Почему-то именно тёмное время суток было выбрано для столь долгожданной встречи. Почему-то именно тогда, когда своим сумеречным одеялом ночь укрыла Ко, с каждым часом ещё туже окутывая империю и погружая в кромешную тьму. Утихли птицы, люди давно уже сладко спали в своих постелях или усердно трудились в мастерских до самого рассвета, стремясь успеть исполнить свою работу вовремя. На улицах было пусто. Только разбойники и мелкие ночные хищники выходили на охоту, и казалось, что весь мир внезапно умер, чтобы потом, с рассветом, воскреснуть вновь.
Хакуэй не спешила. Ей нужно было хорошенько обдумать всё, ей нужно было звучать правдоподобно, ей нужно было, чтобы Хакурю поверил ей, принял её мнение. Она знала: просто не будет, никогда и ничего не давалось просто так, она училась и добивалась всего сама. А теперь ей нужно будет научиться врать, скрыть от брата свои странные мысли, непонятные сны, ощущения и перемены. Хакурю не должен был ничего заподозрить, по крайней мере, пока что.
Они просто побеседуют, она расскажет о своём мнении, о причинах своих поступков, узнает о том, что думает Хакурю. Она промолчит, не заикнется и словом о том, что последнее время что-то переменилось не только в окружающем мире, а и внутри. И всё ради того, чтобы уберечь Хакурю, ради брата она выбрала тогда сторону Коуэна, ради брата помогла Синдбаду? Конечно, если она сама верила в это, то и он должен поверить ей.

Старая  беседка из розового дерева, что расположилась  у самого пруда, едва виднелась издалека, благодаря тусклому свету фонарика. Хакуэй ступала медленно, почти беззвучно. Мощёная каменная тропинка, ведущая к беседке, была усыпана опавшими лепестками цветущих глициний. С тех пор, как Хакуэй вот так, без лишних глаз и ушей, наедине, разговаривала с Хакурю, прошло немало времени. Но, несмотря на это, она всё равно не спешила, оттягивала момент встречи, ступая по тропинке и обдумывая то, что надо сказать брату и то, чего ему знать не следует. И чем отчётливее и ярче становился огонёк фонаря, тем больше сомневалась Хакуэй. Может быть, стоило вообще свернуть с дороги и вернуться обратно, не ждать этого серьёзного разговора и оставить всё как есть: Хакурю у власти, она незримо будет поддерживать его, сохраняя в тайне ото всех перемены в себе. Разве так не будет лучше?
Ближе, ещё ближе. В голове уже почти сложился возможный диалог, предполагаемые слова строились в предложения, складывались в большие речи, убеждения и даже оправдания. Однако, стоило только шагнуть на ступеньки, ведущие к беседке и уловить приятных запах успокаивающий благовоний, как слова вылетели из головы. Никаких долгих бесед, никаких оправданий, только то, что нужно сказать и не больше. Если Хакурю захочет понять, он поймёт. А если нет, то значит, что  в этот раз их пути расходятся.
Хакуэй появилась в беседке почти беззвучно, с очередным порывом ветра, явно стремящимся поиграть с огоньком свечей. Окинув беглым взглядом всё вокруг, заметив кувшин и чашки, уловив уже выразительный аромат благовоний, Хакуэй остановила свой внимательный взгляд на брате. Он изменился и слово «повзрослел» не совсем подходило для описания изменений. Конечно, он вырос, но было ещё что-то, чего  при свете свечей в ночи, было не разглядеть так просто. Теперь он получил то, чего желал, но Хакуэй не видела торжества радости на его лице. Или он просто устал? Если бы так. Или он затаил обиду из-за того поступка сестры, из-за их разных взглядов на этот мир?

— Император Рен Хакурю, — её голос зазвучал серьёзно и немного холодно. Хакуэй поклонилась брату, застыла на мгновения, ожидая его реакции на своё появление. А после, так и не предоставив ему возможности сказать что-либо, приблизилась и бережно взяла за руку. Нет, не до объятий было сейчас, Хакуэй казалось, что это будет лишним, однако совсем хладнокровной к брату она быть не умела. Несмотря на внутренние перемены, сны и ощущения, она всё ещё любила его. Пока ещё любила.
— Простишь за опоздание? — она ласково улыбнулась так, как улыбалась только Хакурю и едва ли ощутимо погладила его по ладошке, словно не очень-то и хотела делать это, словно сделала машинально, поддавшись каким-то инстинктам, но пожалела об  этом. Безусловно, это был её брат, тот самый Хакурю, младший братик, но что-то было не так. И в нём, и в ней самой. Вокруг.
— Я знаю, о чём мы будем разговаривать, однако мне бы хотелось узнать как у тебя дела. Справляешься ли ты со всем? И… — она медленно выпустила руку брата и окончательно стёрла улыбку со своего лица, помня о том, какой непростой ценой достался престол Хакурю. Голос стал звучать тише и осторожнее, как будто Хакуэй боялась, что их подслушивают:
— Всем ли ты доволен?

