Это было невыносимо. Невыносимо и невозможно, и он уже не знал, что ей сказать, и следует ли вообще что-то ей говорить. Зачем? Чего ради?
Пусть имперцы занимаются всем этим – что же, так и есть. Он не был особенным – он был одним из своего народа, а в его народе не очень-то чтили, когда человек пытается уподобиться змее, забывая о чести. У Лея честь еще оставалось, хотя и было ее, к сожалению – плюнуть и растереть. Ничего не осталось за эти столетия, обглодало как жадным огнем – кору с дерева. Один остов от этой чести теперь и остался, и Лей держался за него, как мог.
Аленари была не права: он не хотел выделяться и противопоставлять себя другим – он сохранял то, что причисляло его к северным племенам, не желая это терять. Она была умной женщиной, но, кажется, подраненная «искра» мешала ей трезво мыслить. И так с самого начала их ссоры. С этих проклятых слов, что он должен свыкнуться с мыслью о том, что она умрет. Как она себе это представляла? Что он лишится последнего дорогого ему человека и только пожмет плечами, мол, умерла и умерла? Как она это видит? От боли он не избавится в любом случае. И нельзя к этому быть готовым. Для того, чтобы быть готовым к подобному, надо потерять еще больше человеческого, чем потеряли они. Потерять все человеческое.
Если бы она ни наступала на него, ни бросалась все новыми и новыми словами, которые уже даже не били так остро, как раньше – ощущения притупились – Чума бы, наверное, нашел силы остаться. Он достаточно хорошо знал и ее, и себя, чтобы понять, что сейчас лучше всего ему будет уйти и прекратить этот бессмысленный и отвратительный скандал. Хорошо хотя бы, что Звезднорожденная была слишком горда, чтобы пытаться останавливать его – что же, пускай так, хотя бы раз ее гордость должна быть полезной.
Мешок Лей не забрал – просто забыл о нем и вспомнил, только когда отошел от домика на подламывающейся ноге на достаточное для того, чтобы скрыться в густых сумерках, расстояние. Не хотел, чтобы его было видно из окна, если Сестре Сокола вдруг вздумается выглянуть. Да и вблизи никого не было, а вот в домишках, таких же плохоньких, как и тот, где поселилась Аленари, горел бледный свет. От моря тянуло прохладой, которая скоро станет настоящим холодом, и Лей, завернувшись на чьем-то огороде в килт, направился туда, откуда шел бриз, безуспешно говоря себе, что следует сбавить темп, иначе рано или поздно нога подломится всерьез, и он рухнет.
Хотелось… начистить кому-нибудь рыло. Поймать какого-нибудь пьянчугу, услышать от него сакральный вопрос, почему он в юбке, и отделать так, чтобы тот всю оставшуюся жизнь от северян шарахался. Вырвать из себя все то мерзкое и злое, что клубилось багровым туманом бешенства в груди, и выбросить подальше, потому что для этого почти не оставалось места.
Крик ударил ему в спину, как нечто осязаемое – он еще недостаточно далеко отошел. Вместе с этим Лей почувствовал и прикосновение к «искре». Нервно мотнул головой в сторону, испытав на уну постыдное чувство злорадного удовлетворения. Мелькнуло жгучее желание вернуться – не оставлять Аленари одну, но Лей только сжал зубы и прибавил шагу. Чтобы убежать и не слышать.
После ссоры каждый раз приходит обреченная мысль: вот на этот раз это конец. Она появляется вместе с чувством вины и поздно пришедшим пониманием того, что всего этого можно было бы избежать. Просто промолчать или повести себя самую малость иначе…
Лей-рон вынырнул из соленой морской волны и погреб к берегу, оказавшемуся дальше, чем он думал. Но северянин не боялся. Добравшись до берега, он немного походил у самой кромки воды, то и дело пытавшейся ухватить его за ноги, пока не обсох. Стер с себя руками соль, как мог, и оделся. Рубашка на боку тут же пропиталась кровью от свежего неглубокого пореза: ища драки, он наткнулся на человека, решившего, что не стыдно будет схватиться за нож. Не застилай Лею разум злость, он бы и вовсе не дал себя порезать – а так не до конца увернулся и поймал лезвие левым боком. Но царапина была пустячная, и Лей направился к морю – окунуться и остыть. Остыл. А острая и чистая боль от пореза, который теперь еще и нещадно щипало после купания в морской воде, окончательно отрезвила его.
Со вздохом Лей направился к дому Аленари. Навалилась и вина, и стыд за все сказанное. Он многое ей сказал из того, за что сейчас хотелось самому себе язык вырвать. Захочет ли она теперь вообще видеть его? Он сам себя ненавидел сейчас, и это чувство грызло Чуму хуже боли в ноге – а уж она сейчас болела… неописуемо. Он не только не смог промолчать и не давать поводов для ссоры, но еще и ушел, хотя слышал ее крик. Она сейчас была там одна, без него – ослабевшая и подавленная. А он, вместо того, чтобы быть рядом, лелеял собственную гордость и ловил своей тушей ножи. Лей отбросил с лица мокрые соленые волосы и поудобнее перехватил отобранный нож. Надо было еще пояс снять, но Лей побрезговал.
У двери дома северянин остановился в нерешительности, затем, наконец, собрался и вошел – без стука и ничего не говоря. Хватит уже, договорился. Он пошел по темному дому в поисках Аленари, пытаясь подобрать хоть какие-то слова, чтобы извиниться.

Вот вроде бы он был мужчиной, а за языком все равно не уследил. Там, где надо было замолчать и изображать из себя безмолвную дубину, на него вдруг напало словоблудие. Пусть бы Звезднорожденная себе кричала – разве он видел такое впервые? Разве он не переносил ее истерики и не знал, что надо всего лишь помолчать, а не усугублять и без того тяжелое положение. С Аленари вообще просто не было, но он простоты вроде бы не искал. Лей бы, наверное, не смог себе ответить, чего он тогда искал. Не красоты, не простоты в отношениях. Они и понимали друг друга далеко не всегда. И любил он Сестру Сокола не за ум, хотя она была очень, очень умна. Самое время поверить в то, что такие встречи продиктованы волей богов, и боги же и сводят таких, как он и Аленари. Сам Уг отправил его тогда проверить, от чего кричит сереброволосая женщина. Он не должен был уходить – это было ясно как белый день. Но, Уг, если бы он мог остаться!
