Казнить?..
     Ситарат был совершенно уверен, что разговор по голосвязи не будет иметь к нему никакого отношения, и оказался прав, но это? Недоуменно вскинув жесткие наросты, покрывавшие бровную дугу, он вперил в Нокса полный сомнения взгляд, поражаясь произошедшей с торгутой… метаморфозе.
     Даже когда он был ранен, устал и изможден своими злоключениями на Макебе…
     Даже когда вынужден был терпеть многословные и утомительные нападки Ревейджа, раз за разом по кругу возвращавшиеся к одной точке...
     Даже когда в темных переулках Каас-Сити на них напали подосланные разочарованным отцом наемники…
     …Дарт Нокс не был настолько ослеплен своей яростью и тупой жаждой крови. Не напоминал чумного хищника, у которого только и осталось, что неутолимый инстинкт убивать, откровенно недостойный Темного Советника, одного из управленцев Империи.
     Ситарат не взял бы на себя смелость сказать, что хорошо знает этого тогруту, но кое о чем ему все-таки было известно. Никогда не отличавшийся рассудочностью и склонностью к холодному логическому мышлению, Нокс, тем не менее, был умен. Эмоциональный и порывистый, он умел вовремя остановить себя, чтобы принять правильное решение и ― в большинстве случаев ― добиться желаемого успеха. Его боялись, да, но вместе с тем уважали. В том числе за то, что он мог рискнуть жизнью, чтобы сохранить жизни своих людей. В этом Ситарат еще не так давно убедился на собственном примере.
     И теперь этот пекущийся о каждом более-менее ценном кадре Темный Лорд намеревался без раздумий избавиться от целой группы ученых и солдат, провинившихся разве что в том, что обстоятельства сложились против них? Судя по выражению лица мужчины на голограмме, его такой вердикт шокировал. А значит, Ситарат не ошибся. Значит, Нокс рисковал чуть погодя крепко пожалеть о поспешно принятом решении.
― Мой Лорд.
     «Не дразните тук’ата», ― говорила как-то Ситарату одна из оплаченных отцом нянек, когда он был еще совсем мал. ― «Тук’ата всегда найдет удобный момент, чтобы вонзить клыки вам в горло». Ситарат же, презрев опасность, собирался подойти вплотную и положить ладонь этому тук’ата на нос.
     Имперец обернулся, глянув на него со странной смесью мольбы и удивления.
     «Я понимаю, что лезу в свое дело, но послушайте меня, пожалуйста…»
     В Бездну. Никакое увиливание не смягчит факта.
― Мой Лорд, повремените с решением, ― Ситарат отступил от стены, чтобы выйти на середину комнаты. Ровный спокойный голос, прямой взгляд. Он не намеревался прикармливать Нокса ни одной из так любимых и так желанных им сейчас эмоций. ― Эти люди еще могут верой и правдой послужить вам.
     «Как я служу», ― явственно читалось в легком изгибе губ, но все же осталось невысказанным.

     Внутренняя борьба, обуявшая Дарта Нокса, отразилась чудовищным напряжением на его смазливом, совсем еще юном лице (как, должно быть, он раздражал Темный Совет своей молодостью), исказила очертания белых пятен, таких блеклых на коже, высветленной влиянием Темной стороны. Верхняя губа подрагивала, обнажая острые клыки хищника и кончик красного языка, под рыжими глазами пролегла тень. Даже скулы, кажется, обострились, и Ситарат ненароком подумал: а если сейчас одеть его в рубище и вручить в руки заостренный шест, была бы ощутимая разница? Удалось бы в полубезумном рабе, одержимым своим выживанием, разглядеть достоинство и величие Темного Лорда, ученого и исследователя, хранителя древних знаний?
     Ситарат подозревал, что нет, и почему-то это вызывало у него досаду. Не говоря уже о тех темных, глубоких чувствах, что расцвели в груди при взгляде на безымянного раба, «полосатика», как его тогда называли, только что растерзавшего своего оппонента зубами и клыками, подобно дикому зверю. Чувствах, которые он испытывал так редко… и которые очень хорошо помнил.
