Возвращение в родной мир было подобно тому, как человек вырывается из огненных рук Геенны Огненной и отправляется прямиком в Небесные сады, где все дышит приятной негой и спокойствием. Это было спасением, это было настоящим, неподдельным, истинным счастьем. Это было тем, о чем в течение последних двух лет мечтал Джудал, вынужденный ехать на Дракономатери вместе с одним белобрысым идиотом, принявшим форму подозрительной глиняной куклы, которой было бы лучше помереть по-настоящему или хотя бы остаться на Темном континенте, но никак не возвращаться в нормальный мир.

В то же время был и неприятный момент, своего рода ложкой дегтя в бочке меда, во всем этом счастье — изменения, которые произошли. Испорченный, покореженный Синбадом и его приспешниками мир казался темному маги насмешкой над всем, отвратительным произведением третьесортного художника, мерзкому, жалкому подобию истинной реальности. У него не было никакого желания продолжать существовать в этом мире, построенном тем, кому когда-то предлагал стать его королем. Перед ним простирались две возможности, одну из которых он мог выбрать, — убить себя и не видеть этого ужаса или же попытаться найти Хакурю и вместе с ним исправить реальность. Собственно, Джудал выбрал последний вариант, решив, что все можно еще исправить, а не раньше времени покидать этот бренный мир, отказываясь принимать реальность такой, какая она есть.

Где находился Хакурю, о том, правда, Джудал не имел ни малейшего понятия, с Юнаном он практически не разговаривал, практически сразу же покинул этого старика-отшельника, не желая выслушивать его бред о том, что темному маги следовало бы изменить свой имидж, а он вполне мог обладать какой-то информацией. Впрочем, он был практически уверен, что сможет отыскать своего короля довольно-таки быстро и без каких-либо усилий со своей стороны. Чувствовать на расстоянии чужую рух Джудал умел с большим трудом, а потому с самого же начала избрал путь поиска Хакурю посредством обычных методов предположения и опрашивания людей.

Метод предположения завел маги в его родную страну — империю Ко. В момент выбора первого пункта назначения Джудалом двигало не столько желание отыскать Хакурю, сколько узнать, во что превратилась империя после того, как сменился император. Поиски в любом случае не затянуться, а потому почему бы и не навестить старушку и ее подчиненных, раз уж такая возможность предоставляется?

В один момент он совершает межпространственный прыжок из одной части земного шара — края Темного континента — в империю Ко и понимает, что его все еще выматывают такие резкие путешествия из разных частей света. Джудал, впрочем, полагает, что спустя какое-то время усталость сама сойдет на нет, нужно лишь тренироваться достаточно, а на Темном континенте такой возможности не предоставлялось.

Оказавшись у стен дворца, он оглядывается и не может поверить своим глазам — всего за короткое время столица превратилась в какой-то полуразрушенный провинциальный пустующий городок. Это, впрочем, не так сильно волнует его, но про себя Джудал отмечает, что империя Ко перестала быть процветающим государством. Чья это заслуга, маги может лишь предполагать, но сразу же винить во всем Когеку, ставшую новым императором, и не думает.

Он залетает, отказываясь воспользоваться парадным входом, как нормальный человек, во дворец с неприятным чувством, что страна, которой он когда-то помогал обрести великую силу для войны, теперь превратилась в жалкое подобие той империи, которую он когда-то знал. В коридоре Джудал тут же натыкается на смутно знакомую личность, разглядыванием которой занимается в течение минуты, а затем несколько удивленно и неуверенно спрашивает:

— Аладдин?

Джудал готов поклясться, что не ошибся, приняв довольно высокого юношу с синей косой за Аладдина. Джудал просто уверен, что это именно он, но… в то же время так много этих «но», что невольно начинаешь сомневаться. Одно из таких «но» — вокруг Аладдина назойливо кружит темная рух. Это бросается в глаза и кажется настолько странным, что не верится собственным глазам и хочется свалить все на мираж или обман зрения, хотя, черт возьми, какой тут может быть обман зрения, когда едко-черная, словно нечестивая кровь, рух буквально пожирает пространство вокруг маги?

Изменения, как оказалось, коснулись не только цвета рух вокруг Аладдина, но и его поведения, очернив его самым отвратительнейшим способом. С каких-то пор он говорит с такой резкостью и остротой, что впору не поверить, что так может говорить юный маги, которого Джудал когда-то встретил в Бальбадде. Он вспоминает, что Хакурю стал немного более самоуверенным и дерзким, когда его рух окрасилась в черный цвет, но не настолько, чтобы полностью искоренить его природную учтивость. Чтобы настолько изменился человек, должно пройти гораздо больше времени, чем какие-то жалкие два года.

«Вот же дерзкий мелкий ублюдок!» — думает Джудал, глядя на слишком самоуверенную и дерзкую физиономию Аладдина, который уже далеко не мелкий, но все еще остается ребенком в понимании темного маги.

