, как он сам.
Тень скользнула за деревья так быстро, что виконт едва смог разглядеть гриву колыхнувшихся чёрных волос, сияющих в лунном свете загадочным алмазным блеском от запутавшихся в них снежинок. Молодой вампир забыл, как дышать, завороженно наблюдающий за этим изящным безмолвным танцем смерти, с жадным восхищением узнавая отца в незнакомом для себя амплуа. Огромная чёрная фигура графа двигалась настолько безмолвно и легко, что Герберт в изумлении поддался вперёд, прекрасно видя каждое его движение, каждый жест, каждый урок, который он безмолвно преподавал ему, балансируя рядом с незадачливыми охотниками на вампиров. У них не было ни малейшего шанса выжить при столкновении с этой древней силой, с этим матёрым мудрым хищником, избравшим обречённых быть игрушками для обучения своего сына.
Кровавое представление началось в тот миг, когда охотники вышли на освещённую поляну, заметив неуверенно поднявшегося светловолосого юношу, поднявшего на них свои блестящие, полные неистового голода глаза и предвкушающее оскалившегося. И если тьма была лучшим укрытием графа фон Кролока, безжалостного выдернувшего в свои чёрные объятия первую жертву, то луна была лучшей подругой виконта, серебря его высокий силуэт в своих холодных лучах. Герберт казался обманчиво хрупким и невинным в чарующем ночном свете, олицетворяя собой саму суть чистоты и непорочности. На миг мужики даже могли подумать, что они смогут спасти это светлое дитя. Но лишь на короткий миг, ведь потом молодой хищник явил свою суть, нетерпеливо и утробно зарычав, более мягко, не так, как его отец, но не менее опасно и смертельно. 
Второго приглашения ему не требовалось. В ноздри ударил свежий запах неизведанной еще крови, уже человеческой, а разбегающиеся люди добавили азарта в этой новой для Герберта игре. Настичь жертву, молниеносно кинуться на неё, еще даже не осознавая своей скорости и силы, излишне поторопиться, вспарывая острыми когтями хрупкую плоть, но тут же исправить это дело, на ходу вонзая острые клыки в свою первую добычу. Серебряным вихрем взметнулись светлые волосы, когда Герберт неистово жадно поймал свой первый трофей, останавливая на ходу и убивая в желании насытиться. Вкус свежей крови будоражил, она горячими струями текла из ран, поглощаемая жадными торопливыми глотками и, казалось, ничто не способно заставить юного зверя оторваться от своей трапезы. Но чувство опасности среагировало быстрее и клыки уже вовсю раздирали вторую жертву, осмелившуюся нарушить трапезу вампира. Герберт был поистине удачливым, и эта удача сопровождала юное дитя и в новой полночной жизни. Как бы быстр не был граф, он не успел бы преодолеть разделяющее их расстояние и вовремя остановить так неудачно оказавшегося под боком его сына человека с осиновым колом, намеревающегося упокоить мерзкого неопытного монстра. Мерзкого для них, и прекрасного для отца. За мгновение до Герберт почувствовал странное неприятное жжение, исходящее из, казалось бы, простой деревяшки и с яростным рыком отбив руку с неприятным для его восприятия предметом, с переполняющей его жадностью вгрызся в мясистую шею того самого тавернщика, сыплющего проклятиями в юного виконта. Проклятьям не суждено было осуществиться, да и вскоре они утихли, оборвавшись вместе с жизнью мужчины, а Герберт, откинув с лёгкой брезгливостью безвольное тело, остановился, тяжело переводя дух и находя взглядом на отца. Он замер словно настороженный зверь, насытившийся, но всё еще сжигаемый внутри страстью и азартом погони. Его глаза хищно горели, по подбородку стекали густые капли еще горячей крови, и он с явным наслаждением наблюдал за чистой и аккуратной работой графа, в которой чувствовалась вековая уверенности и холодная ярость, в немой надежде желая увидеть в его глазах одобрение и похвалу. Учитель показал, ученик выполнил и теперь ждал оценки своей кровавой работы.

Повисшее над поляне мёртвое, неистово мёртвое молчание, первым нарушил граф, отрываясь от созерцания кровавой картины, замерзшей в холоде ночи средь чёрных деревьев. Виконт судорожно выдохнул ночной воздух, только сейчас более-менее начиная понимать и осознавать, что произошло и что он делал. Инстинкты, они бурлили в нём, как бурлит кипящая вода, яростно вели его вперёд, как воды водопада устремляются вниз. Вниз, в ад, вместе с его душой. Тело было уже мертво и всё, что у него осталось, это душа, которая впервые приняла на себя столь страшный грех, как убийство. Особо жестокое, кровавое и невероятно приятное убийство. Нет, Герберт не чурался убийств, принимая их как должное ради жизни отца. В этом плане он был эгоистом. Пусть весь мир ляжет у ног и умрёт, пусть он падёт от рук этого черноволосого мужчины, но если так надо и это поможет достижению его целей и продлит его жизнь, то Герберту было бы всё равно. На остальных. И только сейчас виконт начинал понимать всю суть и глубину этих смертей, вкусив горячую жизнь послесмертия и разделив свою первую охоту вместе с отцом.
Но самое главное, страшно было осознавать, что ему это… понравилось. Ему понравится азарт погони, вкус крови. Ему понравилось одобрение во взгляде отца, его восхищение и гордость. Только ради одного этого взгляда Герберт готов был убить хоть весь этот жалкий город, который сгубил и сгноил его в этой жизни. Несмотря на то, что, обведя поляну взглядом, молодой виконт почувствовал… боль. Боль где-то внутри от того, что он сам это совершил, сам устроил эту кровавую резню и то, что сейчас эти изломанные тела лежат на земле, всё это его вина. Эти люди уже никогда не вернутся к своим семьям, никогда не увидят своих детей, ожидающих возращения отцов. Он разрушил чьи-то семьи, отнял жизни. Точно так же, как люди, прикрываясь лживой улыбкой, чуть было не отняли сына у отца. У них была всего одна жалкая жизнь, у этих людей. А у отца была вся вечность, в которой он мог остаться совершенно один. Нет, Герберт не мог этого позволить. Именно поэтому он отчаянно боролся со своей смертью и выжил, получив иную жизнь. Пусть она теперь будет в ночи, но зато теперь она будет больше походить на ту жизнь, о которой он мечтал. Ему еще только предстояло смириться и научиться жить с этим чувством, найдя себе смысл существования. Нет. Он давно нашёл его. И теперь безмолвно шёл за ним следом, ведомый в ночи. Мрачные мысли были откинуты прочь в тот момент, когда граф фон Кролок выдохнул те слова, которые были лекарством для того, кто совершил первое убийство.
- Я никогда не хотел тебя разочаровывать, отец. И сегодняшняя ночь – не исключение, - говорить с длинными клыками во рту было непривычно, и первые слова были осторожными и тихими. Задумчиво обведя их языком, Герберт замолчал, уверенно ступая вслед за графом по заснеженной листве босиком и почти не чувствуя этого холода.  Кровь еще горячила его тело, и этого тепла хватило, чтобы дойти до дома лесника, который отец обнаружил… как? Это еще потом предстояло выяснить. Но сейчас сил вдаваться в подобные вопросы не было. Измотанный яркими событиями ночи, молодой хищник чувствовал себя устало. Нет, он испытывал не ту жуткую неприятную усталость, когда ты измотан и у тебя нет сил ни на что, а приятную и лёгкую, сладкой негой разливающуюся по телу. Отец, закрыв плотные створки, подтвердил догадки юноши о том, что свет вампиры избегают. Он не помнил своего отца днём рядом с собой. Помнил детскую обиду из-за этого. Но понимал. Сейчас – как никогда.