     Но все-таки рассудок победил. Глухая кровавая туча рассеялась, уступая место смятенному раздражению, и Ситарат незаметно, но с облегчением выдохнул. К своему удивлению, он только сейчас понял, что, вставая на пути у Нокса, куда больше беспокоился за собственную веру в благоразумие последнего, чем за свою жизнь. Может, та девчонка-тогрута была права, и он действительно ценил ее слишком низко…
     «Мудрое решение, мой Лорд», ― звучало бы скорее торжествующей издевкой, каким бы искренним и доброжелательным оно не было, а потому Ситарат предпочел промолчать. Он молчал, когда Дарт Нокс сверлил его взглядом, обещая нелегкие разбирательства. Молчал, когда тот прошелся по кабинету, раздумывая. Молчал, когда прозвучал сакральный вопрос, такой неожиданный и будто бы призванный… уязвить?
    Молчать дальше у него, увы, возможности не было, хотя Ситарат наверняка охотно бы ей воспользовался. Говорить об учителе было… сложно.
― Полагаю, что да, мой Лорд. Но куда чаще он думал об успехе. И он, разумеется, знал, что не обойдется без жертв.

     Вот значит, как. На собрании Темный Совет изволил обсуждать дальнейшую судьбу имперских экзотов, резко изменившуюся после ошеломительного, но недолговечного успеха Малгуса. Учитывая то, что Дарт Нокс был не человеком, не чистокровным ситхом и даже не киборгом, хотя и последних зачастую считали отбросами, загадку его дурного настроения можно было считать разгаданной.
     Да вот только его, Ситарата, участие во всей этой кампании было одновременно слишком значимым и слишком отстраненным. Он практически чувствовал, как Нокс, подобно хищной птице, впивается в него когтями, не намереваясь ослаблять хватку до тех пор, пока не выпустит пар и не расставит все точки над i.
― Чтобы привнести светлое будущее, ― эхом повторил Ситарат чужие слова и, спустя короткое промедление, продолжил. ― Дарт Малгус, ― он больше не имел права называть его «мастер» или «мой учитель», а предателем ― не хотел, ― полагал, что Империя прогнила в корне. Что нужен принципиально новый порядок, выстроенный с нуля. С минимальным принятием устаревших идеалов. Он не желал менять Империю, он желал уничтожить ее и на ее руинах возвести новую.
     Прямой взгляд Дарта Нокса Ситарат стоически выдержал, ответив ему холодной отстраненной угрюмостью. Нет, он нисколько не сомневался в том, что эту рану, растянутую и расковырянную до костей, в покое не оставят еще долго (если это вообще когда-нибудь произойдет), но в его планы не входило до конца жизни демонстрировать всем окружающим то, что те хотели видеть: «О да, да, конечно, вы правы, старый ублюдок был безумен и стал для Империи настоящим бедствием, я презираю его за это».
     Унизительное ползанье на брюхе ― вот что было бы достойно презрения.
― Вы хотите знать мое мнение? Дарт Малгус считал, что стоило. Считал, что Империя катится в Бездну, и спасти ее уже невозможно. Только отхватить кусок побольше и уберечь его под своим началом.
     Почему-то захотелось опустить взгляд, но Ситарат все равно смотрел твердо и прямо. Считал ли он себя виноватым? Рассудочные суждения об этом утонули в крови и захлебнулись в криках боли и страдания, что разносились по коридорам имперских пыточных, а шрамы ― ровные и аккуратные или рваные и неровные ― уже никогда не уйдут с некогда гладкой и лоснящейся мареновой кожи. Малгус… был для него не просто учителем и генералом, за которым он пошел, не раздумывая, и за которого охотно отдал бы свою (будто бы бесценную) жизнь. В каком-то смысле Малгус был для него всем.
     Но ― недолго, и Ситарат не успел забыть, каково это ― одиночество в отчуждении.
― Я не могу сказать, был ли он лучше, но резонанс он вызвал определенно больший, чем многие другие.