— Сам пропадай к черту, мелкий! — огрызается Джудал, а лицо его искажает раздражение. Меньше всего на свете ему нравится, когда кто-то смеет говорить с ним в таком тоне, даже Хакурю он не смог бы что-то подобное позволить. — Какого черта ты вообще тут делаешь? Только не говори мне, что ты новый оракул империи Ко!

Последняя фраза — не столько уверенность, не столько предположение, сколько просто пустые слова, за которыми ничего не стоит. Он не думает, что Аладдин смог бы стать новым оракулом империи Ко. Когеку не могла так поступить. Ни за что, никогда. Уж не она ли всегда считала его самого другом и вечно цеплялась за него, будто бы в ее жизни больше никого и не было? Она бы не смогла так гнусно предать его только потому, что Джудал умер. Во всяком случае, так думает он сам, и даже не допускает мысли, что дела могут обстоять совсем не так, как он думает.

Аладдин может иметь множество самых разных причин для того, чтобы находиться в империи Ко. О них всех Джудал не решается думать, желая достать информацию из первых рук, а не строить пустые предположения по этому поводу. Впрочем, нет никакой гарантии, что «новый» потомок Соломона согласится так просто рассказать о причинах своего пребывания в империи, слишком уж мерзкий характер у него сформировался за последние два года. Впрочем, возможно, так кажется лишь на первый взгляд, Аладдин ведь воспринял темного маги как какую-то галлюцинацию, но думается ему, что даже если так, то вряд ли бы он стал так разговаривать с ней, в его словах бы наверняка было меньше грубости, если бы он был таким же, как и прежде. Хотя Джудал плохо знал этого маги, у него сложилось о нем уже хоть какое-то более или менее внятное впечатление, как и об Алибабе, которое позже, когда им пришлось провести вместе два года, лишь подтвердилось, и ему оно казалось предельно верным. Но могло оказаться и так, что он просто не все знал об Аладдине.

Нервная усмешка кривит его рот, когда Аладдин начинает говорить. Все-таки изменения не так значительны, как могло показаться на первый взгляд. Это все тот же добренький славный Аладдин, просто немного повзрослевший. Рано или поздно он мог стать именно таким, нет в этом ничего сверхъестественного. В этом есть что-то даже успокаивающее. Джудал не имеет понятия, как надо было бы ему себя вести, если бы повзрослевший маги настолько изменился в действительности.

Факт, что Аладдин стал его заменой, кажется смешным, нелепым и в некоторой степени раздражающим, он словно бы сардонически смеется над Джудалом. Человек, который отправил его на Темный Континент, по-своему убил, просто не мог заменять свою жертву. Позволять такое — это катастрофическая ошибка судьбы, которую невозможно так просто простить. При нормальных обстоятельствах подобное сложиться уж точно не может, здесь словно бы кто-то приложил руку, и в этом есть прожилки чудовищной деланности, подстроенности, даже некой туманной, слегка заметной иллюзорности. Поверить слишком трудно.

Где-то на периферии сознания маячит злоба — верный пес, словно бы боящийся быть покинутым, своего рода тень Джудала. Она расцветает в его душе, подобно пестрым цветам весной, подогревается лучами болезненности мира и всего, что его населяет, цветет и благоухает, источая едкий сладковатый запах, вбивающийся в нос. С ней темный маги не собирается разбираться, принимая ее за неотъемлемую часть себя, за то, что позволяет ему снова и снова идти по миру, заливаясь неестественно веселым смехом. Злоба не жжет, она слишком родная и привычная, разливается приятным теплом по венам, будто кровь, течет, дает жизнь.

Слова Аладдина ударяют, будто разрушительная молния. «Так эта чертова старуха не умерла?» — с раздражением думает Джудал. Меньше всего на свете ему хочется знать, что Гекуэн, которую они с Хакурю, как казалось, убили. Меньше всего на свете он ожидает чего-то подобного. Что теперь делать, о том, правда, темный маги не знает. Ему хотелось бы окончательно покончить со старой ведьмой, но ни о том, где она теперь находится, ни о том, как можно с ней справиться, он не имеет ни малейшего понятия. Продолжение того кошмара, который снился ему на протяжении многих лет, будет весьма некстати. Впрочем, если она все-таки объявится и набросит на него цепи вновь, то он так просто не сдастся. Только не ей.

Аладдин так легко говорит о том кошмарнейшем полете, в который отправил темного маги, что это даже выводит из себя. Нет никаких сомнений, что он даже не сожалеет о содеянном, хотя наверняка был уверен, что Джудал никогда не вернется обратно на землю. С его стороны даже не слышится слов раскаяния, он даже просто искренне не просит прощения за это. Не то чтобы ему в действительности так уж сильно хотелось выслушивать от Аладдина слезные речи об этом, но было бы неплохо, если бы он проявил хоть какую-то долю уважения к его персоне, пострадавшей по причине слабости юного маги. И сам Джудал, конечно, ни за что бы не стал уважать этого гнусного сосунка, даже если бы он привнес в его жизнь что-то хорошее. Почета достойны только сильные духом, способные убить своего противника, насладиться его кровью и мертвой тленной плотью, а не те, кто может лишь отправить в полет человека против его воли. Аладдин не вызывает ничего, кроме отвращения.