Отредактировано Ren Hakuei (2016-07-03 00:37:56)

Время шло как-то необычайно медленно, словно кто-то специально замедлил его ход. Хакуэй терялась в догадках, терялась в том, как правильно вести себя с братом, что следует говорить и с каким выражением, дабы не вызвать лишних подозрений. А ведь раньше было достаточно одного чистого взгляда и искренней улыбки, нескольких слов, чтобы понять друг друга. Теперь же всё было по-другому: приходилось учиться, но уже не просто недоговаривать, а и врать. Врать родному брату, единственному воистину близкому и любимому человеку во всём этом странном мире.  Раньше такое казалось сущим бредом, что никогда не станет явью, однако сейчас, когда Хакуэй сидела рядом с Хакурю, сомнения и совесть её не терзали: она не собиралась говорить ему всю правду. Никто не должен был знать о том, что творилось в её голове. Никто. Особенно Хакурю.
— Что я хочу сказать? — переспросила она, произнося каждое слово медленно, словно растягивала момент, пыталась придумать убедительный ответ. Хакурю не понял её намёка? Он, забыл о том cвоём императорском указе, о войне, о том, на какую судьбу обрёк своих братьев?

— Мне просто интересно узнать, как у тебя обстоят дела, есть ли сложности, есть ли угрозы, какие планы, — пожала плечами Хакуэй так равнодушно, как будто это не она только что вспоминала о Коэне и о других, не она подумала о мести, которой ещё совсем недавно так сильно был одержим Хакурю. Хакуэй не хотела мусолить эту тему, ведь знала ответ наперёд. Хакурю действительно вернул то, что принадлежало ему по праву? Однако стоило ли всех тех страшных потерь и опасных изменений, на которые пришлось пойти?

— Хотя трудности были и будут всегда, так ведь? — чуть наклонив голову на бок, Хакуэй внимательно всматривалась в лицо своего брата, надеясь, что его глаза и мимика скажут больше, чем слова. Однако ночью, при неярком свете свечей, когда всё становится немного другим, увидеть того Хакурю, того самого младшего брата, с которым у неё всегда царило взаимопонимание, у неё не получилось. Быть может,  она сама не хотела видеть его, ведь сама больше не была той старшей сестрой, стремящейся всюду следовать за братом. Ей что-то мешало, и это что-то прочно засело внутри её, сковывая мысли и слова, не позволяя болтать лишнего. Впрочем, Хакурю тоже был как будто бы не здесь, не смотрел на сестру, направив свой загадочный взгляд в сторону величественного дворца, что в темноте ночи, казался огромной тёмной кляксой, освящаемой фонарями и факелами.
Хакуэй замолчала, последовав примеру брата, и взяла небольшую чашу с вином. Напиток подарил волшебный аромат и приятный, пусть и очень сладкий, вкус. Он не опьянил, а скорее  освежил мысли. Он не развязал язык, а наоборот, словно запустил механизм фильтрации речи. То, что поселилось в голове, Хакуэй не хотело проявляться, не хотело быть узнанным, не желало подозрений. Хакурю. Оно превратило Хакуэй в хорошую актрису, способную врать без сожалений, притворяться и хранить тайны. Оно насылало страшные сны каких-то давних баталий, показывало давно умерших людей, чёрными и ярко-алыми красками рисовало картины их смертей. Оно хотело веры Хакурю в свою сестру, оно желало, чтобы он обманывался и поддавался бессмысленной паранойе, чтобы он потихоньку сходил с ума. Оно хотело увидеть его сломленным, не сейчас, а позже. Оно жаждало разрушений.