- Значит, солнце губительно для… для вампиров? – осознать и назвать себя вампиром было непривычно, и он должен был сказать это вслух. Непривычно легко и просто, словно он был рождён им. А может быть так оно и было и уже с рождения его судьбой было стать таким же, как его отец. Рано или поздно это бы случилось. Теперь, после ночной охоты на той поляне виконт был полностью уверен в этом. Сама судьба показала, что это – его жизнь. Его место – подле отца, стоя с ним рядом, плечом к плечу. Его судьба – разделить участь отца. Или пасть его жертвой, если бы он сегодня ночью не смог пережить своё второе рождение.
Графу теперь предстояло многое рассказать своему неопытному сыну о ночной жизни, сделать то, чего он никогда не делал за всю его короткую жизнь – раскрыться. Почти двадцать лет Герберт жил в неведении истинных правил ночного существования и теперь при свете луны опасностей подстерегало его не меньше, чем в жизни человека под солнцем.
Неслышно ступая по мягким шкурам, Герберт подошёл к графу со спины, замечая его напряжённую позу и мягко ткнулся лбом в его плечо, так и замерев. Это будет не просто. Для обоих. А быть может наоборот, это будет самое естественное и лёгкое для них теперь. 
- Прости, что напугал тебя… - тихо выдохнув, Герберт осторожно, очень робко, обнял руку отца, надеясь, что теперь-то тот больше не оттолкнёт его от себя, не прогонит прочь, не прикроется вечными важными делами, избегая любых прикосновений сына и его общества.
Еще совсем недавние ужасы вечера, пережитая агония боли и страх одиночества, страх того, что он больше никогда не увидит отца, казался теперь забытым сном. Просто страшным кошмаром. Кошмаром, который Герберт не сможет выкинуть из своей головы, но не позволит завладеть своим сердцем. Тем более отец сам сказал, что они тут еще не закончили. Значит ли это, что у него еще будет время на то, чтоб отомстить своим обидчикам? Вероятно.
- У меня теперь столько вопросов к тебе. Не сейчас, потом… - не отнимая лба от плеча отца, тихо продолжил молодой вампир, - теперь ты ведь ответишь на них? Я не хочу больше оставаться один. Я не хочу больше… не хочу еще раз пережить это, - вспоминая свои последние дни, Герберт сжал зубы, едва заметно выдохнув, чтобы не выдавать своих переживаний еще сильнее. Он был рад, бескрайне рад, что он сейчас стоит живой, здоровый, сильный, рядом с графом, а не лежит на холодной земле мёртвый, как те люди, по своей глупости отправившиеся убивать чудовище. Двух чудовищ.
И теперь надеялся только на то, что этот сладкий сон не разрушится.

У истории всегда будет два конца, по которые будут стоять две стороны: правые и не правые. И каким концом ты бы не повернул палку – правда у каждой стороны будет своя. Так и переживания виконта, медленно угасающие в ощущении появляющегося покоя и гармонии в душе с принятием на себя этой тьмы, медленно исчезали. Такие, как отец… как теперь и он, они всегда будут врагами человечества и те будут считать их не правыми, вечно гнать, изобретать всё новые способы уничтожения ненавистных вампиров, совершенствуя перечисленный список орудий. Впечатляющий, надо сказать, список. Но с другой стороны, насколько все эти вещи опасны? Одинаково или есть те, опасностью которых можно было бы пренебречь, а есть такие, которых стоит избегать на самом деле? Герберту только предстояло познакомиться заново с, казалось бы, обыденными вещами. И, разумеется, лёгкое искушающее любопытство уже разгоралось в его глазах желанием самолично проверить теории на практике. Разумеется, осиновый кол в сердце себе он не собирался вбивать, хотя бы из тех соображений, что подобное вообще, в принципе, никто не переживёт, но вот с остальными аспектами неплохо было бы познакомиться. С этого авантюриста стало бы даже выпить святой воды или пожевать чеснок, только лишь из неуёмного любопытства и врождённого отсутствия опасности в принципе. Искушение и так было пороком Герберта при жизни, после смерти оно стало для него теперь еще более пленительно. Теперь вся его жизнь в вечности всегда будет сопровождаться этим разрушающим чувством, бросающим в омут порока и тьмы с головой. И пока молодой хищник сам не обожжётся об опасное пламя, он не научится осторожности. Если не сгорит в этом пламени полностью.
Отец, тем временем, впервые на памяти Герберта, не стоял рядом с ним напряжённо и не стремился поскорее уйти от прикосновений сына. Молодой вампир видел доселе не бывалый покой на его аристократичном, бледном лице, не смея даже шелохнуться под мягким прикосновением пальцев и не отводя прямого взгляда от прозрачных, чистых, как хрустальная вода, и таких же мертвенно-холодных, голубых глаз. Взгляд графа всегда был наполнен суровой мудростью, вечностью, в то время как в глазах виконта всегда плясал азарт и жизнь. Даже сейчас, даже после смерти. Тьма не испортила его сущности внутри, а лишь подчеркнула её, словно художник, который сделал завершающий штрих своей картины, сотворив из неё шедевр. Граф фон Кролок и был этим художником со своей чёрной кистью.
- Лунный свет? – мягкая улыбка скользнула по тонким бескровным губам виконта, и он удивлённо посмотрел на графа, - ты еще никогда меня так не называл. Мне нравится, - такие приятные мелочи сейчас могли отвлечь новообращённого от тех тягостных переживаний, которые всё равно рано или поздно вылезут наружу и их нужно будет осмыслить. Но это потом, а пока что ему стоит просто насладиться моментом единения с отцом, который теперь станет для Герберта той самой опорой и тем самым другом, о котором Герберт мечтал. Молодой виконт, несмотря на свою любовь к отцу, к которому был привязан с самого детства, всё равно часто ощущал себя одиноким из-за специфики жизни графа. У него не было матери, встречи с отцом всегда были коротки и мимолётны, с ним занимались чужие люди, те, кого виконт порой так ненавидел, неистово и яростно. И граф даже не догадывался о том, какая на самом деле буря бушует в тихом послушном ребёнке, время от времени выкидывающем какую-нибудь шалость, обычно грозящую ему опасностью.
Доверчиво прикрыв глаза, когда холодные губы мягко коснулись его лба в лёгком поцелуе, Герберт подумал, что ему и вечности не хватит, чтобы насладиться этим моментом доверия и наконец-то взаимопонимания между ними. Он еще слабо представлял свою грядущую жизнь, не ведая тягости вечной разрушающей жажды, но был уверен, что справится с этим. И теперь не упустит ни единого мгновения внимания, которое окажет ему отец в грядущем обучении. Но чтобы ступить в будущее, нужно было разобраться с прошлым, оставив эту главу истории жизни, дописанной до конца. И для этого предстояло снова самому признаться самому себе и, что самое страшное – отцу, в своей беспечной доверчивости.
- Хорошо, я расскажу тебе всё. Но то, что ты услышишь, отец, тебе не понравится, - с тяжёлым вздохом вмиг помрачнев, виконт отступил от графа в сторону, устало опускаясь на меховую шкуру под ногами, приятно щекочущую босые пятки. Неровный свет от единственной догорающей свечи неприятно напоминал о днях, проведённых в похожей маленькой комнатке наедине с этим трепещущим в одиночестве огоньком, и Герберт с неприязнью покосился на неё, желая ей скорейшего догорания. От рождения не обделённый выразительностью и мимикой лица, виконт даже не представлял, сколь хищно сейчас выглядел со стороны. Жаль несчастной свечке не дано было оценить сей картины и впечатлиться.