     Иначе стал бы Темный Совет раз за разом собираться, чтобы обсудить последствия предательства Малгуса и необходимые меры для… чего? Для того, чтобы «старая» Империя притихла и сделала вид, будто бы и не было вовсе никогда никакого Малгуса, не было идей слишком смелых, чтобы даже высказать их, не говоря уже о том, чтобы за них бороться, и не было треска, с которым расходилась по швам вековая устоявшаяся система, стоило лишь потянуть за нужную нитку.
     При взгляде под определенным углом итог деятельности Малгуса можно было бы даже назвать успехом, просто Малгусу он стоил одной жизни, а Империи ― многих тысяч.
     Засим обвинения закончились, и Ситарат, избавленный от необходимости защищаться от неуклюжих нападок Нокса, позволил себе немного расслабиться. Боль потери и поражения в его груди давно уже улеглась, и говорить о Малгусе он мог без дрожи в голосе и характерного блеска в желтых глазах. Не легко, сосредоточенно, подбирая слова, но уверенно, не предоставляя собеседнику даже возможности попытаться уязвить себя.
     Обвинения кончились, настала очередь неприятных фактов. И если до сих пор Ситарат держал на краю сознание ироничное: «А я-то тут причем?» ― то после того, как Дарт Нокс вернулся за стол, подавленный, дрожащий от гнева и обиды, всякая ирония выветрилась из его головы. Малгус… знал, что в случае его поражения последствия будут ужасны, но сам он заблаговременно избавил себя от риска с ними столкнуться, сконцентрировав всю мощь Новой Империи на собственной властной и могущественно фигуре.
     Теперь он был мертв, а Ситарат уже не первый месяц расхлебывал заваренную учителем кашу. Давился ей, вяз, обжигал язык, но даже теперь, когда все, казалось бы, осталось позади, тень несостоявшейся Новой Империи то и дело дотягивалась до него из Бездны, проходясь по спине жгучим хлыстом.
     Дарт Нокс много значил для Ситарата, и видеть его таким по вине Дарта Малгуса… было тяжело. В особенности, потому, что Ситарат, за которым навеки закрепилось язвительное «ученик предателя», ничего не мог для него сделать.
― Мне… жаль, мой Лорд, ― он был искренен в своем сочувствии. Возражать ему было нечего, задавать вопросы не имело смысла: если бы Нокс мог бы хоть как-то повлиять на решение Совета, вернулся бы он в кабинет злым, как грозовая туча?
     К тому же, Дарт Нокс был не единственной знакомой Ситарату тогрутой в Империи. Чистки, значит...
― Я не могу говорить за всех экзотов, ― он взял на себя смелость сдвинуться с места без соответствующего приказа и подойти ближе к столу. Ощущение было, будто медленно двигаешься к центру электромагнитной бури, такими сильными были эмоции, бурлившие в Ноксе. ― Но касательно вас они ошибаются.

     Ошибся. Как же глупо и непростительно он ошибся.
     А ведь действовать порывисто и импульсивно его отучили еще в самом юном возрасте, веля анализировать, наблюдать, взвешивать и предвосхищать чужие реакции. Контролировать каждое слово, каждый взгляд.
     Так о чем же он думал, подвергая своего благодетеля такому унижению, как сочувствие?
     Мысли спутались, разметанные между желаемым и дозволенным, между тем, что произрастало из самых ранних лет жизни, удобренное обучением, воспитанием, порядками, правилами, и тем, что таилось глубоко в душе, бережно хранимое, осторожное, подобное домашнему зверю, которого нельзя было показывать окружающим, не рискуя его погибелью, и который изредка, но все-таки поднимал голову. Желание обнять, обогреть, позаботиться ― на словах это звучало так нелепо, так низко ценилось во всех кругах, в которые когда-либо входил Ситарат. Он никогда этому не учился, его никогда в этом не поощряли, но врожденный потенциал ему все-таки удалось уберечь. Удалось сохранить куцее и блеклое, но все же умение любить без оглядки на выгоду, постулаты высшего общества и положения Кодекса ситхов.