— Хочешь узнать, почему так получилось? — ощутив на себе пристальный взгляд брата, Хакуэй и сама повернула лицо к нему, со стуком вернув чашку на место и расплескав немного тёмно-бордовой жидкости. — Я не отказывалась от идеалов Коэна, меня никто не заставлял этого делать, Синдбад не забрался в мою голову, если ты на это намекаешь. Я пересмотрела своё мнение. Время идёт, и людям свойственно меняться, от этого их взгляды становятся другими. Однако, знаешь, вспоминая о его планах на этот мир, и о том, что говорил Синдбад, я провожу лёгкие параллели. Мир не может быть единым целым, без границ, люди не должны лишаться своего прошлого. Границы нужны. Однако границы эти должны быть прозрачными, открытыми для торговли, для того, чтобы люди могли передвигаться свободно. Люди смогут сосуществовать мирно, обмениваясь своими знаниями и опытом. Огнём и мечом не достигнуть мира. По крайней мере, сейчас, — а ведь она почти не врала, просто раскрыла не всю правду. Её голос по-прежнему звучал спокойно и ровно, хотя во взгляде отражалось нечто доселе не присущее ей, словно, в самом деле, легкая пелена, насланная кем-то, застилала его. Благодаря тёмному времени суток и невыразительному свету свечей, этот взгляд рассмотреть было трудно. Что же, всё когда-нибудь бывает впервые, и брату врать тоже приходилось в первый раз. Самое забавное то, что было совсем несложно и так легко, словно делала это едва не каждый день.

Хакуэй, посчитав, что сообщила всё самое важное, отвела взгляд в сторону и задала свой вопрос:
— Ты думаешь иначе, Хакурю? Ты хочешь, чтобы империя Ко и дальше продолжила существовать как военная держава? Так этот мир разрушит себя сам. Ты этого добиваешься? — она вновь смотрела на брата, но уже своим привычным ясным взглядом. Хакуэй, несомненно, беспокоилась о Хакурю, которому, в свете последних событий, явно приходилось нелегко, только вот кто-то усердно подавлял её истинные чувства, мало-помалу заставляя плясать под свою мелодию. И это был явно не Синдбад.

— Хакурю, побереги себя,  — тихо, едва слышно, проронила Хакуэй. Она не могла откровенничать с ним, не могла рассказать ему всего, и всё же, сейчас она была той самой старшей сестрой, что заботилась о брате. — Я чувствую перемены. Ветер принёс их, — загадочно добавила она и вздохнула. Запах перемен витал в ночном воздухе, а голос в голове звучал всё громче.