Рассказ, казалось бы, был банален и начинался с приятных воспоминаний. Говорил Герберт тихо, уставившись в одну точку перед собой и переживая заново внутри эту историю. Его голос мягко звучал в тишине первой снежной ночи уходящего года, обманывая спокойствием и невозмутимостью. Всё началось два месяца назад, в бархатный период осени, когда двое повстречались друг с другом. Их не тяготили особенности их отношений, их происхождения. К тому же тот, к кому начал проявлять симпатии Герберт, был образован, начитан и быстро очаровал светловолосого виконта. Юношеская влюблённость охватила его с головой, и он не заметил, как играясь со своим избранником, сам превратился в его руках в игрушку. Доверчивую и легкомысленно счастливую. Но в этой истории, как часто это и бывает, оказалось третье лицо – дочь пекаря, которая охмурила избранника Герберта. Сам молодой фон Кролок так и не понял, в чём была суть поступка этих двоих и что им в итоге нужно было от Герберта, но его, смешно даже в этом признаться, вызвали на поединок за честь.
- Я, конечно, мог где-то перегнуть палку и оскорбить, но, признаться, был удивлён такому вызову от девушки. Даже не смотря на её оскорбительное заявление, что я всё равно «как баба», я отказался от дуэли с ней и тогда она выбрала своим представителем моего друга. Вот тут-то я и попал в тупик. Я же не мог прилюдно обесчестить наш род и свою гордость! Пришлось принять вызов. Разумеется, для меня это было тяжело и бой затянулся, и я бы победил, если бы не девчонка, которая отвлекла меня окриком и бросилась, словно сумасшедшая, с ножом. В тот момент я пожалел, что согласился на бой в лесу, это было глупо. Но дуэли на улицах города запрещены. Они сбежали, а я, очнувшись, добрался до той злополучной таверны. Ну а дальше ты и сам знаешь, - закончив свой рассказ, Герберт медленно разжал онемевшие пальцы, которые с силой сжал в кулаки, чуть было не до крови оцарапывая себя своими когтями, ещё одним подарком ночной жизни наряду с длинными крепкими клыками.
Блондин уже представлял тяжёлый взгляд отца, потому глаз поднимать не спешил, ожидая, как всегда, тихого, но очень устрашающего и весомого «Герберт фон Кролок, посмотри на меня», и последующего за этим выговора. Он и сам понимал всю глупость ситуации, но сердцу не прикажешь и… ну как самому себе объяснить то, что ты слишком добр и доверчив?
С концом рассказа пришло и облегчение, выговорившись, Герберт словно перевернул страницу из своей жизни, страницу, которую следовало бы вообще вырвать из книги и сжечь. Но сжечь только тогда, когда тлеющее чувство мести внутри разразится пламенем и будет удовлетворено.
И не разбитое сердце его расстраивало в этой истории, ведь Герберт сам признал отцу, что это было лёгкое увлечение, а предательство от человека, которого он считал другом. То, что это было подстроено – виконт не сомневался. Быть может сыграла тёмная слава его мрачной фамилии, быть может еще что.
Его история закончилась в этот раз хорошо только благодаря вовремя прибывшему отцу, и, быть может, ему следовало благодарить мироздание за то, что он прошёл это испытание и оказался в итоге тем, кем и должен был быть всегда, вампиром, таким же, как и его величественный тёмный отец, чтобы стоять рядом с ним плечом к плечу и разделять эту тьму.

Герберт ожидал неодобрения, ожидал укоризненного вздоха, хоть чего-то, что подтвердило бы его мрачные раскаяния в содеянном и его глупости, но никак не ожидал поддержки, граничащей с тихой яростью, которая читалась в глазах отца. И ярость эта была направленна не на него, а на тех, кто повлиял на события этой ночи. Не последовало ни выговора, ни строгого разочарования, лишь поддержка и протянутые к нему руки. Удивлённо подняв голову, сын вложил свои тонкие кисти в руки отца и опираясь о них, встал. Теперь его руки были такими же, как у графа, бледные тонкие пальцы казались еще длиннее за счёт когтей, только у отца эти когти были тёмные, а у Герберта напротив, светлые. Задумчиво наклонив голову на бок, молодой вампир с интересом рассматривал эти новые атрибуты своей жизни, невольно сравнивая с отцом и восхищаясь. От графа исходила уверенность, невероятная сила и поддержка, которые завораживали самого виконта и придавали сил и ему. И в первую очередь – уверенность, уверенность в своих силах и своих желаниях. Отец обещал интересную новую игру, с новыми правилами, облачённую во тьму. Отец никогда не ошибался в желаниях и стремлениях Герберта, так что сам юноша ни капли не сомневался в том, что ему понравится эта жизнь по новым, хищным правилам. Да, ему придётся поступиться своими жизнерадостными принципами, но если такова плата за то, чтоб быть рядом со своим отцом во тьме, он без колебаний пойдёт на это. Отдаст всё, даже саму душу, если потребуется. Впрочем, свою душу он давно отдал отцу, и тот окончательно завладел ею в эту снежную ночь, очернив и забрав с собой и его сердце. И теперь своими словами взращивал в этом сердце новые хищные искры, которых доселе там не было, облачая месть в стойкую жгучую страсть, которую необходимо было удовлетворить.
- Тогда я уже в предвкушении грядущей ночи, - окрылённый словами отца, Герберт шумно выдохнул, чуть обнажая в нетерпении клыки. Он жаждал скорее осознать свои новые возможности, жаждал проявить себя. Перед кем? Разумеется, перед отцом, который заражал его и своим азартным блеском в глазах, и тёмными речами. И он не мог скрывать того предвкушения, которое грелось в его груди. О да, он взглянет прямо в лица своим обидчикам, улыбнётся, обнажая клыки и будет вкушать их ужас.
Страшно было представить, что это были его собственные мысли. Когда он научился так страшно мыслить? Ответ прост, тогда, когда узнал правду о своём отце. Уже тогда он начал по капле впускать тьму в своё сердце, впускать в своё сердце саму сущность графа фон Кролока.

Проследив за рукой отца и почувствовав прохладу от его прикосновения, молодой вампир расслабился, бесстрашно поднимая глаза и вволю рассматривая лицо графа в наступившей тьме. Суровый, хмурый, его боялась вся округа, его бледность пугала служанок, его руки повергали в ужас любого, он внушал одним своим видом небывалый страх и уважение. И никто и не предполагал, какими мягкими могут быть его прикосновения, каким приятным и тихим, спокойный голос, и какими бывают удивительными глаза в его наивысшем наслаждении. То, что граф был доволен сейчас своей работой – своим виконтом, буквально читалось по нему. И Герберт ощущал это всеми своими инстинктами, готовый хоть сейчас ринуться куда угодно, если это сделает отца счастливым.
- Меня не пугает ни боль, ни обида. Я готов испытать это снова и снова, лишь бы это приблизило меня к тебе и дало, наконец, возможность настоящего общения со своим отцом, - он столько об этом думал, что уже не боялся произнести вслух. Всё равно граф знал всегда его мысли и его надежды. - Я рад, что я наконец-то сбросил с себя оковы разочарования. Разочарования в том, что я не могу поддержать тебя.
Дикий хищник под внимательным оценивающим взглядом отца не смутился своего вида и развёл руки в сторону, мол что поделать. Он прекрасно представлял, как жутко выглядит сейчас, растрёпанный, с горящими новым тёмным огнём глазами и в окровавленных бинтах, которые пока не торопился убирать. Пусть рана до конца затянется, тогда и снять можно. А то, что ранение начало регенерировать, Герберт прекрасно ощущал. Не под стать ухоженному черноволосому вампиру он сейчас, это да. 
- У меня остались вещи в таверне, но… что-то я сомневаюсь, что они там сохранились, - молодой вампир еще не умел контролировать свои эмоции и в его глазах полыхнул гнев, направленный на то место. Слишком уж плохо с ним там обращались, хотя Герберт ничем не заслужил подобного, - к тому же меня интригует возможность узнать что-то новое от тебя, - Герберт на самом деле желал узнать как можно больше нового о вампирах, потому что, в первую очередь, это означало то, что он наконец-то узнает всё столь тщательно скрываемое об отце, узнает его секреты и его жизнь. Спрашивать о том, что же ему граф хочет показать, виконт даже не стал, это было бесполезно. Если тот сразу сказал – пора отдыхать, значит так оно и есть, и отец даже бровью не поведёт на расспросы.