Его случайный противник был уже крепко пьян, и потому Лей больше играл с ним, чтобы выбросить злость до того, как тот упадет. Он не ждал, что тот ни с того, ни с сего возьмется за широкий и длинный нож на поясе и решит закончить все так – нечестно, зато быстро, так, что было даже обидно за честный кулачный бой. Чума почти не почувствовал, как противник полоснул его по боку, но в следующую уну уже выбил нож из некрепких и слегка дрожащих пальцев. После этого все закончилось быстро – даже слишком быстро. Кажется, все его хорошие и приятные начинания сегодня заканчивались одинаково. Затем он остановился и прикоснулся к кровоточащему боку. Порез был мелким и глупым – легко можно было бы уклониться, не будь он таким бараном. С досадой поморщившись и посетовав на собственную дурость, Лей выбросил эту мелкую неприятность из головы. Шрамом на его шкуре больше, шрамом меньше – какая разница, если воин из него уже не первый век все равно никакой?
Он надеялся как-то все исправить, когда снова входил в дом. Всегда надеялся, когда остывал – и всякий раз внутри что-то холодело от мысли, что уже ничего, возможно, не исправить. Лей смотрит на свою женщину – уже надевшую свою маску. Чума вдруг вспомнил, что, когда у Аленари только появилась эта маска, он думал, что больше Сестра Сокола ее не снимет – в том числе и наедине с ним. Он был готов к такому решению Аленари и принял бы его без возражений, но, конечно, не потому что лицо Звезднорожденной было ему неприятно. Просто он понимал, что так ей легче и лучше, а его капризы в этом вопросе никому не интересны. Но Аленари доверилась ему, и он всегда ценил то, что она не боялась показывать ему свое лицо. Он знал, какой это был мужественный поступок для нее.
А еще он никогда не называл ее Оспой. У него язык не поворачивался так ее назвать: низко указывать любимой женщине на ее недостатки, на то, что ее ранит. Даже в пылу ссор это прозвище не то что не срывалось с его языка – оно даже ни разу не появлялось у него в голове. Но сейчас перед ним стояла именно Оспа. Редко она была такой и для него. В то же мгновение, как он увидел Сестру Сокола, все надежды на примирение, на спокойный разговор рухнули, и на него еще сильнее навалилось чувство обреченности. И злости уж совсем бессильной: он пришел, чтобы помириться с ней, даже готовый целиком и полностью признать свою неправоту, но, кажется, Аленари к примирению еще не была готова. Холод, которым его обдало, не имел ничего общего с холодом, который выплескивает обиженная женщина. Если со вторым он бы легко примирился, то с этим не мог. Спина северянина одеревенела, и все слова, которые он так старательно подбирал, сперва застряли у него в горле, а затем рухнули обратно. Он попробовал, конечно…
– Аленари, – негромко и спокойно позвал Лей. Вздохнул и опустил голову. – Вот и поговорили.
А ведь этот день мог пройти совсем иначе. Все начиналось так хорошо – неудивительно, что происходящее казалось ему нереальным. Вот как оно все обстоит на самом деле. Вот в это он верит. И все-таки было очень жаль: он страстно хотел остаться в той, нереальной и слишком хорошей части этого вечера. Лей не пошел следом за Звезднорожденной: все равно она его слушать не станет, да и он сам не мальчик, чтобы за ней бегать. Не хочет – не надо. Лей повернул на кухню, скрипнув сапогами по осколкам – понять бы, чего, но слишком темно: ориентироваться в доме в темноте он мог, благо, на зрение не жаловался, а вот разобрать, что там у него под ногами, уже не мог.
Он поставил стол на ножки – руками, без «искры», зато воспользовался ей, чтобы смести осколки в угол комнаты. Немилосердно дуло через окно, лишившееся стекол, но Лей почти не обращал на это внимания. Он не должен был уходить. Теперь Чума даже не корил себя, а думал об этом с горечью и покорностью. Он не знал, что делать. Никогда не знал. Пододвинув стул к столу, северянин сел и облокотился на столешницу, вслушиваясь в тишину дома. Не так он представлял себе первую ночь после его возвращения.
Подумав, Лей поднялся. Терять-то ему все равно уже нечего. Он бы шел бесшумно, если бы не нога. Когда он заговорил, глядя на Звезднорожденную, в голове мелькнула мысль, что она точно его убьет. И глаза у северянина были слегка сумасшедшие.
– Я обещал тебя согреть.

Потерев ноющую шею, Лей впервые за весь день, да и за прошлые дни, по-настоящему ощутил, что устал. Это была не просто усталость тела, которая проходит, если немного отдохнуть – он весь устал, и тело от такой всепоглощающей усталости ныло гораздо меньше. Была какая-то опустошенность и потерянность. Сейчас была ночь, но утром, которое обязательно настанет, и настанет скорее, чем ему бы хотелось, ему надо будет решать, что делать дальше. Если бы Аленари знала, что он был готов и в ногах у нее лежать, уподобившись собаке, лишь бы не уходить и находиться рядом… Хотя нет, хорошо, что не знает: такого испытания его гордость может и не перенести.
Он ведь едва не забыл, какая белая у нее кожа. Распахнув дверь спальни, Лей скользнул взглядом по ее белому телу и серебристым волосам. Может, ночью все выглядело иначе, но Звезднорожденная снова казалась ему исхудавшей – может, так на самом деле и было. Да уж, хорошо он сегодня о ней позаботился. Он не спешил сниматься с места и застыл в дверном проеме. Сестра Сокола была прекрасна всегда, но сейчас она больше прежнего выглядела ослабевшей, и Лей, наверное, и правда сейчас гораздо больше хотел ее согреть, чем приставать. У нее были прямые, гордые плечи, и движения именно такие, какими он их вспоминал – изящные и выверенные, как у кошки. Аленари всегда умела производить впечатление. Лей ловил взглядом каждое ее движение, чтобы попытаться угадать ее настроение. В нем был какой-то заряд безбашенной смелости, даже удальства, и мысль о том, что Аленари может не пожалеть на то, чтобы его усмирить, свой Дар, почему-то только заставляла его глаза блестеть еще более сумасшедшим весельем. И даже его северная гордость почему-то отмалчивалась – видимо, после очередного по себе удара потеряла сознание, так что надо пользоваться ее молчанием и не задумываться о том, что у него тоже есть причины отмалчиваться и избегать общества Аленари.
Стоило ей ответить, как северянин, едва заметно улыбаясь уголками губ, сделал первый, осторожный шаг вперед. К тому, что скоро он отхватит как минимум оплеуху, Чума был готов.
– Когда я мешал тебе отдыхать, Сестра Сокола?
Не хотела бы она его совсем видеть – так уже сказала бы.