— Даже хорошо, что ты здесь, — улыбается Джудал, думая о том, что ему не мешает свести счеты с тем, кто на два года отправил его черт знает куда. — Тхалг Тхалгейя!

Он дьявольски ухмыляется и создает несколько небольших ледяных торнадо, которые тут же несутся прямиком к Аладдину. Страха перед тем, что трагедия двухлетней давности может быть повторена, нет, ибо теперь Джудал уверен, что сможет предотвратить что-то подобное со стороны своего соперника. Возможно, слишком самоуверен, однако это не играет никакой роли для него, излишки все равно не испарятся, как ни крути.

Все происходящее больше напоминает некую омерзительную постановку, идиотский спектакль, полнейший фарс, устроенный неизвестно кем. Все выглядит чересчур фальшиво, наигранно, даже то, что Аладдин неожиданно покинул дворец — тоже, что за бессмысленный ход вообще, к чему это все? Но не смех вызывает происходящее, а скорее тошноту, отвращение. Джудал следует за ним — что же еще остается? — но чувствует себя рабом обстоятельств, а это бесит.

Маленький — или уже нет?.. — синеволосый демон пытается задеть словами Джудала. Что же? Умно. Но скучно и банально. И — мимо. Такие жалкие выпады слишком бросаются в глаза, реагировать на них — признак самой тяжелой формы умственной отсталости. Он, впрочем, не относится к тем людям, которые видят каждого своего собеседника насквозь, выставляют щит для отражения удара тогда, когда это необходимо. Джудал был для этого слишком… сосредоточен на себе? Возможно. Или же ему просто никогда не приходило в голову, каким образом можно побеждать в словесных сражениях. Ведь какой, в сущности, толк от этого? Ему сложно понять. И все-таки на подколку Аладдина он не реагирует. Ничего унизительного в том, чтобы показать свою силу, он никогда не видел. Правда, сейчас совершенно другая ситуация, Джудал прекрасно это понимает, но ему все равно, осознает ли это Аладдин. И было б очень странно, если б это было так.

Каким образом Аладдину удалось, используя какой-то жалкий мираж, уйти от ледяных торнадо, остается загадкой, над которой, возможно, Джудал задумался бы, если бы у него была возможность немного поразмыслить над этим. Но вопрос «Какого черта?» он все-таки задает сам себе и пытается в течение пары-тройки секунд найти разумное объяснение произошедшему, что, конечно, у него не получается — все эти чертовы водяные миражи, по идее, должны действовать только на живых существ, ибо они имеют способность видеть — собственно, это единственное, что делают миражи — создают иллюзии; так что нет никакой ровным счетом возможности, чтобы на ледяных торнадо это действовало. Размышления, однако, все эти бесполезны, есть гораздо более важные вещи в данный момент.

Из-за той чепухи, которая срывается с губ Аладдина, он кажется таким наивным идиотом, что вновь видится Джудалу тем же маленьким мальчиком, что и два года назад. Он, быть может, и подрос немного, пал в порок вдобавок, но в душе остался все таким же. Впрочем, где-то в глубине души темный маги, пожалуй, готов признать, что что-то достойное все-таки было в нем, иначе бы у него не было такого навязчивого желания столкнуться с ним, победить его, разобраться с ним. Но сейчас всего этого словно бы и нет. Аладдин кажется каким-то поразительным слабаком. Что с ним стряслось за эти годы? Где он растерял все то, за что его только можно было уважать? На его месте теперь только какая-то жалкая пародия на маги, вряд ли заслуживающая жизни.

— Ты че это, думаешь, что мы союзники, раз оба падшие в порок? — спрашивает Джудал и криво усмехается. — Че за бред вообще? И че ты вообще городишь? При чем тут старая ведьма-то?

Мгновение — и Джудал осознает: ничего интересного от этой схватки он не получит. На кой черт ему пытаться покалечить или убить того, кто даже защищаться нормально не может? Аладдина он когда-то признавал, понимал, что этот мелкий пацан силен, но сейчас все как-то совершенно иначе. Он даже не смог дать достойный отпор, использовал какую-то фигню. В итоге — смысл?

— А, впрочем, хрен с тобой, — бросает, — можешь валить с глаз моих. Нет у меня особого желания сейчас с тобой драться.

Джудал подлетает обратно к дворцу и опускается на гладкий прохладный пол, чешет затылок и бросает взгляд на Аладдина. Эти мерзкие перемены все-таки слишком очевидны.