К тому же усталость давно уже накатывала на его тело и разум, а неприятные ощущения интуитивно скреблись внутри. Он не видел свет, но почему-то ощущал приход рассвета и понимал, что ему это неприятно. Да, хотелось отдыхать, но не спать. Возбуждённый новыми ощущениями организм пока не давал примириться со всеми новыми ощущениями, вплоть до чуткого слуха, различающего лёгкое щебетание ранних птиц за ставнями и шороха их крыльев. Осмотревшись в комнатке, Герберт приметил кровать, застеленную тёплыми мягкими шкурами и подойдя, огладил рукой пушистый мех и неуверенно сел на неё, чуть хмуря тонкие брови. Остро встал один вопрос, который давно интересовал Герберта. Он ведь знал где и как спит отец. И даже приходил в склеп днём, всего лишь однажды, несмотря на строгий запрет. Это было жутко, невообразимо страшно. И больно. Почему-то тогда Герберт испытал сильную боль, рассматривая спящего мертвенным сном отца.
- Я… я знал… знаю, как ты спишь. И сейчас не понимаю. Как спят вампиры? Я знаю дорогу в твой фамильный склеп, отец. Не думаешь же ты, что я не интересовался всем этим и не пытался узнать хоть что-то о тебе? Так вот… ты… мы… теперь в гробах, да? – вот этот аспект его пугал. Для дышащего жизнью, даже после смерти, Герберту было тяжело осознать тот факт, что он будет сам добровольно ложиться в гроб. Гроб – символ смерти, символ невозврата и боли. И вот боль-то как раз виконт и помнил особо хорошо, боль расставания, боль от того, что казалось, сама смерть забрала у него отца. И сама мысль о том, что ему нужно будет оказаться закрытом в тесном узком гробу вводила в ужас.

Ответ, к сожалению, был тот, который Герберт не хотел слышать, но точно знал его истину и его правдивость. И легкая паника всё же отразилась на его лице. Безопасно чувствовать себя в гробу? Увы, он пока не мог представить себе наиболее не уютного в своём понимании места, и эта не уютность еще больше оспаривала факт мистической безопасности. Какая разница, в гробу ты или в нормальной постели? Если найдётся душевнобольной, решивший поохотится на вампиров, то он в любом случае это сделает и найдёт как там, так и в комнате. Разве нет? Или гробы давали какую-то магическую защиту? Нет вампиры-вампирами, но магии от графа Герберт никогда не видел.
Вопросов, размышлений, догадок, всего этого было так много, а его разум так устал, что молодой виконт рухнул под весом своих раздумий, проваливаясь в свой первый глубокий сон. Слишком глубокий, чтобы что-то чувствовать вокруг и слышать. Но недостаточно крепкий, чтобы спать в полном беспамятстве, не видя никаких сновидений. Вот эту функцию Герберт, пожалуй, сейчас отключил бы, если бы мог. Так как ничего хорошего во сне он не увидел, возвращаясь в недавние события осени, переплетённые с его детством, мрачными воспоминаниями о вампирах, своих страхах и обидах. И итогом был сон, в котором он умер от клыков отца, так и не переживя перерождения, потому что граф не хотел этого, обвинив своего сына в слабости и никчёмности. В эту ночь его спасения, отец ни проронил ни одного слова упрёка, но сам себя Герберт съел изнутри переживаниями, которые теперь и отражались в его спокойном на первый взгляд мёртвом сне. Это был тяжёлый, давящий кошмар, выворачивающий наизнанку и полностью извращающий реальность. Настолько сильно и настолько реалистично, что Герберт, открывая глаза, не ожидал уже увидеть отца, смирившись во сне и с потерями, и с тем, что его бросили. Все его страхи воплотились в этом кошмаре, чуть ли не заставив поверить в то, что он умер. Нет, фигурально он умер, но нашёл в этом своё бессмертие, еще только готовясь постигать свою бесконечную вечность.
Прохладные прикосновения словно ледяные иглы ворвались с этот сон и разрушили его, рассыпая на мелкие осколки треснувшего и рухнувшего льда. Вздрогнув, Герберт нервно открыл глаза, уставившись на отца, в первые секунды с каким-то недоумением и непониманием, постепенно только осознавая, что сон прошёл и его тело медленно наполняется жизнью. Мёртвой полуночной жизнью.
- Сон… это был всего лишь сон, - с облегчением иронично выдохнув, Герберт закрыл глаза, поднимая руку и опуская её поверх пальцев отца, чтобы крепче прижаться щекой к его ладони в поисках поддержки. Наступил новый день… нет, наступила ночь, вторая в его новой жизни, в которой отец опять спас его, на этот раз от самого себя и своего разума, терзаемого внутренними переживаниями. И сегодня должно быть лучше, чем вчера. Герберт чувствовал, как тело набралось сил, как больше не болела рана, абсолютно исчезнув с его тела и как внутри уже шевелилось новое ощущение, к которому предстояло еще привыкнуть – разгорающаяся жажда. Голод, который образовывал внутри странную пустоту и давил своей безысходностью. Но помимо голода виконта тревожило и другое, даже, пожалуй, пока что в куда большей степени – он буквально физически уже ощущал, насколько грязный и неопрятный и как ему хотелось бы привести себя в порядок, хотя бы минимально. Непривыкшему ходить неухоженным, для виконта это было испытание похлеще вампирской жажды.
- Теперь мне надо будет желать тебе доброй ночи при пробуждении, да? – с лёгкой улыбкой благодарно сжав тонкие пальцы на руке отца, Герберт осторожно сел, познавая мир через новые ощущения, обострённый слух и зрение. Кромешная темнота являлась для него истинным днём, в котором он видел каждую тоненькую морщинку на лице отца, каждое изменение в его светлых льдисто-прозрачных глазах.
Граф всегда отличался умением угадывать пожелания сына и часто исполнял их, и сейчас, осмотревшись мельком в комнате, Герберт зацепился взглядом за свою одежду на лавке и притягательную воду в бадье, от которой маняще исходил пар. Его глаза засветились восторгом и предвкушением, которые он тут же вылил в порывистом объятии, подаренном отцу, на котором повис, обнимая его за шею в знак благодарности.
- Ты всегда такой внимательный и предусмотрительный, спасибо тебе! За всё, за твою за твою заботу и за то, что... что ты рядом сейчас, - смутившись своего резкого порыва от не знания, как на это отреагирует мрачный граф, всё время избегавший соприкосновений со своим сыном, Герберт отстранился, убирая за спину разлохмаченные светлые волосы, скрывая этим жестом свою неловкость, - как ты умудрился? – уже зная, что солнечный свет губителен для вампиров, да и графа, таскающего вёдра с водой, представить, мягко говоря, было сродни непосильной задаче, настолько это не совмещалось, спросил Герберт, поднимаясь на ноги. Движения его и раньше были пластичными и мягкими, но сейчас к нему добавилась грациозность хищника, с которой он двигался уже как-то иначе, неосознанно бесшумно и мягко. Скинув с себя уже ненужную рваную рубашку и бинты, под которыми, как молодой вампир и думал, оказалась гладкая ровная кожа без тени намёка на то смертельное ранение, он принялся приводить себя в порядок, приобретая аккуратный и ухоженный вид.