Следующие шаги были уже смелее. Лей быстрым шагом преодолел расстояние до постели и опустился на пол, у ее ног, отмахиваясь от боли в колене: нашло время о себе напоминать, потерпеть что ли нельзя?
– Я даже не прошусь в вашу постель, госпожа, – это «вы» было совсем другим: слегка насмешливым и теплым. Он погладил Сестру Сокола по ноге, скользя теплой ладонью снизу вверх. Иногда ему казалось, что Аленари может быть холодно где угодно, и эта мысль каждый раз вызывала у Лея улыбку. – Видите, я прекрасно знаю свое место, – его слова прозвучали бы еще убедительнее, если бы не шальной огонек в глазах.
Он никогда не считал это унизительным. Вздумай кто-то другой назвать его дикарем, и сразу же схлопотал бы увесистую зуботычину, а для них с Аленари это было не унижением, а не теряющей своей прелести игрой. И в этой игре Чума полностью признавал главенство Звезднорожденной. Это – другое. Лей потерся лбом о ее колено. Как же она все-таки мерзла – или это ему, морозостойкому, так казалось?
– Но, если вы позволите, я бы сел рядом: так мне будет проще вас согреть, потому что вы совсем продрогли, звезда моего сердца.
«Ну же, милая, чего тебе стоит? Я всего лишь тебя согрею, потому что люблю тебя, – он снова потерся лбом о ее ноги. – И можешь продолжать на меня обижаться, если хочешь». Должно быть, и правда со стороны походил на нашкодившую собаку, просящую прощения – только у собак при этом не бывает таких веселых и бесстыжих глаз. А Лей вроде бы и вину свою чувствовал, но при этом делал это не из чувства вины. Он, конечно, редко изображал из себя настолько преданную собаку, но мог бы сделать подобное и просто будучи в подходящем настроении – обычно Аленари это нравилось. Может, даже веселило.

Отредактировано Leigh-ron (2016-04-28 11:06:30)

Он не задумывался о том, что после жаркого спора уступает ей. И гордость молчала – то ли правда ее пришибло на время, то ли такая попытка примирения ей не рассматривалась как нечто унизительное, или вообще его гордость туго соображала и не понимала, что он не просто дурака валяет, а пытается не то чтобы извиниться – помириться. Понятно ведь, что они оба останутся на этот раз при своем, и можно было только сгладить острые углы и если касаться в дальнейшем этой темы, то только с величайшей осторожностью.
Не ответив вслух и даже не мотнув упрямо головой, Лей мысленно отмахивается от этих ее слов так же, как только что отмахивался от требующей поберечь и себя, и ее ноги. Да и чего тут беречь – хуже уже попросту некуда, так что ничего, сейчас поболит, а потом перестанет. Сейчас Лею было не до колена, и он только поморщился от боли и досады, что проклятое колено не может потерпеть совсем немного, пока он не помирится с Аленари – а там уж пусть болит, сколько ему вздумается.
Он так долго ее знал, что ему уже не нужно было видеть лицо Звезднорожденной, чтобы угадывать ее эмоции – голоса и глаз было вполне достаточно. И еще жесты, конечно. Глядя на нее снизу вверх, Лей с осторожной радостью подмечает, что, кажется, снимать ему голову прямо сейчас Сестра Сокола не собирается, а значит, на этот раз его наглость и правда попала в точку. Не то чтобы он боялся возможной попытки Звезднорожденной отбиться, но без этого будет проще и лучше. Северянин потянулся за ее пальцами, не боясь, что ласковая рука вдруг станет жестокой – как верный пес, предлагающий погреть озябшие руки в его шерсти, соленой от морской воды. Что же, если Аленари не врежет ему за наглость, то точно устроит выволочку за то, что бултыхался в соленой воде, хотя его, неблагодарного, только что помыли.
Лей согласно вздохнул, этим вздохом показывая, что полностью согласен с ее словами и очень по этому поводу сокрушается. Хотя, конечно, даже близко не сокрушался.
– Пробелы в воспитании, – согласно произнес северянин, подняв голову. Ему даже удалось не дать губам растянуться в широкую улыбку.
В ее голосе он слышал многое – например, то, что постепенно возникший между ними после ссоры лед подтаивает. И ему на самом деле повезло, что на этот раз его дурашливое поведение было принято благосклонно. Лей пристально следит за каждым ее движением и не позволяет мгновенному торжеству пробиться через выражение преданности и легкой недалекости на лице. Если что-то и стоит показать вместо этой недалекости, то уж скорее его любовь и признательность – за доверие. Он всегда был ей благодарен за ее доверие.
Если она сняла маску, значит, на этот раз он отвоевал у обдавшей его холодом Звезднорожденной право видеть и говорить с его Аленари. Лей оперся ладонями о кровать и послушно поднялся, разве что не урча от удовольствия: ему нравилось то, как жадно Аленари тянет его к себе, и стряхивать ее требовательные руки, даже если Сестра Сокола при этом царапается, ему совершенно не хотелось. С не меньшей жадностью целуя ее, он провел рукой по ее плечу и шее, пока тяжелая ладонь не легла на затылок Аленари, запустив пальцы в серебряные волосы. Это была его женщина, по которой он до безумия соскучился. И она действительно ужасно без него замерзла – Лей это почувствовал сразу же, как только прикоснулся к ее коже. Неизвестно, что думала Аленари, но он забыл все их разногласия и свои обиды от недавней ссоры: слишком долго не видел, слишком сильно соскучился и не меньше волновался за нее, чтобы беречь какие-то глупые обиды. Лею пришлось ненадолго отстраниться, чтобы скинуть грязный килт – вряд ли Сестра Сокола горит желанием видеть его в своей постели хотя бы до того момента, когда он не станет немного чище. Следом за аккуратно опущенным килтом на пол полетела жалобно треснувшая рубашка и уж совсем поспешно стянутые сапоги – каким чудом нога не подломилась, пока он разве что не прыгал на ней, снимая второй сапог, неизвестно. Лей забрался в постель к Аленари, накрыл их одеялом и крепко сжал ее в объятиях, покрывая лицо Звезднорожденной поцелуями и думая, как бы она не прибила его утром – за то, что постель испачкал из-за своей глупости и лениво кровящей царапины.
– Так моей госпоже теплее? – услужливо, но все-таки улыбаясь при этом во все зубы, спросил Лей. А почему бы и не улыбаться – в роль это вполне вписывалось, мало ли как себя ведет дикарь, который может и не знать, что лыбиться надо осторожнее.

