Зал пропах ладаном, сильными благовониями и едким, но едва уловимым запахом свинца. Свечи сгорали одна за другой, и каждый раз их заменяли новыми. Хакурю стоял в зале в одиночестве. Полумрак спускался со стен, с потолка, с пола. Казалось бы свечи не могли осветить весь огромный зал, в котором витал всего лишь дым от ароматных палочек и кувшин с ладаном. В той духоте, что стояла в комнате, цветы, что украшали возвышение впереди Хакурю, пахли слишком сладко, противно. Растения почти не было видно; они казались бледными призраками в свете неярких свечей, а вот запах... Тошнотворный сладки. Словно пахло гнилью. Хакурю понимал, что это не так, но с трудом мог дышать вдыхать этот противный воздух вокруг себя. Хотя, может, виноваты те слезы, что уже высохли, и вместо них остались горечь и ком в горе. Нет, слез никогда и не было; они не успели вылезти из недр его темной души, чтобы оплакать кого-то, вроде Джудала. Просто слез не было. Это были похороны императорского маги с пустым гробом.
Тела не было.
Сложно было сказать, описать чувство словами. Они толпились, душили друг друга. Казалось бы вся решимость, с которой Хакурю шел в новое будущее, куда-то испарилась, исчезла и растворилось со смертью Алибабы и Джудала. Это был самообман. Красивый самообман горя, который хотел, просто жаждал того, чтобы человек сломался и поддался ему, окружил себя вакуумом одиночество и сгнил в нем от безысходности. Хакурю не горевал так уж сильно, у него был упадок сил. Он знал, что лжет сейчас сам себе, что его руки опущенные лишь на то время траура, что он мог себе позволить – несколько часов горя. Это чувство было не сильным, не обволакивающим; оно просто было, как будто часть чего-то родного, своего просто вырывали с мясом. Тот, кто всегда был рядом и обещал поддерживать его – погиб. И от кого! От руки Аладдина. И несчастное лицо маленького маги не вызывало приступ гнева или желание отомстить. Это был равный и честный бой. Они оба лишились чего-то ценного для себя. Но у Хакурю была его страна, его империя. У него была причина, чтобы подняться с колен, чтобы не обращать внимания на то, чем пришлось пожертвовать ради того, чтобы стать тем, кем он стал – императором.
Но сейчас, только сейчас были эти несколько часов, когда он был просто бойцом и избранным сосудом маги, который исчез, испарился. В буквальном смысле, складывалось ощущение, словно Джудала и вовсе не было. Этой злой насмешки, яркого, почти сумасшедшего смеха и отточенных, театральных движений. Как странно, что толкьо один человек мог давать столько поддержки; незримой и едва ощутимой, но мощной и непробиваемой. «Я слишком полагался на него», - мелькнула мысль и потухла, как и очередная свеча.
Хакурю постоял еще немного на одном месте, а потом сделал шаг вперед. До гроба было всего пятнадцать шагов, и преодолеть их было легко, но удивительно долго. И гроб был пуст, без тела, но его укрывало большое полотно черного шелка, а на дне лежал цветок хризантемы. По сути, это растение было олицетворением императорского двора, величия и не все были согласны с тем, чтобы возложить в гроб столь утонченное растение. Хакурю было все равно. Он выбрал цветок наугад в саду; на лепестках даже еще осталась роса. И тут Хакурю рассмеялся. Смех вырвался неожиданно, негаданно. Кто бы мог подумать, что Джудал удостоиться таких поэтичных похорон! Что будут лежать цветы, струиться шелка, что и сам он, Хакурю Рен, будет стоят вот так над гробом. Смех, шел и шел, превращаясь в нечто безумное. Рен осел возле гроба и замолк так же неожиданно. Вздохнул. Теперь у него не было пути назад.
Хакурю смотрел на дверь, размышлял о том, что ему сейчас делать, что предпринять. Он передумал казнить Коэна, понимая, что это никак не решит его проблему. И к тому же, вспоминая слова брата, Хакурю понимал, что смысла в этом нет. Коэн давно проиграл в борьбе хотя бы силы воли. Но вот к чему был его подарок? Хакурю поднял руку перед собой, ту самую, которую отрубили, и сжал настоящие, живые пальцы. Странное, давно забытое ощущение. И ноги, что теперь были у него, были такими же реальными и настоящими, а не той магией, что создавал Заган, хотя протезы джинна были незаменимыми. Они ощущались как настоящие, живые конечности, но все же отличались от них. Это было даже слишком странно.
Хакурю так и сидел рядом, опрокинув голову на гроб, а рука опустилась вниз. Он отпустил всю сосредоточенность, всю серьезность, и сейчас просто сидел и задыхался запахами вокруг, задыхался смертью, что неявно обитала здесь. И тем горем, которое было таким мелким, но таким сильным одновременно. И захотелось вновь почувствовать живое тепло Джудала рядом, услышать его едкие, резкие слова. Но это навряд ли когда-нибудь случиться. Хакурю понимал, что нужно двигаться дальше, но пока у него есть пара часов для того, чтобы побыть слабым и никчемным. Или пара минут. Хакурю не мог и не позволил себе упасть и потерять свою волю. Его дух – это все, что у него осталось на этой земле.
Отредактировано Ren Hakuryuu (2016-04-02 11:26:18)