     С одной стороны, копошиться в этом было почти противно, как в чем-то слепом, чувственном, лишенном логики и практического расчета. С другой, Ситарат, несмотря ни на что, был гордым и самодостаточным, и свои взгляды на жизнь готов был аргументированно отстаивать. Да, он умел любить. Да, он позволял себе это делать. Кто, в конце концов, сказал, что лорд ситхов не имеет права на светлые теплые чувства? Кто, в конце концов, смог бы ему запретить?
     Вместе со светлым шевельнулось в душе и темное. Другой оттенок, обратная сторона медали. Все те же объятья, но с пальцами, сомкнутыми на запястьях, тяжелым дыханием, холодной поверхностью стола под напряженной спиной… Утешать можно было по-разному, по-разному можно было касаться и целовать, и гладить… Чужая сиюминутная слабость заводила, провоцируя ей воспользоваться, но Ситарат понимал, как бесконечно далеки эти образы от доступной ему действительности. Слишком мало было «за», слишком много «против». Даже думать об этом не стоило, хотя иногда это было… трудно.
     И в то же время Ситарат прекрасно знал, какие чувства руководили Ноксом, вынуждая отвергать любую попытку поддержки. Скорчившийся в кресле, с подрагивающими плечами, с глазами, блестящими от слез, член Темного Совета, Глава Сферы Древнего Знания Дарт Нокс выглядел откровенно жалко, и Ситарату, привыкшему скрывать не только такие сильные эмоции, но и любые другие, смотреть на это было дико, чуждо… почти мерзко. Остановившись в паре шагов от стола, он оказался перед нелегким выбором: презрительно скривить губы и признать свое разочарование в ситхе, который для него действительно много значил, а сделал и того больше, или… принять. Принять Нокса таким, какой он был, со всем его рабским прошлым, варварскими замашками, пафосными речами и болью, которую он хранил и от которой питался, раздувая и обращая ее в гнев и ненависть ― вожжи могучей Темной стороны.
     Сам собой невольно вспомнился Малгус. Высокий, властный, широкоплечий, один только его силуэт вселял в подчиненных трепет. Малгус не терпел слабости и попросту убивал тех, кому не хватило сил за ним последовать.
     Ситарат грубо оборвал себя на полу-мысли, едва ли не кривясь от отвращения. Трудно было придумать что-то хуже, ниже, чем попытку сейчас сравнивать Нокса с Малгусом.
― Как скажете, мой Лорд, ― он поклонился и, чеканя шаг, направился прочь из кабинета, смело поворачиваясь к Ноксу спиной, хотя чутье и подсказывало ему: он не должен был этого видеть, и Темный Лорд может пожелать избавиться от свидетеля. Ситарат и сам жалел о том, что не ушел раньше, что вмешался в разговор и попал под горячую руку, что попытался утешить, помочь… и не смог. Что получилось бессмысленно и бездарно.
     Что теперь он должен был принять одно очень важное для себя решение, о котором Дарт Нокс никогда ничего не узнает.

     Эта неделя была долгой. За массивными стенами многочисленных зданий и толстыми стеклами ростовых окон день и ночь грохотал ливень. Окрестности Каас-Сити превратились в сплошное хлюпающее под сапогами болото, кишащее влаголюбивыми хищниками и насекомыми. Когда Ситарат покидал город, чтобы встретиться с тем или иным коллегой, обосновавшимся в одном из отдаленных аванпостов, всю дорогу он слушал, как барабанит дождь в стальную крышу ховеркара, а возвращался в небольшую выделенную ему от Сферы Древнего Знания квартиру промокшим до нитки и с сапогами, перемазанными в грязи по самое голенище.
     Дел было много. Вновь развернувшаяся война с Республикой каждый день забивала почтовый ящик Темных Лордов всевозможными сводками, донесениями и отчетами. Искренне заинтересованный в своих новых обязанностях и, кроме того, имеющий целью показать себя в лучшем свете, Ситарат являлся в архив засветло (если считать светлым то время суток, когда непроницаемые облака из черных становились сизо-серыми), и заканчивал работу поздней ночью. Каждый день он составлял отчет о результатах собственной деятельности по им же самим придуманному формату и отправлял его на имя Дарта Нокса, избавляя обоих от необходимости личных встреч и устных отчетов.