… Расправившись с этой приятной задачей и приобретя аккуратный вид, в котором не стыдно показаться на людях, Герберт поправил на плечах тяжёлый дорожный плащ. Во время гигиенических процедур, молодой вампир не удержался и всё же изучил и свои клыки, общупав их, и свои когти и даже сунулся в маленькое пыльное старое зеркало и разочарованно застонал. Он не отражался. Одной проблемой в его жизни стало больше. Растерянно хмыкнув своему несуществующему отражению, Герберт разочарованно повернулся к отцу. То, что отец в зеркалах не отражался, он знал. Видел. Он слишком много видел и обо всём понимающе молчал. А теперь молчать уже и не нужно. Только и сказать нечего, ибо поздно. Что же, еще одна плата за вечную жизнь.
- Что же, зеркало – малая плата за возможность, видеть тебя в ночи, - ловя вопросительный взгляд, ответил новообращённый с лёгкой улыбкой и, взяв тяжёлый чёрный плащ отца, источающий его запах, который он помнил еще с детства, но теперь улавливал особо сильно, подошёл к нему, накидывая его на плечи графа и застёгивая.
Замерев у отца за спиной, Герберт позволил себя коснуться его чёрных густых волос и тихо прижаться лбом к его затылку, стряхивая с себя воспоминания дневного сна и отгоняя копошащиеся в мёртвом сердце переживания. Справится ли он с этими изменениями? Да, справится, ему уже нравится это тёмное чувство внутри, ему уже нравятся последствия. И одновременно не нравятся. Время, которого теперь так много, поможет еще это осознать.
- Ты обещал чему-то меня научить. Я весь внимание, отец. Я хочу вкусить ночную жизнь с тобой как можно скорее, - и опять мотылёк летит легкомысленно на огонь, поспешно впитывая в себя всё, что ему только способен подарить любимый отец и норовя слишком рано снова опалить крылья. Если мир полон опасностей для живого молодого человека, то для молодого и слишком доверчивого вампира он стал еще более страшным и опасным.

Невозможно было передать ту радость и то умиротворение, которые испытал Герберт, когда отец не оттолкнул его по привычке, не ушёл в тень, хотя бы потому, что они уже оба в тени, и даже не остановил его словом. К этому предстояло еще только привыкнуть, но это именно тот момент, когда с удовольствием впитываешь в себя это ощущение и наслаждаешься им, не веря в своё счастье. Этот миг контакта между ними, какого-то волшебного единения душ, столь запретного когда-то и столь желанного сейчас, не хотелось упускать, хотелось растянуть как можно на дольше. Граф даже не представлял, что творилось в душе его сына всё это время и что он переживает сейчас, как следствие испытаний последних и пока даже единственных двадцати лет его жизни. А Герберт не представлял, что разделяет эти эмоции с отцом, который не меньше его сейчас наслаждался присутствием сына. Хотя это можно было уловить по его взгляду, столь непривычному и в то же время столь родному.
А мероприятие на эту ночь намечалось, судя по всему, интересное. Герберт прекрасно понимал, что вчера, в ночь своего обращения, он просто одичал от нахлынувших на него инстинктов и изменений, полностью перестроивших его тело и разум, в то время как отец уже давно познал эти чувства и в полной мере владел ими. То, какую кровавую бойню он там устроил… страшно было вспоминать. И молодой вампир был уверен, что отец, с его достоинством и самодостаточностью, убивает куда более изящно и пластично. Сможет ли сам Герберт стать когда-нибудь хотя бы тенью своего отца? Он на это очень надеялся. Ещё при жизни для него отец был примером для подражания, идеальным и неповторимым, а уж после этих событий – и подавно. Виконт всей своей душой хотел походить на отца и быть таким же, как он.
- Я буду учиться со всей усердностью, отец, - не скрывая азарта в уголках своих глаз, Герберт улыбнулся графу, непроизвольно обнажая в этой улыбке длинные клыки, - я уверен, что зрелище это завораживающее, - убрав руку с плаща отца, виконт отступил на шаг, ловя взгляд на своей шее и сам невольно скользнул по его, сокрытой под густыми волосами и чёрными воротниками одежд.
Если задуматься, то в своём послесмертии Герберт с первых секунд не оставался один ни на мгновение. Первое, что он увидел – это склонившегося над ним отца, который помог, дал сил из своей крови и сейчас его ждут наставления и новые обучения. И Герберту нечего бояться, ни своих диких желаний, ни манящей жажды, ни своей неопытности. А как учился этому всему отец? Кто наставлял графа на этом тернистом пути во тьме? У него ведь не было столь родного и близкого существа рядом, как это оказалось с Гербертом. И виконту оставалось только благодарить судьбу за столь щедрый подарок. Почему-то он был уверен, что пропал бы уже на первых шагах в этой тьме, слишком не приспособленный к ней, но с охотой впитывающий её в себя, ступая по следам отца. Граф был в одиночестве, один на один с этой тьмой и только одному Дьяволу известно, как он с этим справился. Зато теперь его одиночество будет скрашивать он, Герберт, который больше не позволит чёрной тоске владеть сердцем отца. А ведь это юный фон Кролок тоже часто видел. И чувствовал.
Подготовился к грядущей охоте граф блестяще, раз заранее уже всё продумал и предусмотрел. Это Герберт понял еще на подходе к городу, когда ему приходилось учиться буквально на ходу новым способам передвижения на немыслимой для него скорости, при этом избегая шума. Поначалу было сложно и Герберт значительно отставал, но приловчившись, смог поддерживать заданный отцом темп, несмотря на сложность поставленной задачи. Ночь приятно била в лицо прохладным ветром, обволакивала вампиров своей темнотой и нашёптывала в тихом ветре манящие и искушающие желания, полные порока и удовольствия. В городе передвигаться было сложнее. Герберт всё время терял концентрацию, отвлекался, поддавался жажде, готовый прыгнуть на любое человеческое тепло, проходящее неподалёку от них. Но безмолвный взгляд отца был способен его сдержать даже в таком состоянии. Авторитет у графа был немыслимо выше неконтролируемой манящей жажды молодого вампира. Проведя Герберта не знакомыми, но тёмными и на счастье не многолюдными тропами до знакомого, слишком до боли знакомого дома, отец подтвердил размышления Герберта касательно их жертв. Разумеется, граф фон Кролок не мог просто так оставить случившееся. Ещё когда накануне Герберт рассказывал ему свою историю, он видел пылающий огонь ненависть в глаза отца. И теперь кара должна была пасть на причастных. Пасть изящно и аристократично, но совершенно неумолимо и беспощадно.
Только кара работала в две стороны, грозя расплатой не только тому, кто так предал доверяющего ему друга, но и самому Герберту, который тихо нахмурился, отводя от дома взгляд и стараясь не думать о… не вспоминать об пережитом предательстве.
Готов ли он идти в ловушку, идеально расставленную не для него, но по ощущениям напротив, чувствуя, словно паутина для него раскрыла свои сети?
- Да, готов. Я хочу видеть его лицо, - уверенно, но с лёгкой хрипотцой в голосе от переживания, ответил виконт, нервно сглатывая. Удержаться от соблазна и не ощерить клыки так, как он это делал на улочках города, было тяжело. Но предполагаемая игра была… слишком интригующе интересна. И теперь Герберт начинал понимать мотивы своего отца, который избрал именно эту семью жертвами для обучения юного охотника. Он во всей красе намеревался показать ему прелести хищной игры со своей жертвой, распаляя предвкушение перед долгожданным укусом и разыгрывая и так зверский аппетит. И удовлетворяя чувство мести. Хотел ли Герберт мести? О да, несмотря на своё доброе сердце и светлую отзывчивость, простить столь подлого поступка гордый блондин не мог. Граф был прав – сыну эта игра придётся по вкусу, и он оценит его старания. И его предпочтения, готовый перенимать эту манеру охоты, изящной и завораживающей в своей коварности.