«Не уверен, что в мою глупую рыжую голову можно впихнуть что-то еще», – почти брякнул Лей, но промолчал, хотя Аленари знала его достаточно хорошо, чтобы предугадать, что он может ей ответить – или могла угадать только по глазам и довольному выражению его лица.
Ему, наверное, не стоило лезть в море. Не потому что лезть ночью в воду в незнакомом месте само по себе больше походит на самоубийство даже для северянина, а потому что, хоть он и стирал с себя соль, но ее явно было предостаточно, и как на нее отреагирует нежная кожа Аленари? Он ведь помнил, что Звезднорожденная тяжело переносила чуждый ей климат. Если он просто не любил жару, а проклятущее южное солнце запекало ему мозги под хрустящей корочкой, но в принципе, несмотря на солнечные ожоги, все можно было вынести, то Аленари было гораздо труднее, в том числе из-за нежной кожи. Но пока она молчит, а Лей не замечает в ее движениях какого-то намека на то, что ей неприятно. Он едва не заворчал довольно под ее руками – пока случайно тонкие пальцы не прикоснулись к царапине на боку. Лей вздрогнул и с шипением втянул воздух – но скорее от неожиданности, чем от боли.
Хотелось как-то отвлечь ее внимание от глупого пореза, но Аленари заупрямилась, и после недолгой борьбы Чуме пришлось уступить и лечь на спину, позволив Звезднорожденной рассмотреть порез. Он недовольно завозился, всем своим видом показывая, что совершенно не понимает причин ее настолько яркого недовольства, и лучше бы они продолжили лежать под одеялом.
– Почему сразу убить… – недовольно, но не слишком громко, пробурчал северянин. Можно подумать, он был настолько туп, чтобы не суметь просто наставить грубияну синяков и шишек. – Подумаешь, поправил пару раз рожу… – как-то совсем уж тихо, смутившись того шума, который подняла из-за простой драки Аленари, буркнул Лей.
Хотя, конечно, обычные драки не должны заканчиваться поножовщиной: это бесчестно и портит всю драку, за что бывший обладатель ножа и получил несколько дополнительных пинков под ребра.
Он уже думал, что на этом инцидент будет исчерпан, но Звезднорожденная вдруг выскользнула из постели, и рука Лея, когда он попытался поймать ее и удержать, только ухватила воздух, а стройная белая фигурка уже скрылась в темноте дома.
– Аленари! Ну это всего лишь царапина! – уже понимая, что Звезднорожденную это не остановит, крикнул ей вслед Лей.
То, как она забеспокоилась из-за такой мелочи, его на самом деле смущало, и Чума с мрачным видом приподнялся на локте, насупившись. Сейчас она еще вздумает сама с его царапиной возиться, с Аленари станется. В очередной раз треснула его рубаха, когда Аленари вернулась, и Лей понял, что одной рубахой у него только что стало меньше. А ведь, если бы не проклятая нога, этот пьяница его бы ни за что не достал.
– Ну Аленари… – пытался слабо возражать Лей, но все же послушно сел. – Ну дай я… – первая безуспешная попытка забрать кусок пущенной на перевязку рубашки, – хотя бы… – вторая, – сам… – третья.
Северянин, наконец, замолчал, смирившись. Аленари бы родиться на севере – в упрямстве она не уступит никому из его родичей. На этот раз он был готов, и, когда жгучая реска, обдав его мерзким запахом, зажгла бок, Лей не дернулся и не издал ни звука – терпеть боль, особенно такую незначительную, он умел, а шипеть и дергаться, когда смотрит женщина – недостойно мужчины.
– Просто поставил грубияна на место, – мотнул головой северянин. – Кто же знал, что он схватится за нож?
Он помолчал, глядя на Аленари, от которой он ожидал еще немало ругани в его адрес, но уж никак не таких многозначительных слов. Это обычная женщина могла бы с легкостью сказать подобное, но вытянуть слова о том, что она боится его потерять, из Звезднорожденной… Лей даже не стал ухмыляться. Он притянул Аленари к себе и крепко обнял – если бы захотела, не вырвалась бы точно, по крайней мере, сразу. Лей прижался щекой к ее гладким серебряным волосам.
– Извини.
Перед Аленари извиняться было не стыдно, особенно если она не стыдилась признавать то, что он ей дорог. Да и в любом случае, это же его любимая женщина, чего ему с ней стыдиться? Лей ободряюще усмехнулся.
– Для того, чтобы отправить меня к Угу, надо быть Колоссом, а не мелковатым пьянчугой, любимая, – самодовольно заявил северянин, как бы подталкивая ее к мысли, мол, что с ним, таким здоровым и крепким, может случиться? Это пусть другие его боятся, особенно когда он вернулся из объятий смерти. – Нашла за кого бояться. Не будь я таким дурнем, так он бы совсем меня не достал.

Да, конечно же, он был зол, так зол, что по примеру Аленари ему хотелось что-нибудь разгромить, а еще лучше – кого-нибудь ударить. Желание ударить Аленари давно прошло, но вот приложить к кому-нибудь тяжелую руку все еще хотелось. Он знал, что ему стоит остыть, пока он не натворил дел, но Чума не успел дойти до моря и все-таки получил то, что хотел – хорошую драку. Несмотря на больную ногу, он был ловчее и быстрее своего противника, хотя, конечно, среди его народа нашлось бы достаточно мужчин еще быстрее и еще ловчее. Медведь гораздо больше славится не ловкостью, а силой. Силы у Лея было хоть отбавляй, но, что бы ни говорила Звезднорожденная, он знал свою силу, и знал ее достаточно давно, чтобы она подчинялась ему, а не наоборот. Он мог бы правильным ударом выбить дух из своего невысокого противника, но он хотел драться, а не убивать.
Лей мрачно зыркнул на выговаривавшую ему женщину.
– Вот поэтому его нож теперь у меня, а пояс лежит разрезанный в пыли – от него разило прокисшим пивом.
Чума поморщился. Понятия о чести у него были свои, северные, о которых имперцы уже давно не вспоминали. Укоры Аленари, конечно, были правильные, но Лей не мог не возмутиться: ну зачем же портить честную драку? С другой стороны, уж после этого он отвел душу: убить не убил, но зубов на мостовой – и при том не его собственных – осталось предостаточно. Да и встанет побитый не сразу, если, конечно, не пройдет мимо какая-нибудь добрая душа и не поможет.