     Нежелание Темного Лорда как-либо с ним контактировать как минимум в ближайшее время Ситарат предугадал еще раньше, чем оно стало совершенно очевидно. Кому захочется смотреть в глаза тому, перед кем ты вчера выглядел столь неприглядно? Ситарат хорошо знал это чувство. Буквально недавно ему на Макебе пришлось работать с той, кто перехитрила его, как бестолкового аколита, усадила на цепь, как бешеного пса, и всю дорогу до Дромунд-Касса глумилась над его поражением и бессилием (хотя, надо отдать девчонке должное, она могла бы вести себя гораздо, гораздо хуже). Работать на равных, если опустить тот факт, что у тогруты был могущественный покровитель, а Ситарату положено было почетно погибнуть вместе с планетой только потому, что его имя случайно попалось на глаза Дарту Марру в одном из многочисленных списков.
     Не то чтобы Ситарат одобрял тягу Нокса к избеганию его общества ― в конце концов, это было очередное доказательство его слабости и незрелости, неспособности справиться с собой и со своими эмоциями ― но он, по крайней мере, мог ее понять. Решение он, к слову, так и не принял: с течением времени острота вопроса как-то смазалась, и пару дней спустя Ситарат решил просто забыть о происшествии в кабинете Нокса и собственной, пожалуй, слишком острой на это реакции. Ему самому простили государственную измену, неужто он не мог оплатить своему благодетелю той же монетой?
     Помимо всего прочего, Ситарат тосковал по Ноксу. Одно дело было (даже без надежды на взаимность) постоянно быть где-то рядом, переговариваться, слушать голос, ловить взгляды, наблюдать за руками, за тем, как ловко играли когтистые пальцы на пианино какой-нибудь приборной панели, или за тем, как причудливая, но так любимая Темным Лордом мантия облегала его узкую грудную клетку… И совсем другое ― «Да, мой Лорд», «Нет, мой Лорд», и короткие письма: официальные, сухие, ничего лишнего.
     Тосковал и был искренне рад, когда получил новое письмо, радикально отличающееся от десятков предыдущих, во-первых, фразой, не имеющей никакого отношения к работе, во-вторых, тем, что Темный Лорд желал (наконец-то) видеть его у себя.
     В кабинет Нокса Ситарат явился незамедлительно. Переступил через порог, поклонился, приветствуя, вышел на середину комнаты. Нокс все так же сидел за столом, как и тогда, почти неделю назад, когда Ситарат оставил его наедине с самим собой огорченного и подавленного, но из напоминаний о том злополучном дне остался разве что датапад ― новый на замену разбитому старому.

     К немного странному поведению Нокса Ситарат отнесся терпеливо и с пониманием. Этот тогрута давненько уже прослыл личностью непредсказуемой и эксцентричной, так что затянувшееся молчание, нервные жесты и излишне долгий изучающий взгляд были еще чем-то сравнительно обыкновенным. Волновался, потому что по-прежнему стыдился своего прокола недельной давности. Смотрел, потому что искал малейшие признаки какой-либо реакции на произошедшее. Быть может, ожидал пренебрежения, холодности или еще чего. Ситарат ответил на его взгляд нейтральной доброжелательностью: молча опустился в предложенное кресло и откинулся на спинку, расслабленностью позы выражая уверенность в собственном положении. Он, правда, поймал себя на том, что и сам злоупотребляет взглядами в сторону Дарта Нокса, и спешно себя одернул.
― Дарта Марра и Дарта Ревейджа, ― без тени иронии и сарказма дополнил Ситарат слова Нокса. Времени на то, чтобы припомнить тот день, ему практически не понадобилось, такие вещи имеют обыкновение надежно врезаться в память. ― Все верно, мой Лорд. Хорошо помню.