Чужой дом встретил их жаром огня, того тепла, что теперь было не доступно мёртвому телу, жаждущему хотя бы ненадолго заполнить каждую клеточку им, и ударившими в лицо и новыми запахами. Теперь чуткое обоняние улавливало их ещё сильнее, и виконт еле сдержался, чтобы не поморщиться от их резкости, с непривычки вдохнув полной грудью. А ведь был тут и знакомый запах, столь до боли знакомый, что Герберт невольно тихо зарычал, но натолкнувшись на взгляд отца, тихо кашлянул, переводя это в простуду, для отвода глаз и прячась в закутанном плаще, который сейчас скрывал его хищный оскал. Он думал, что ему тяжело будет держаться? Да он даже не представлял, насколько он ошибался. Не тяжело. Невыносимо, чудовищно невозможно. Все инстинкты бурлили внутри Герберта и пока он стоял за спиной отца, а его глаза методично пожирали низкорослого мужчину, подобострастно кланяющегося графу. Слишком знакомый запах его бывшего друга и нынешнего обидчика, впитавшийся в стены этого дома, лишь подливал масла в огонь, разгорающийся в мёртвом сердце и грозящем сжечь тут всё, без остатка, включая самого себя. Его сдерживало лишь одно, всего лишь одна зыбкая стена, построенная словами отца из тонкого хрусталя, который для него был куда большим авторитетом и смыслом, способный даже простой просьбой затмить жажду молодого и неопытного вампира. Ну или хотя бы принудить попытаться это сделать. Разочаровывать графа Герберт не хотел и потому исполнял его волю: стоял и наблюдал за начинающейся игрой, тихо сглотнув вставший поперёк горла ком и предвкушал час расплаты. Его час еще настанет и очень скоро. Чувство веры сына своему отцу были настолько велико, как и остальные, что он не мог даже в своей жажде ни на миг усомниться в правильности действий графа, впитывая его манеру, его хищные взгляды и надменную пренебрежительность к своей будущей жертве. Граф только начинал наслаждаться игрой, а Герберт уже чувствовал это.
Пока его отец, являя собой просто монумент выдержки и чудеса самоконтроля, которым виконту еще учиться и учиться, вел неприхотливую беседу, затягивая в свои сети жертву как можно сильнее, Герберт осмотрелся вокруг. Странно, как его этот мужчина еще не узнал? Статного колоритного блондина было трудно не узнать, а рядом с сыном ювелира Герберта видели часто. Хотя ответ был очевиден: этот человек сейчас был так ослеплён предвкушением грядущей наживы и полон услужения графу, что не видел перед собой ничего дальше своего носа. Оскалься Герберт прямо перед ним – списал бы просто на дурной нрав блистательного виконта, коим тут его окрестили. И если хозяин дома лобызал самолюбие графа, вернее думал, что его унижения зачтутся ему, а не вызовут на деле неприязненного брезгливого пренебрежения, которое вызывали у самого Герберта, наблюдающего со стороны за этим, то хозяйка дома жадно разглядывала самого виконта. И она-то, видимо, как раз и узнала его, судя по мрачному и неодобрительному взгляду. То, что он ей не нравится, виконт знал еще за много дней до этой встречи. Так чего же она сейчас молчит и не высказывает в глаза то, что говорила за его спиной? Жажда наживы творит ужасные вещи, развращая душу. Предельно мило улыбнувшись женщине одними губами, Герберт последовал за отцом наверх, судорожно цепляясь когтистыми пальцами за перила и чуть ли не оставляя там глубокие борозды – следствие сильнейшего дисбаланса внутри, вызванного диким желанием развернуться и, ощерившись в прыжке, броситься к шее матери его друга, вонзая клыки в её спелую плоть и ощущая, как по подбородку течёт алая горячая кровь, наполняя его естество желанным покоем, обретённым в притягательном вкусе.
Однако путь наверх был ещё труден тем, что сейчас Герберту предстояло нос к носу столкнуться с жаждой своей мести, и что было страшнее, ещё стоило задуматься. И время у него на это было, так как прикованный к месту брошенным на него выразительным взглядом, виконт остался по эту сторону двери вместе с отцом Кристофа. Он прекрасно слышал, что там происходит, а видеть… А видеть ему и не нужно было, богатое воображение само быстро дорисовывал картины и взгляды, выражения лиц. В основном его отца.  Потому что выражение лица черноволосого юноши виконт не пытался представлять, чтобы не лишить себя прекрасного сюрприза воочию наблюдать над его реакцией от того, что пред ним предстанет живой труп. В самом буквальном смысле этого слова. Но пока отец был занят личным изучением паренька, Гербер переключил своё внимание на его отца, который в свою очередь изучал виконта, в случае чего намереваясь выразить своё подобострастие и ему.
- Что-то не так? – заметив этот взгляд, Герберт приподнял бровь, легко и непринуждённо посылая улыбку.
- Нет-нет, что вы, виконт, - мужчина тут же склонил голову, жалея, что привлёк внимание блондина, взгляд которого ему не нравился, так как во взгляде юного фон Кролока было что дьявольское и неправильное. А вот мать Кристофа это «неправильное» истолковывала по-своему. И, в общем-то, верно истолковывала, как одну из порочных граней знатного юнца. Вот только когда у тебя есть от этого выгода, то и на подобные вещи глаза можно закрыть.
- Герберт, вы ведь уже бывали в нашем доме. Вы не говорили, что ваш отец – граф и что вы принадлежите к столь древнему роду, - меж супругами, по крайней мере в этом вопросе точно, гармонии не было. Глава семейства тут же шикнул на жену, которая осмелилась вмешаться в ход дела, которое они, казалось бы, уже обсудили и решили.
Виконт, не сдерживая гнева, хмуро и грозно посмотрел на женщину, которая, вероятно, была в курсе истории, приключившейся с её сыном и блондином, сжимая под плащом руки в кулаки и до боли вонзая себе в ладони собственные когти, чтобы успокоиться и не зашипеть на этих двоих. Выйдет не красиво если он сломает красивый ход игры отца.
- Не имею привычки отчитываться о своём положении, - холодно отметил он, - как и не имею привычки судить людей по их положению, - это был уже кинут подводный камень в сторону заговорившей женщины, намекающий о её двуличности. Герберт на самом деле при жизни был очень открытым и добрым человеком, и оставался бы таковым и дальше, если бы его не предал друг, что сейчас стоял напротив отца виконта. Неизвестно, что было бы дальше, если бы из-за тяжёлых дверей он не услышал голос отца, окликнувшего его по имени, что было приглашением для него. Интересно, как сильно вздрогнул Кристоф, услышав это до боли знакомое имя? Хотя до боли ли? Было ли вообще когда-то Кристофу дело до Герберта, учитывая всю сложившуюся ситуацию сейчас? Он так легко принял участь быть отправленным в неизвестность в качестве игрушки, что уже и свою подружку забыл? Забавно.
Уверенно толкнув дверь, Герберт вошёл в комнату, в первую очередь скользнув взглядом по отцу, который уже составил своё мнение о юноше, так заинтересовавшем Герберта осенью. И взгляд виконта был очень тяжёлый, собственно, как и у самого графа. В светлых глазах Герберта плескались две грани: светлая и тёмная, светлое сожаление и боль предательства, и тёмный гнев с жаждой крови, желающие выплеснуться наружу. И он искал в фигуре отца поддержки, совета и одобрения или же напротив, предостережения. Граф затеял очень сложную и хитрую игру, которая в итоге сейчас достигала цели Герберта – мести, но с другой стороны причиняла ему не меньше муки, с которыми в одиночку справиться для него было просто нереально.
Сталкиваться со своим убийцей было неприятно и тяжело. И восхитительно интересно.
- Да, отец?  – не поворачиваясь к Кристофу лицом, но зная, что тот уже узнал не только высокую изящную фигуру, но и признал его мягкий голос, Герберт тяжело вздохнул, подойдя к черноволосому замершему вампиру, позволяя разуму бывшего друга наполнится непониманием и… страхом. О да он чувствовал этот страх нутром, наслаждаясь им. Пусть боится его, пусть боится графа, он это заслуживает, как никто.