Все возвращалось. Лей, как прежде, гладил серебряные волосы, касался широкой ладонью хрупкой спины, еще более хрупкой, чем раньше. Теперь, когда она была в его объятиях, Лей понял, что ему не показалось, и Звезднорожденная и правда исхудала за то время, что его не было. Ее руки были тонкими и как будто ослабевшими, хотя все же, что бы Аленари ни говорила, сил у нее было еще немало: в конце концов, разве это не она только что все-таки заставила его лечь и показать царапину?
– А ты совершенно неправильная женщина, – проворчал северянин. – Ни уважения, ни послушания, и язык твой остановить не легче, чем мысли, – но в его голосе было проще простого расслышать гордость и нежность. Лей улыбнулся и добавил нарочито недовольно: – Еще и дерешься.
Он прижался к ее волосам щекой, по которой его и ударила Аленари. Все уже улеглось: Чума и сам по себе не был мелочно-злопамятным, а уж в отношении Аленари он и вовсе забывал все неприятное не без удовольствия. Его память не для того ему дана, чтобы помнить, как в пылу ссоры они с Аленари бросали друг другу злые слова. Плохого и так достаточно, чтобы помнить еще и такое.
Лей иногда думал, что из Звезднорожденной получилась бы, наверное, хорошая мать, но какой же ужасной в общепринятом понимании она была женой. И ему даже нравилось это: несмотря ни на что, эта строптивая и гордая женщина все еще была с ним. Хотя иногда она была совершенно невыносимой. Но, если уж говорить совсем честно, то он был не лучше.
Лица Аленари он, как это было чаще всего, не видел. С ним она снимала маску, но это еще не означало, что Сестра Сокола не будет скрывать лицо: она все-таки была женщиной и по-прежнему переживала из-за своего лица. Ничего, ничего. Лей пока что не слишком-то разворачивал и разматывал эту мысль, но она уже появлялась: Целитель был совсем рядом, и в его силах исцелить «искру» Аленари – и, конечно же, ее лицо. Чума предполагал, что вылечить лицо будет гораздо проще. И обязательно – его ногу, чтобы он снова мог сносно держать меч и обороняться им, не боясь, что нога откажет в самый неподходящий момент. Такие случайности и мелкие неудачи в бою оборачиваются смертью.
Чуть скосив глаза, он наблюдал за Аленари и расслабился под касаниями ее губ. Как будто слегка размяк и прикрыл глаза. Лей неровно вздохнул.
– Постоянно, – от ее голоса по телу пробежали приятные мурашки. Лей поцеловал ее. Он не просто соскучился по ней – он по ней истосковался, не меньше. Коснувшись ее губ своими еще раз, Лей ненадолго оторвался от губ Звезднорожденной. – Хотя добрые люди говорили, что ты давно меня забыла, и такому как я нечего и думать о том, что его все еще ждет такая, как ты, – он отодвинул серебристые волосы с ее лица, чтобы не мешали. – И что у тебя давно есть кто-нибудь другой.
Не было. Он и раньше в это верил, а теперь верил еще крепче. А если и был кто-то другой, то Лей об этом знать не хотел.

Не став ничего отвечать, Чума только пожал плечами. Что же, она права, и он постарается вести себя потише, насколько это возможно. Да что там, ведь, пока он шел сюда, он был не очень-то буйным и шумным, значит, справится, если захочет. Ну и если Аленари этого хочет. Она прожила здесь дольше, и ей виднее, хотя в сущности чужаков не любили нигде и никогда им не доверяли, какими бы они ни были. Поведение Лея по крайней мере большинству казалось понятным и простым – грубый и не то чтобы недалекий, но… довольно-таки близкий дикарь, от которого и ждали того, что он завяжет драку или ругнется громко. Это было хорошей маской – не хуже прекрасного лика из гроганского серебра, за которым пряталась Сестра Сокола. Люди видели то, что и ожидали увидеть, а Лей… пожалуй, ему это было даже в удовольствие. И его скрытная, недоверчивая натура, прятавшаяся в шумном северянине как в скорлупе, была удовлетворена взглядами, в которых читалось отношение к нему людей. К тому же он как будто возвращался во времена, предшествовавшие Темному мятежу – времена, когда он доверял тем, кто находился рядом.
– Ничего, – он улыбнулся, – ты достаточно умна, чтобы твоего ума хватило на нас двоих. А я, пожалуй, просто сверну, если потребуется, пару-тройку шей – ты только скажи, чьих.
Широкими ладонями он гладил спину и плечи Звезднорожденной, как будто впитывая каждой порой кожи ее близость, вспоминал формы ее тела, как слепой, ощупывающий лицо – только он прикасался к ее телу и пропускал сквозь пальцы ее серебряные волосы.
Девка глупая. Все-таки не так поняла и обиделась. Лей сейчас и извиняться был готов, безо всяких объяснений, лишь бы больше не ссориться, но не мог не возразить, глядя в голубые глаза, по которым он тоже – до безумия – скучал:
– Это не шутка. Я на самом деле об этом думал.
Наверное, это была какая-то особенная ночь, иначе почему Лей так легко признался в том, насколько он боится потерять Звезднорожденную?
– Ты необыкновенная женщина, Аленари, а я старый, хромой медведь. И, в конце концов, глупый, недалекий и, похоже, ревнивый северянин, – тонкие губы Чумы дрогнули в улыбке.
Должно быть, поражение и во второй войне ударило по ним слишком сильно, заставив говорить о том, о чем прежде они не произносили и полуслова. А может, они просто сильнее ценили друг друга теперь. Лей покорно упал на кровать, стоило ему почувствовать толчок, поудобнее устроил голову на подушке, рассматривая Аленари. Пожалуй, можно было сказать, что теперь он был дома. С любимой женщиной, ждавшей его. Она была так же прекрасна, как и прежде, и даже изможденность, которую он заметил, не успела погубить эту красоту. Северянин не шевелился, иногда косясь на руки женщины, но гораздо больше любуясь ее телом и ярко-голубыми глазами. Он не отвечал, чтобы не нарушать своим голосом волшебства произнесенных Аленари слов. Он вдохнул воздух полной грудью, когда руки Сестры Сокола коснулись его груди, и чуть вздрогнул, когда холодные пальцы опустились ниже. Даже дыхание перехватило на уну или две, и Лей прикрыл глаза. Его тело реагировало на близость и прикосновения Аленари как и положено телу мужчины, который многие месяцы не видел любимую женщину и не хотел смотреть на других. Лей сжал зубы, сглотнул и открыл глаза. Он уже дышал чаще и хотел только одного – удовлетворить этот животный голод, терзавший его, пока он в пути мог лишь вспоминать Аленари. Он хотел ее с такой силой, какая может быть только в человеке, еще не знавшем в этой жизни женщины. В сущности, примерно так все и было. Северянин улыбнулся – он был нисколько не против проиграть Аленари и даже проигрывать ей раз за разом. Лей положил руки женщине на бедра.