Хакурю говорил твердо и уверенно, упрямо следовал своим идеалам. Он был похож на отца и на братьев  — если они что-то решили, то непременно доводили все до конца, они шагали по головам и через трупы ради того, чтобы привести свою страну к процветанию. Его слова, тон его голоса, решительный взгляд — все было словно скопировано, списано с покойного императора.  Хакурю действительно был достойной сменой ему,  он вырос настоящим правителем, он был готов на все ради империи, на все — кровопролитные войны, открытые конфликты, безжалостные разрушения. Безусловно, все это было неотъемлемой частью империи, ее историей, ее дыханием. Империя буквально жила войной, из поколения в поколение передавалось военное искусство, воспитывались настоящие храбрые воины, мысли которых были пропитаны патриотизмом. Когда-то все это нравилось Хакуэй. Она так сильно хотела быть на одном уровне с мужчинами, она так желала показать, что и сама является воином, что способна повести за собой целую армию. А теперь… Она перестала видеть смысл в этом всем, перестала гнаться за призрачными, как ей теперь казалось, мечтами,  ее как будто подменили. Совсем круто меняться Хакуэй не могла — это было бы слишком заметно, однако продолжать придерживаться старых взглядов тоже не желала. 
Теперь Хакуэй смотрела на мир иначе. Она смотрела на мир глазами Арбы. Она верила только в свои собственные идеалы, верила в Аль-Сармен и в их великую миссию. Больше она не видела своего младшего брата, не сына, матерью которого притворялась столько лет, а некую угрозу, которую следовало бы устранить, но сделать это тихо и неожиданно. Не повторять своих прошлых ошибок и на этот раз выжить. Теперь все просто должно завершиться именно так, как хотела она.
— Если хочешь продолжать воевать — это твое право как императора. Твой народ тебя поддержит, если ты действительно покажешь себя достойным доверия. Но строить новое на руинах старого… Ты уверен, что это «новое» в один прекрасный момент не рухнет, словно карточный домик на ветру? — спором здесь действительно ничего нельзя было решить — родные брат  и сестра стали слишком разными. Хакуэй старательно играла свою роль «старшей сестры», внушая и Хакурю, и себе, что все сделанное лишь пойдет на благо империи Ко и молодому императору. Размышлять о том, чьи взгляды лучше и правильнее можно было еще долго. Прикрываясь добрым образом Хакуэй, Арба могла действовать свободно, ведь Хакурю вряд ли подозревал о том, что она могла выжить. Она была, как сказал сам Хакурю, волком в овечьей шкуре, тем самым, который пусть и внешне создавал невинное впечатление, на деле был кровожадным и сильным хищником.
Хакурю волновался. А Хакуэй была спокойна и лишь делала вид, что беспокоится. Ей нравилась та незримая, но уже достаточно-таки толстая стена, что разделяла их. Так не могло продолжаться вечно: они не могли постоянно придерживаться одних  и тех же взглядов, не могли постоянно идти одной дорогой. Нужно было взрослеть.  И того приятного светлого тепла, что возникало каждый раз, когда Хакурю брал её за руку или обнимал — почти не было, за той стеной, которую выстроили разные взгляды и разбежавшиеся пути, за той стеной, которую воздвигла сама Арба, того должного, такого родного, тепла не ощущалось.
Слабо, но искренне улыбнулась, накрыв ладонью руку Хакурю. Следовало сделать вид, что никакой стены не существует, что все в порядке, несмотря ни на что.
— Дорогой брат, — на выходе произнесла  она, медленно и мягко спрятав улыбку, и, видимо, согревшись словами брата, — я хочу, чтобы ты понял одно: я тоже беспокоюсь о тебе. Твоя должность автоматически ставит тебя в опасное положение. Мне же проще — я могу передвигаться свободно, смотреть на другие страны, изучать их. Я могу узнавать много нового, а потом применять это во благо этого мира. Ты должен знать, что даже если пути разошлись, все равно я иду где-то рядом с тобой. Рука об руку, — ее взгляд был чистым, а в словах, казалось бы, не было ни грамма фальши. Она смотрела прямо в лицо Хакурю, не боясь его внимательного взгляда и не волнуясь из-за собственных слов. Он всегда ей верил, всегда. И сейчас должен был поверить ей.
— Но есть одна вещь, которая меня сильно беспокоит, — коротко кивнув на предложение Хакурю выпить вместе, Хакуэй задумчиво вздохнула, отвела взгляд в сторону, словно дурные мысли слишком задевали ее и не давали спокойно смотреть прямо на брата. — Мне кажется, что ты не доверяешь мне больше. Более того, из-за моей связи с Синдбадом ты наверняка считаешь меня предательницей.  Хакурю… — она поджала губы, словно собиралась расплакаться, как маленький ребенок, имитируя глубокую обиду. Актерскому таланту Арбы можно было лишь позавидовать. — Я действительно предательница  в твоих глазах?
Медленно потянувшись за чашей с вином, она повернула голову и встретилась взглядом с Хакурю.
— Спасибо. Этот вкус напоминает мне о былых временах, — она обхватила чашу пальцами, но пить не торопилась: все ждала ответа Хакурю. — Когда нам и слов не нужно было, чтобы понять друг друга.

Отредактировано Ren Hakuei (2016-07-31 20:03:05)

Хакурю обманчиво казался взрослым. Хоть и не был он никогда ребенком, которого следовало всячески опекать, носиться за ним, сломя голову и постоянно держать в поле своего зрения, он был тем ребенком, к которым, наверное, все привыкли. Их жизнь не была такой, как у самих обыкновенных принцев и принцесс из счастливых сказок, всё было иначе. Хакурю рано пришлось стать самостоятельным, рано научиться отвечать за всё самому, Хакуэй тогда казалось, что он спешит, гонится за временем и стремится скорее стать взрослее, даже взрослее неё. Он не держался за детство тогда, впрочем, как и сама Хакуэй.  Словно эту часть их жизни кто-то специально вырезал, удалил, убрал.  И этим кем-то оказалась их мать, как оказалось после. 
Страшная женщина воистину. Хакуэй не осуждала мать бурно и не искала возможности, чтобы как-то насолить ей, однако не чувствовала в той женщине ничего родного и теплого, не было никакой тяги, не было таких чувств как к Хакурю.  И насколько же была иронична судьба, когда так круто всё повернула, сделав из самой Хакуэй сосуд, телесную оболочку для Арбы? И, конечно, предательницу, лгунью и злодейку. Ту самую, которой когда-то была Гьекуэн.