- Ну здравствуй, Кристоф. Не ожидал меня уже увидеть? – свои страхи тоже нужно было переступить и Герберт легко сделал это, с изяществом повернувшись лицом к лицу к своему бывшему партнёру и откинув назад светлый плащ, являя себя перед ним во всём своём сиятельном великолепии. Игривая улыбка, обнажающая длинные клыки, играла на его лице в приятном предвкушении.
Мальчишка побледнел настолько сильно, что сравнялся оттенком с Гербертом, неверяще уставившись на восставшего из мёртвых. Они с подругой уже знали, что виконт погиб, скромно опуская тот факт, что они в этом и были повинны.
- Что же ты замолчал? Я думал, ты будешь рад меня видеть, - двинувшись на встречу к Кристофу, Герберт легонько подцепил коготком его подбородок, словно заигрывая, легко и непринуждённо. И только отец мог видеть, как на деле напряжён его сын, какая боль играет в его глазах и сколь неискренна его улыбка, потерявшая от этого своё обаяние и притягательность.

Смертельная, для этого семейства, игра только началась, переходя к самому интересному моменту кульминации событий. Позвав сына в уютный сумрак, из-за приглушённого освещения, комнаты, он подписал мальчишке смертный приговор. Не трудно было догадаться, что вопрос выдержки Герберта слишком временный и хрупкий, как первый тонкий лёд на озере, который крошится от самого лёгкого неосторожного движения. И как же Герберт с нетерпением, зло сверкая глазами, ожидал этого ошибочного жеста. Смертельно ошибочного жеста, который призван будет разрушить его лёгкую и прозрачную стену выдержки. Но не молодому Кристофу предстояло снять сдерживающие оковы с беловолосого хищника, а самому отцу, помогающему Герберту освоиться в новой для него жизни.
Первая осознанная жертва, это как первый снег: чистая, сладкая, желанная и упоительная. Восхитительная в новых, но уже осознанных и предвкушающих ощущениях. Но упивался Герберт тут другим – местью, её сладким предвкушением, заставляющим подрагивать кончики его пальцев, а глаза гореть еще более холодным морозным инеем, обещая жертве недвусмысленный для неё конец. Час расплаты близился, и кульминация становилась всё жарче и интереснее, дразня молодого несдержанного вампира жарким предвкушением, с которым он боролся до последнего под одобрительные взгляды своего не менее хищного отца. Тот казался таким опытным, сильным, невероятно уверенным в себе и спокойным, что Герберт невольно отвёл взгляд от мальчишки, восхищённо впитывая в себя повадки отца, повадки матёрого умелого убийцы, упивающегося моментом мести не меньше, а то и больше самого виконта.
Кристоф был так наивен в своей глупости, полагая, что выйдет из этой ситуации сухим из воды, в ужасе разглядывая изменившегося, и, в тоже время оставшегося прежним, Герберта. В своей смерти Герберт был так естественен, что казалось, будто он изначально таким являлся. Он был создан радо этого и теперь всё в нём гармонично переплелось, добавляя еще больше интриги его личности и душе. Это слабое блеяние Кристофа рассмешило Герберта, и он обнажил по неосторожности клыки в широкой улыбке, смакуя пробежавший по лицу его жертвы страх и неприятную липкую бледность, вызванную этим низменным чувством, которое фон Кролок теперь так хорошо и явственно ощущал. Точно так же, как и учащённое биение его жалкого предательского сердца.
Кто же теперь Герберт? Ох, какой хороший вопрос. Вампир, самый настоящий и живой в своей смерти. Тот, кем давно уже являлся в душе и, скорее всего, в кошмарах отца. Или же сладостных снах? Сам нередко наблюдая две грани этих сновидений в той жизни, Герберт был уверен, что сны взаимны. Потому что за эти две ночи он увидел, сколь дорог был своему отцу и сколь близок, на деле, был к нему граф.
Мысли виконта прервала жалкая попытка Кристофа сбежать и последующий за этим приятный, но тяжёлый как камень, привязанный к шее утопленника, смех отца, который невероятно быстрым, даже для Герберта, движение оказался позади жертвы, грубо и цепко сжав когтистые пальцы на его маленьких плечах, ненавязчиво подталкивая к ожидающему, в своей сладкой минуте предвкушения, убийце. Ещё один резкий толчок и Кристоф валяется в его ногах на коленях, даже не думая вымаливать прощения за содеянное.
Отец одним лёгким грациозным движением разрушает стену, сдерживающую агрессию сына и тот забывает обо всём, о стоящих за дверью людях, о своих переживаниях, позволяя кровавой ненависти к Кристофу наполнить его разум, его глаза, ощерить клыки в приятном изнеможении в ожидании, как он вонзит их в его светлую горячую кожу.
- Мой милый Кристоф, - одна рука больно впивается когтями в его плечо, заставляя подняться, а вторая грубо, и в тоже невероятно изысканно держит его подбородок, до крови оцарапывая кожу. Сладкий запах крови почти физически бьёт по молодому вампиру, срывая последние рамки сдержанности, - вопрос не в том, кто я. Вопрос в том – кто ты. Бессердечный подлый предатель, который боится собственной тени, - мягкий голос срывается на тихий хищный хрип, полный гнева и обиды, а в следующую секунду разъярённый вампир уже с силой сжимает клыки на шее некогда своего друга, крепко сдерживая его и не позволяя даже дернуться в предсмертной агонии. Его судьба была предрешена и властвовал ею юный вампир, еще с самого начала решивший, что час этой жертвы настал и Кристоф умрёт сегодня за свои грехи. Играть с чувствами виконта было и так слишком опасно, а играть с виконтом, у которого отец – кровожадный сильный вампир – и подавно.
Но сладкий миг упоения был нарушен. Не родителями мальчишки, которые ещё не представляли, что творится за закрытой дверью, ведь Герберт действовал интуитивно мягко и тихо, не привлекая внимания и не создавая ненужного шума. Он тихо наслаждался своей добычей, жадно и неистово глотая горячую кровь, наполняющую его тело ощущением жгучего тепла и силы, дарующей эйфорию высшего наслаждения, которое только способен познать вампир в ночи.
Дверцы шкафа распахнулись, громко хлопнув о стену и оттуда выскочила возмущённая и напуганная девушка. Та самая дочь пекаря, которая стала яблоком раздора и причиной предательства, стоившего Герберту жизни. План молодых людей был прост и невероятно омерзителен в своей простоте и корысти: Кристоф собирался взять девушку с собой якобы в качестве личной служанки. Вот только слишком рано граф зашёл в комнату и ей ничего не оставалось, как спрятаться в ожидании. Низменные желания и грехи давно завладели их душами, жажда лёгкой жизни и наживы влекла их не хуже, чем вампира влечёт и ведёт вперёд жажда крови. И вот теперь стоял вопрос, а кто из них был истинным чудовищем? И у кого на самом деле не было души?
- Не трогай его! Ты! Чудовище! – взвизгнув, девица бесстрашно бросилась на Герберта с кулаками, намереваясь хоть за волосы оттащить его от сына ювелира и защитить, - я всегда знала, что ты мерзость! Отойди от него, падаль!
Неужели эта наивная дурочка полагала, что это будет ей под силу? Неужели она надеялась, что она вообще добежит до Герберта, когда в комнате стоял второй хищник?
Но, момент сладкого наслаждения своей жертвой и первой охотой, был безвозвратно испорчен. На миг оторвавшись от черноволосого паренька, Герберт с ненавистью зашипел на дочь пекаря, столь яростно сжимая пальцы на Кристофе, что из-под когтей брызнула горячая кровь.