     А вот причина, по которой Нокс вызвал его к себе, Ситарату не понравилась с самых первых слов. Как минимум, потому что он предпочитал стабильность, которой в его жизни как-то катастрофически не хватало. На похвалу он ответил коротким кивком ― ставшая уже привычной покорность с ярко выраженным чувством собственного достоинства. Ситарат знал, что заслужил похвалу, и знал, как принять ее правильно.
     И да, он тоже был рад тому, что не окончил свои дни в озере лавы вместе с хаттскими дроидами. Тогда ― только потому, что до сих пор, несмотря ни на что, был жив, теперь ― потому что его чудесное выживание и еще более чудесное оправдание открыло перед ним невиданные доселе горизонты. В том числе, дало ему возможность вновь, обнажив меч, встать бок о бок с Дартом Ноксом. Ситарат старался не думать об этом, не мешать личное с работой, но Бездна ее побери, как же все-таки это было трудно.
     Коррибан, значит… Древняя колыбель Империи, планета красного песка, пустынной жары и ситхских гробниц, где вечная угроза ― скрытая и явная ― плотно переплелась с величием. Коррибан хранил множество тайн, в которых Сфера Древнего Знания была заинтересована, как никакая другая, а после дождливого Дромунд-Кааса его и вовсе можно было счесть почти курортом, да только вот…
― Это большая честь. И большая ответственность, ― не покидая своего кресла, хотя сидеть при поднявшемся на ноги Темном Лорде было несколько неудобно, Ситарат внимательно следил за ним взглядом, догадываясь, чем вызван очередной приступ плохо сдерживаемой нервозности. Обучение в Академии само по себе было тем еще испытанием на крепость духа и физическую прочность, и такому, как Нокс ― вчерашнему рабу со сколиозом, недоразвитыми лекку и следами плетей на спине ― должно было даться особенно тяжко.
     Ситарат медлил, колеблясь между тем, чтобы просто согласиться с новым назначением, и тем, чтобы озвучить то, о чем обычно предпочитал молчать. Не все, разумеется, лишь самую малость.
― Я поклялся вам в верности, мой Лорд, и сделаю все, что в моих силах, чтобы упрочить ваши позиции.
     Пока звучало одно слово, в голове проносились десятки мыслей, начиная от отголосков самой простой обиды на чужой эгоизм и заканчивая подозрением в том, что Нокс таким образом решил попросту от него избавиться. Может даже с дополнением к плану в виде оплаченных убийц ― куда более квалифицированных, чем те, на которых не поскупился отец Ситарата.
     Коррибан, как ни крути, опасное место, и никто не удивится, если однажды одного неудачливого лорда растерзают особенно злые тук’ата.
― Но… все же, ― он-таки решился, ничем, впрочем, не выдав своего волнения. Разве что слабым блеском надежды в ярких янтарно-желтых глазах. ― Нет ли для меня возможности остаться здесь? И последовать за вами, когда вы покинете Дромунд-Каас.

     Ситарат ожидал, что его вопрос смутит Темного Лорда, а потому закономерная реакция последнего не всколыхнула в его душе ничего похожего на чувство вины. В естественных эмоциях не было ничего постыдного. Они, в конце концов, не джедаи, чтобы всю жизнь все держать в себе.
     Не Ситарату, правда, было об этом судить, но особенно правильным и успешным ситхом он себя никогда и не считал.
     Но ответ был все тем же: нет.
     Чуть подавшись вперед, Ситарат поставил локоть на подлокотник кресла и подпер голову кулаком, принимая вид раздосадованный, но гордый. Так мог бы сидеть какой-нибудь могущественный правитель, которому донесли, что давненько бунтовавшая планета с дальних рубежей все же вышла из-под контроля высшей власти, а потому на званом вечере завтра не будет так любимого правителем сидра ― по его мнению, лучшего во всей Галактике, но производимого только на той планете. Картину искреннего расстройства завершил взгляд, опущенный с лица Дарта Нокса на его руку в когтистой перчатке.