И раздосадовано застонал. Стон вышел похожим на злой рык, а Аленари слишком уж стремительно отреагировала на прорезавший наконец наступившую в этом доме тишину крик. Лей зло выругался себе под нос. Если бы не опасность того, что пришедшая так рано женщина поднимет шум, он бы дернул Звезднорожденную обратно к себе, в постель, и хотя бы поспешно и резко, но закончил начатое. Но северянин только недовольно буркнул:
– Интересно, во что – одну из моих рубашек ты наверняка уже выкинула, а вторую – пустила на бинты.
Кляня на чем свет стоит так невовремя явившуюся кухарку, Чума замотался в килт и, скрипнув зубами, поспешил следом за Аленари. Он только надеялся, что кухарка не будет присматриваться и не заметит, насколько невовремя она появилась, и как сильно ему бы хотелось, чтобы она пришла хоть немного попозже. Злой и раздосадованный, северянин предоставил Аленари объяснять все произошедшее.

– Нет.
Кто бы ни находился рядом с Аленари, Чума никогда ее не ревновал. Не видел соперников, но, стоило ему оставить Звезднорожденную надолго одну, как он то и дело подумывал, не появился ли в его отсутствие какой-нибудь другой мужчина, который мог показаться Аленари достаточно интересным? Чума не то чтобы любил – но ему было тяжело понимать, что что-то он не контролирует. В том числе и тех, кто находится рядом с его женщиной. Он только, криво усмехаясь, говорил себе, чтобы успокоиться, что ее избранные отпугнут от нее кого угодно одними своими рожами и своим поведением – наподобие того… Кадира, заставлявшего Лея брезгливо морщиться. Сдисец давно отправился в Бездну, а Проклятый до сих пор помнил его имя – как и множество других имен и лиц. Верные Аленари тоже не стоили того, чтобы рассматривать их как соперников – нет, Лей всегда боялся чего-то неизвестного, кого-то неизвестного.
Заворчав с еще большим недовольством, но слишком неразборчиво, Лей слез с постели. С какой радостью он бы остался здесь и провалялся в постели вместе с Аленари хотя бы и до вечера, хотя он так и не расстался с привычкой вставать пораньше: если долго и много сопеть в кровати, можно все проспать. Но иногда было можно, и северянин знал, когда наступало это «можно», а когда ни-ни. Сейчас было можно – было бы, не заявись в такую рань прислуга Звезднорожденной. И что ей только понадобилось здесь с самым восходом солнца? Северянин потер лицо руками – еще немного, и он бы с радостью и просто завалился поспать, обнимая Аленари. Наверное, это старость – с возрастом мысли о сне начинают волновать не меньше, чем о женщине.
Сказал бы он ей, что им двоим не надо было делать – им обоим, между прочим – но эти слова надо было точно оставить при себе. Нечего болтать языком о том, что уже прошло, и хвала Угу, что он надоумил своего непутевого сына проветриться, чтобы не стало еще хуже.
Пока они одевались, Лей, не удержавшись, ухватил женщину поперек талии, на несколько ун прижимая к себе и целуя в шею. Нет, он прекрасно понимал, что сейчас не время, и в сущности не приставал, но и отказать себе не смог. И пусть Звезднорожденная не думает, что так легко от него ускользнула: пока он, конечно, потерпит, но пусть знает, что это ненадолго, и он все еще ее хочет, и, как только появится возможность… Лей глубоким вдохом втянул в себя запах ее кожи и волос и выпустил Сестру Сокола. Не без сожаления.
Он ждал, что Аленари наденет маску, но она, похоже, и правда жила здесь очень осторожно и тихо. Чума немного запоздал и вышел из спальни, когда кухарка уже успела обрадоваться, что ничего страшного не произошло. Еще как произошло. Почему, почему эта женщина не могла идти немного помедленнее? Лею от досады хотелось ударить кулаком в стену, но привлекать к себе лишнее внимание не хотелось. И лишний раз высовываться из-за спины Аленари – тоже. Килт его, конечно, прикрывает, но мало ли что – знал он женщин такого склада, даром что у многих зрение с возрастом ослабло, некоторые вещи они подмечали безошибочно.
Лицо у Лея было деревянное – самое время поверить имперским шуточкам о том, что Уг вырубал своих детей-северян из дерева топором. К тому же ему не нравилось, когда в него, Лей-рона, Несущего свет, тыкали пальцем – тыкали пальцем вот так.
Северянин не сдержал улыбки. По одной только позе, в которой стояла Звезднорожденная, по тому, как она держала голову, и по ее словам он мог себе представить, как Аленари сейчас смотрит на свою кухарку. Он любил этот взгляд.
После следующей реплики кухарки, напрямую относившейся к нему, Лей сказал себе, что теперь из принципа ни слова не скажет, и пусть эта женщина считает его кем угодно – ее дело. Чума мрачно посмотрел кухарке в глаза, но почти сразу отвел от нее взгляд, снова глядя то на Аленари, то куда-то мимо Оли. Вокруг глаз северянина еще четче обозначились морщины, стоило ему начать улыбаться – краями губ и прищуренными глазами.
На недовольный взгляд Аленари он ответил своим веселым, мальчишеским прищуром. И пусть рассказывает ее потом, что ее не развеселило это – он все по глазам видел. Лей обнял ее, уже гораздо нежнее, чем в спальне, прежде чем она выбежала в коридор, обеими руками, прижав к себе покрепче и хитро улыбаясь больше глазами, чем губами. Он потерся лбом о ее плечо и пробормотал – совсем тихо, так, чтобы слышала только Аленари:
– Я готов извиниться перед тобой хоть сейчас, моя милая. А потом еще раз… и еще.
На расстоянии это, должно быть, звучало и выглядело довольно сносно – ласковое почти звериное ворчание, с которым он, окончательно уподобившись зверю, просил прощения через ласковые прикосновения лбом к плечу и объятия. Откуда же кухарке знать, что именно он бормотал, и почему так тесно прижал свою «жену» к себе? Выпускать Аленари из объятий не хотелось, и северянин не спешил убирать руки, наслаждаясь теми унами, что Звезднорожденная находилась совсем рядом, пусть ему и приходилось сдерживаться, сохраняя хоть какие-то приличия.