- Тыыы… - если бы ненависть можно было облачить в яд, то она бы сейчас капала с длинных окровавленных клыков виконта. Столь горячо и поистине чудовищно он ненавидел эту девушку. И ей желал только самой жестокой и страшной смерти. Её участь была так же предрешена, как и участь всех в этом доме. Как только вампиры перешагнули порог этого дома, всё оказалось предрешено для тех, кому посчастливилось оказаться под этой крышей в столь судьбоносную ночь. Их судьба была во власти фон Кролоков, укрывших их жизни чёрным крылом.

Стоило бы, наверное, задуматься о том, как же быстро Герберт во всё это втянулся. Как дитя, постоянно дышащее жизнью и светом, стало вдруг воплощением ночного кошмара, со сладостным упоением наслаждаясь кровью и убийством, отдаваясь своим диким, еще необузданным инстинктам. Как солнечный свет превратился в его глазах в лунный холодный луч, пронзающий прямым взглядом светлых, почти зелёных глаз. Что бы делал Граф, откажись его сын убивать и пить кровь? С этого светлого и на самом деле очень доброго создания подобное сталось бы. Однако, имел ли на подобное Герберт вообще право? Как минимум, он был обязан отцу и благодарен за спасение. А чужие жизни за то, чтобы быть рядом с любимым отцом, иметь возможность наслаждаться его обществом и, наконец-то, стать ближе и роднее – не такая уж большая плата. Фон Кролок был аристократом, воспитанным в своих традициях, и надменный эгоизм, пусть в нём и не присутствовал напоказ, но всё же имелся. Ему суждено было обагрить руки кровью, так зачем противиться этому и страдать? Конечно, самому себе молодой вампир мог честно признать – несмотря на инстинкты, ему было страшно убивать, страшно и боязно. Но одобрение в глазах отца… Сейчас виконт как никогда был рад тому факту, что он вырос в мрачном тихом замке среди вампиров, прекрасно зная с детства, кто его отец. Это давно подготовило юного Кролока к подобным последствиям. Последствиям, в которых он моментально находил упоение и  животное наслаждение.
Но и убивать можно по-разному, и Герберт это предполагал, однако… стоило, наверное, у отца спросить заранее, как это делается и как что происходит. Саму суть перевоплощения в вампира Герберт не понимал, но ещё там, на озере, понял по глазам отца, что это не всегда срабатывает. Он мог не пережить перевоплощения и изменения. А вот эта жертва, трепыхающаяся в его клыках, вполне могла, чего виконт уж никак не хотел. Дарить бессмертие и знать, что твой убийца вечность ходит по земле, не очень приятная вещь. И как же надо делать так, чтобы жертва точно умерла и уже не воскресла, обретя силы? И как это сделать тому, кто осознанно никогда не убивал, но сейчас жаждал этого больше всего во тьме, отдаваясь низменному хищному желанию смерти? Убить Кристофа, убить эту девицу… убить всех в этом проклятом доме! Но как? И снова на помощь приходит отец, неосознанно, даже не понимая, в каком сейчас замешательстве его сын, с ненавистью наблюдающий за тем, как легко и непринуждённо граф захватывает свою жертву. Изящно и тонко, словно увлекая её в танец, фон Кролок обрывает её жизнь, удовлетворяя свои кровавые потребности. Наглядного примера Герберту хватает, чтобы повторить в точности за отцом, не так изящно, ведь в нём до сих пор еще бушуют ярость и нетерпение, но всё же искусно и красиво в этой необузданной дикости. Тело черноволосого паренька безвольно падает из когтистых лап, распластавшись по полу изломанной обескровленной куклой, а Герберт стоит над ним с лёгкой, невероятно живой улыбкой. Такой же жизнерадостной и светлой, как до прошлой роковой встречи. Лунный свет из окна выгодно освещал его лицо и фигуру, подчёркивая алую струйку крови на таких же алых губах, которую отец, подойдя, аккуратно стёр платком.
Не сдержав кровавого порыва, будоражащего его кипящую внутри ледяную кровь, Герберт ощерился в лёгком оскале, тут же прихлопывая клыки в смирении перед авторитетом своего отца. Сила этого чувства была столь велика, что сдерживала даже неукротимую, казалось бы, жажду. Усмирить своё желание получить еще больше крови, хотя, казалось бы, куда уже, было очень сложно. Необузданные желания толкали его обратить внимание на тех, кто стоял за дверью.
- Испытал ли я удовлетворение? О да, отец, я не могу не признать этого факта. Однако у меня теперь возникло еще больше вопросов, чем появилось ответов, - широко улыбнувшись отцу, Герберт с восхищением проследил, как тот аристократично промокнул свои тонкие тёмные губы и убрал платок. Каждое движение этого существа несло в себе ощущение благородства, силы и тьмы. Не восхищаться графом было просто невозможно. Не восхищаться и до беспамятства не любить своего отца было совершенно не реально. Мысль о том, что теперь его никогда больше не прогонят, еще не могла осознанно улечься в разуме и носилась по сознанию как бешеный вихрь, разрывая изнутри на эмоции. В сияющих глазах не было уже ни неуверенности, ни сожаления о том, что руки его теперь были точно так же покрыты кровью, как и у его отца. Он рождён им, он всегда хотел быть его гордостью и его продолжением. И он будет хорош ради графа, во всём, даже в убийстве. И он доказал бы это прямо сейчас, но рамки отцом было расставлены и оспаривать их не стоило, ведь у того была своя личная месть, которая вмиг прочиталась по изменившемуся лицу, обретающему жесткие черты. В эти мгновения было особо хорошо видно, сколь важен на деле был для графа его сын и сколь яростно он ненавидел причастных к тому, что фон Кролоку пришлось испытать. Ох, как эта мысль согревала холодное не бьющееся сердце серебристого вампира, осознающего свою важность и нужность для сердца отца. И пока Герберт наслаждался этим ощущением, отец неуловимо тихо и мягко выскользнул из окна. Из окна второго этажа.
Подскочив к окну, виконт вцепился в оконную раму и высунулся наполовину, проверяя, всё ли в порядке с графом. Тот как ни в чём не бывало одёргивал свой плащ, поджидая сына. Снова обучение на личном примере? Соразмерив высоту, блондин неуверенно выдохнул, чуть выгнув брови, но получив одобрительно-выжидающий взгляд отца, стиснул клыки и перемахнул через подоконник, полностью доверяя отцовским методам воспитания.
Приземлился виконт на удивление легко и изящно. На первый взгляд. И очень болезненно, по собственным ощущениям. Не зная ещё, куда направлять свою силу и как ей пользоваться, молодой хищник не совсем верно рассчитал свои силы. Вернее, вообще не рассчитал, больно отбив ноги при приземлении. Но, разумеется, отцу он этого показывать не собирался. Зачем показывать свои слабости тому, кто ожидает от него лишь высоких результатов?
- Как ты добрался сюда? – чуть прихрамывая при первых шагах, но к графу уже подойдя ровно и уверенно, Герберт чуть наклонил голову, с сомнением поглядывая на луну. Первая половина ночи уже прошла и у них оставалось мало времени, - и как мы направимся домой? – в этом вопросе было скрыто завуалированно дикое желание поскорее оказаться в стенах родного мрачного замка, переступить его порог уже безбоязненно, с гордо поднятой головой обшипев некоторых личностей, которые его так пугали и которых он недолюбливал. Ох не всё знал отец… И по возвращении, похоже, всё же узнает, сколь «тёплые» были у Герберта взаимоотношения с некоторыми единицами в замке.
Помимо этого, ему просто хотелось поскорее оказаться дома, всё переварить, понять. Осознать. Спокойно разобраться в себе и своих ощущениях и провести время с отцом, время, которого у него было так мало до этого момента и которое он жаждал как можно быстрее начать навёрстывать.