     Рука погладила стол, стальные когти с тихим, едва слышным звуком прошлись по лакированной столешнице. Ситарат сморгнул. Слишком ярко представилась пикантная, совершенно неподходящая ситуации картина: эта же самая рука, но без перчатки, с тонкими пальцами и собственными острыми когтями, а вместо столешницы ― спина или грудь с четко очерченными под кожей мышцами, светло-желтое на насыщенном алом. Он практически сумел ощутить на себе щекочущие прикосновения этих когтей и чуть влажное тепло чужой ладони…
     Ситарата бросило в жар, и он чуть наклонил голову вперед, потирая подушечками пальцев жесткие бровные наросты в попытке справиться с необычайно сильным чувством. Это было слишком… некстати.
     К счастью, Нокс заговорил снова, позволяя ему сосредоточиться на словах, на действительности. А сосредоточившись, Ситарат понял, что Темный Лорд пытается перед ним объясниться.
― Я… Я понимаю, ― он попытался прервать Нокса и одновременно не перебить его, не переступить тонкую границу дозволенного.
     И прервался сам, когда тот небрежно, как-то по-звериному облизнул губы. Но вот что-то, а некультурность и неприемлемость данного жеста в этот момент Ситарата беспокоили меньше всего.
     «Проклятье…»
     Может, идея с Коррибаном была не так уж и плоха ― ему определенно не мешало бы отвлечься.
     Нокс сел достаточно резко, чтобы немного разрядить обстановку, и Ситарат выдохнул, вновь откидываясь спиной на спинку кресла. «Результат работы», «утереть нос, «судьба нового народа» ― вот о чем он должен был думать.
― Понимаю, ― повторил он чуть тише обычного, следуя взглядом за жестом Нокса к монтралам, похожим на два массивных тяжелых рога, но на деле легких и полых. Золотистые кольца ― так любимые тогрутами украшения ― тускло поблескивали в искусственном свете немногочисленных ламп.
     И снова это предательство. Черное пятно, от которого Ситарат никогда не отмоется. Но если сам он с этой мыслью уже смирился, то Нокс, судя по всему, с сопутствующими обстоятельствами этого предательства смириться никак не мог.
― Мой Лорд, ― а ведь он помнил, чем в прошлый раз закончилась его нелепая попытка утешить, и все равно немного наклонился к столу, так, чтобы при желании можно было дотянуться до Нокса рукой. Жгучее желание хоть что-то сказать оказалось сильнее здравого смысла. ― Когда я назвал вас удивительным… я имел ввиду в том числе и то, что у вас хватает сил со всем этим управяться. Я восхищен этим.
     «Восхищен вами».

― Уж поверьте мне, ― Ситарат слегка склонил голову к плечу, со сдержанным интересом подмечая малейшие изменения мимики Дарта Нокса (особенно занимательно это было при учете того, что мимика у Темного Лорда была яркая и живая), ― я тоже. Но мне пришлось заплатить сполна.
     По крайней мере, по мнению некоторых, согласившихся с оправданием. А вот Дарту Ревейджу (и не ему одному) не хватило его пленения, пыток и самоубийственной миссии на Макебе, и он считал, что все эти злоключения в обязательном порядке должны были закончиться для предателя жестокой казнью.
     Может быть, он был прав. Ситарат по-прежнему думал, что ему несказанно повезло (если включить в понятие везения его оцененные Ноксом и Марром навыки и способности) оказаться сейчас в удобном, пусть и жестковатом кресле в кабинете главы Сферы Древнего Знания, а не в урне с прахом или желудке чьего-нибудь особо прожорливого питомца. В каком-то смысле, Сила была к нему благосклонна, всякий раз помогая ему избегать смерти (или операционного стола его отца) в тот миг, когда, казалось бы, не оставалось уже никакой надежды.
     Все указания Ситарат внимательно выслушал, время от времени кивая в знак того, что понял. Навязчивый морок отступил, разум очистился, и он снова был спокоен, сосредоточен и собран. Разве что старался больше не отводить взгляда от лица Нокса и, особенно, не смотреть на руки.
― Я не подведу вас, мой Лорд, ― подытожил он, склоняя голову в почтительном поклоне. ― Все будет исполнено в лучшем виде.