Он только отрицательно замычал – отпустить, конечно, отпустит, но не так сразу. Сначала он еще немного подержит ее в своих объятиях, прежде чем ему придется выпустить Аленари, возможно, надолго. Новый день продолжал преподносить ему безрадостные сюрпризы: сначала их грубо и шумно прервали, а затем Лея настигла неприятная правда, с которой ему придется мириться: местные, похоже, реагировали на килт еще острее, чем имперцы. Неприятно было даже не это, а то, что ему придется терпеть рядом каждодневное присутствие служанки, смеющей высказывать ему это. Для Проклятого это стало новым и непривычным ощущением: уже очень давно прислуга не смела хоть как-то заикнуться о том, что он носит, а теперь придется по-новой привыкать к обычной жизни, в которой он был не Чумой, а Лей-роном, северянином, вынужденным сносить насмешки по поводу его килта. Если бы лицо Чумы могло стать еще более деревянным, оно бы таким стало. Обычно говорить что-то себе позволяли только мужчины, а им можно было набить рожу. Сделать что-то с этой говорливой кухаркой было совершенно невозможно, и Лей только продолжил мрачно молчать, тем более что эта говорливая особа не очень-то нуждалась в ответных репликах. Говорить, что это не юбка, а килт, он тоже не собирался – по крайней мере, не в этот раз. И еще он начинал думать, что, дай Оли возможность, и она бы говорила сама где и когда угодно.
Лей с большим интересом следил за Звезднорожденной, наблюдая за переменами, с которыми она была вынуждена смириться и к которым, похоже, привыкла. Аленари не стала обрывать говорливую женщину на полуслове, хотя именно этого он от нее и ждал.
Так вот о чем были все переживания кухарки – как прокормить свалившегося на ее госпожу северянина! Лей тихо хмыкнул и почти брякнул, что суп был очень даже хорош, чтобы задобрить Оли, но вовремя вспомнил, что слова из него эта женщина сегодня не вытащит. Он никак не мог понять своего отношения к кухарке: с одной стороны, она была непривычно наглой, но с другой, его по-своему веселило такое поведение прислуги. Наверное, именно потому что он отвык от такого. Очень уж смешно звучали все претензии этой женщины, особенно если учесть, что она разговаривала с Проклятыми, которые могли бы как раскатать этот дом по бревнышку, не особо утруждаясь, так и, наоборот, одним лишь Даром, не пошевелив и пальцем, исправить все. В былые времена, конечно – теперь Аленари пуще прежнего берегла свою «искру», держась за уплывающий сквозь пальцы Дар, а Лей боялся, что его «искра» вдруг вспыхнет слишком ярко, и он не сможет ее проконтролировать – или же наоборот погаснет.
Довольно заворчав, он продолжил прижимать к себе Аленари, решившую подразнить его на глазах у своей прислуги – прежде они бы никогда не позволили себе подобного, но теперь все было иначе. Если бы только кухарка ушла и оставила их в покое, потому что от тепла тела Аленари он заводился снова – хотелось ухватить ее, забросить на плечо и быстро утащить обратно, в спальню. Она наверняка знала каждый оттенок его желаний – потому и прижималась сама. Она слишком хорошо его знала, но Лей не мог сказать, что ему не нравится это.
Северянин бросил короткий взгляд на развернувшуюся к ним спиной кухарку, провожая ее довольным взглядом, и сам себе сейчас напоминал котенка из первого помета любимой матушкиной кошки, когда тот добрался до не закрытого горшочка со сметаной и вылакал не меньше половины. Хлопок двери раздался, когда Лей несколькими неторопливыми поцелуями прикоснулся сначала к плечу, а затем к шее Аленари. Он мягко потянул женщину обратно к заждавшейся кровати. Хотел бы взять на руки, но Лей не был уверен в том, что его не подведет больная нога – ей требовался отдых, чтобы сносно работать.
– Мне помыться? – не став спорить, покорно спросил северянин. Теперь, когда впереди у них гарантированно было достаточно времени, чтобы насладиться друг другом, и он мог потерпеть еще немного.
Лей бережными движениями стянул с женщины одежду, сейчас явно бывшую лишней. Еще раз прижал Аленари к себе, гладя ее тело ладонями и чуть сжимая самые аппетитные места. Горячими, жадными губами прижался к ее шее, шумно дышал, обжигая дыханием нежную белую кожу. Поцеловал ее в губы, запуская пальцы в серебряные волосы.
– Наверное, мне пора привыкать к тому, чтобы называть тебя женой? – усмехнулся северянин. – А что… Жена… Мне, пожалуй, даже нравится.

Горячее дыхание северянина коснулось ее шеи и уха, когда он тихо усмехнулся, прижимая Аленари к себе.
– Тебя это волнует? – он коснулся губами мочки ее уха. – Не немощный, и ладно.
Чужие слова его не задевали: слишком толстокожим от природы вышел сын Медведя, чтобы обращать внимание на слова – как на злых пчел, которые не доберутся до нежного нутра через грубую косматую шкуру. Он мог отплатить за слова, если считал их грубыми и дерзкими, но лишь тогда, когда требовалось проявить силу и власть, поставить болтуна на место, пока не стало слишком поздно. Если Лей и наказывал за что-то в полную силу, то именно за действия.
И уж точно северянина нисколько не волновало, что о нем подумают соседи в этом месте. Тем более что в его планах было со временем перетащить Аленари в район поприличнее: теперь, когда он вернулся, как ее «муж», можно было бы, пожалуй, воспользоваться тем, что было у Аленари – это место ей не подходило и, как ему казалось, угнетало Сестру Сокола. Она может совсем не выходить из дома, если хочет: он возьмет все на себя. Но здесь ей оставаться не стоило.
– Тогда я, – Лей поцеловал ее в плечо, – поцелую каждое пятнышко. А потом ты будешь отмокать в теплой воде столько, сколько захочешь.
Только надо будет со всей осторожностью нагревать воду и тщательно следить за своей «искрой». Конечно, та уже не взбрыкивала, как в первые недели, то совсем не отвечая, то становясь опасной для него самого. И все же, ослабив контроль, он и сейчас мог натворить дел – а для этого всего-то и потребуется, что отвлечься на уну или две.