Как сестра она увидела бы сейчас Хакурю  взрослым, состоявшимся человеком со своими твердыми целями и убеждениями, способными изменить мир. Как Арба – смотрела на маленького ребенка, полного какой-то наивности и веры в свои собственные идеалы, которые, впоследствии, разобьются, словно высокие волны, о скалы могущества Аль-Сармен. Он был так молод и несколько глуп, что Арбе было жаль его. Хакурю забрался высоко, на самую-самую вершину и его падение, которое рано или поздно произойдет, будет очень болезненным или даже смертельным.  Арба видела уже кого-то такого же, сильно верящего в свои идеалы и рвущегося вперёд, защищающего неправильный мир и его традиции, забывающего о истинном боге, выстраивающего что-то новое на костях старого. Короли, к сожалению или к счастью, долго не живут, если не умеют правильно пользоваться собственной смекалкой. В конце концов , не было, нет и не будет, ничего лучше идеологии Аль-Сармен. Всё остальное — временно и не вечно. Даже то, за что так уцепился Синдбад.  Все когда-нибудь рухнет, а бог останется, останется Илах.

—Твои слова как бальзам на душу. Как камень с плеч свалился, спасибо. Для меня действительно очень важно знать, что ты не отвернулся от меня, несмотря на последние события. Ты ведь единственное, что у меня осталось, единственный воистину родной и близкий человек, — на её лице промелькнула грустная улыбка, для того, чтобы Хакурю поверил: ей действительно без него нелегко, ей нужна его поддержка, его вера и любовь. Как бы там ни было — всё это необходимо было Арбе, сейчас подозрения нового императора были ни к чему, он должен был быть уверен: тогда не стало Арбы, тогда, когда он убил свою собственную мать, женщину, которая его родила, свою плоть и кровь. Он должен был думать так, верить в свои ничтожные силы и строить своё государство, которое вскоре падёт к Его ногам.
— Знаешь, столько лет прошло с тех пор, как мы потеряли братьев и отца, что, кажется, скоро об этой страшной истории все забудут. Странная вещь  память, она может терять свою яркость и цвета со временем, — она вздохнула и залпом осушила чашку. Алкоголь не возымел на Арбу сильного действия, языком болтать и выдавать себя она не стала бы даже после двадцати чашек самого крепкого вина. Единственное что — стало сладко и тепло, спокойно. — Они бы гордились тобой, — уже чуть тише добавила она, позволив себе легкую улыбку. События тех дней ясно  хранились  в памяти: Арба прекрасно помнила тот ужасный пожар, который забрал с собой жизни членов императорской семьи. Она помнила всё до мельчайших подробностей и мысленно ухмылялась: это была всего лишь одна небольшая победа на пути к более глобальной цели. Они не умерли просто так, а отдали жизни во благо будущего, в котором всенепременно будет Он.

— А ты… Как ты себя чувствуешь? — Хакуэй поднялась следом, не спешила отвечать на вопрос. Она переменилась в лице, обеспокоенно смотрела на брата. Смотрела внимательно и пристально, как когда-то Гьекуэн. Это были её глаза, мимика, её лёгкие, едва уловимые движения. Не удивительно, ведь Хакуэй — её дочь, должна быть похожа, даже немного копия, тоже оболочка для Арбы. Так же будет и с дочерью Хакуэй, если удастся родить её и вырастить для дальнейшей жизни, если вновь не получится вернуть Его. Арбе нужно было перестраховаться, нужен был запасной план, варианты. Ей хотелось жить дальше, еще много лет и жить ради того, чтобы увидеть, как Илах возвращается в этот неправильный мир.
— Императору нужна поддержка. Нужен преданный человек рядом. Не думал ли ты о женитьбе? — её вопрос звучал странно и, возможно, не к месту, однако это и был её запасной вариант:  ребёнок Хакурю, его дочь. Если не он сам. — Мне бы  хотелось увидеть рядом с тобой сильную и верную женщину, — её губ коснулась тёплая улыбка, а рука легонько легла на плечо Хакурю. — Хотелось, чтобы ты не оставался здесь один, ведь твой маги… — она специально оборвала предложение, предав своему голосу ещё большего трагизма, и горестно вздохнула:
— Пожалуй, от прогулки я откажусь. Ты ведь простишь меня?