Ему даже нравилось то, что сейчас на Аленари было непривычно мало одежды – только то, что она успела набросить после неожиданного появления кухарки. Обычно Звезднорожденная была затянута, замотана в свои богатые одежды, от которых ее еще надо было избавить. Он соскучился по ней, но руки Лея действовали гораздо мягче, чем в первый раз – вздумай Аленари тогда раздразнить его, и северянин бы наверняка разорвал на ней сорочку. Тогда он, приняв правила игры, показывал ей дикого северянина. Теперь он ласкал женщину, которую не видел очень долго. Лей послушно сделал полшага назад, чтобы дать ей расстегнуть ремень. Опустил килт на пол и снова притянул к себе Аленари, едва не подрагивая от возбуждения и нетерпения. Он тихо рассмеялся – слова Звезднорожденной его не задели. Скорее развеселили. Он достаточно хорошо знал Аленари, чтобы не говорить всерьез о том, что она может захотеть называться его женой. Аленари была слишком гордой и, как часто казалось северянину, не вполне понимала то, что может вкладываться в понятие семьи. Сестра Сокола наверняка думала, что это может что-то изменить, что он попытается подавлять ее только потому что ему будет позволено называться ее мужем, но правда была в том, что в сущности и сейчас их отношения во многом походили на отношения не просто любовников, а людей куда более близких. Они очень хорошо друг друга знали и понимали. Чума надеялся, что они были равны, хотя иногда его и раздражало то, что Аленари как будто пытается слишком много ему доказать и быть еще более властной, чем она есть на самом деле: все же он тоже не был вполне способен молча подчиняться.
– Хорошо-хорошо, – послушно и слишком поспешно произнес северянин, глядя на нее загоревшимися голодными глазами. – Как скажешь… дорогая.
Хохотнув, он сделал несколько шагов за Аленари, почти не припадая на больную ногу, завалил ее на постель, но на этот раз не оказал никакого сопротивления и позволил ей оказаться сверху: его нога сегодня, судя по ощущениям, была не готова к даже такой, любовной, борьбе.
– Я уже думал, что ты заставишь меня ждать до вечера и еще будешь дразниться, – шумно дыша, выдохнул Лей, прижимая Звезднорожденную к себе, чтобы поцеловать. Пригладил ее волосы, заправил их за уши. Он был гордым, очень гордым, но вид сидящей на нем верхом Аленари всегда только возбуждал его. Она нравилась ему такой – особенно сейчас, когда Аленари то и дело казалась маленькой и потерянной, слабой и нуждающейся в защите. Сейчас она была совсем прежней.

Привычным, осторожным движением пальцев северянин погладил ее по щеке – шрамы Аленари зажили и больше не причиняли ей такой боли, как прежде, но память тела на сей раз оказалась сильнее разума, и Чума всегда прикасался к ней так, как будто, сделай он чуть менее осторожное движение, он причинил бы Звезднорожденной боль. Хуже от того, как он к ней прикасается, никому не станет.
– Тогда ты – самая жестокая женщина в мире, – с чувством, почти серьезно произнес северянин, чуть отодвинув голову в сторону, чтобы лучше видеть ее лицо – но только на уну или две, потому что сейчас было не время для того, чтобы отстраняться. Сжав женщину в объятиях, словно она могла снова выскочить из постели в любое мгновение, Лей прикоснулся губами, по-прежнему действуя с еще большей нежностью и осторожностью, к ее подбородку, губам, щекам, закрытым векам – ее ресницы едва заметно скользнули по его губам с легким ощущением щекотки. – Но я и так долго ждал, моя любовь. Очень долго, – он прервался для долгого поцелуя. – Все время думал о тебе. Так соскучился.
Он тоже прежде не позволял себе говорить так честно и прямо, полностью раскрывать все свои мысли: как и все люди, привыкшие держать все под контролем, обладающие определенной силой духа, Лей был не слишком красноречив, когда речь заходила о его чувствах. Чувства иногда были лишними, иногда мешали, иногда представляли опасность, но северянин умел быть достаточно честным и с самим собой, чтобы признать, что перестать чувствовать не в его силах – оставалось только держать себя в узде. Порой это и не требовалось: не все он позволял себе сказать, и еще больше сказать попросту не мог, даже если бы захотел. Язык не умел поворачиваться так, чтобы сказать определенные слова.
Лей прикрыл глаза, следя за Звезднорожденной из-под ресниц и плавясь под ее поцелуями и ласками. С каждым новым ее поцелуем его дыхание становилось глубже и громче, Лей приоткрыл глаза и чуть приподнялся на локтях, следя за Аленари. Откинулся на подушке и глухо застонал. Ухватил воздух ртом и властно запустил пальцы в роскошные серебряные волосы Аленари, с наслаждением наматывая их на кулак, любуясь отблесками света на мягких прядях. Его Аленари сводила его с ума.
– Что ты со мной делаешь…
Лей был не очень-то разговорчивым, как в обычной жизни, так и в постели, но слова сами вырвались. Северянин почти зарычал.
Если бы он не лежал, у него бы голова закружилась от восхищения этой прекрасной сереброволосой женщиной, любовным безумством, в которое она впала. Каждый раз, когда он видел это, он сходил с ума и сам. От ее близости, от того, что чувствовал ее, все острее с каждым движением, Лей лишался разума. Он гладил ее тело, сжимал пальцами грудь, опустил руки ниже, на ее поясницу, помогая Аленари двигаться. То, какой она была, и их долгая разлука почти не оставляла ему шансов долго продержаться. Лей закусил губу, хрипло постанывая каждый раз, когда она впивалась в него ногтями. Ее крики отдавались у него в голове, подливали масла в огонь наслаждения, которое невозможно было больше выносить. Пальцы сжались на ее бедрах, прижимая женщину к нему как можно теснее, и северянин издал протяжный полустон-полувздох.
Он крепко прижимал ее к себе, железной хваткой, из которой не вырвешься, упивался ее криками и ее укусами, отдававшимися глухой, плохо различимой за удовольствием болью. Поглаживал ее уверенными движениями. Вздрагивал несколько раз, с трудом восстанавливая шумное дыхание.
Когда все закончилось, Лей ослабил хватку, сильную, как будто руки свело судорогой, и гладил Звезднорожденную по спине и волосам. Медленно, постепенно давали знать о себе царапины и следы укусов – первые кровоточили, а от вторых как минимум останутся синяки. В ушах звенело от последних ее криков. Лея это не волновало – скорее нравилось, потому что служило подтверждением того, что Аленари была с ним. Как прежде. Он обнимал свою женщину, прижимавшуюся к нему, у него сладко ныли плечи. Северянин приподнял голову, посмотрев на Сестру Сокола, и повторил слова, которые до этого дня никогда не решился бы произнести – но сейчас они срывались с губ с легкостью:
– Я люблю тебя.
Прижимая ее к себе одной рукой, Лей второй нащупал почти полностью сползшее на пол одеяло и укрыл их, чтобы Аленари снова не замерзла.

Отредактировано Leigh-ron (2016-05-14 03:16:43)