Его не мучили кошмары, в которых он снова падал с самой вершины Башни. Лей не видел во сне, как он снова падает у подножия Башни, чудом выжив, хотя все его щиты расползались под его пальцами, как дырявая истлевшая тряпка. Он не слышал в своем сне того, что не мог слышать, но часто представлял – криков Черканы, которые бились в его голове, как перепуганные птицы бьются в клетке, сталкиваясь друг с другом и с прутьями клетки. Он не видел и не слышал ничего из того, что обычно приходило к нему в кошмарах, и причина была самой простой: Лей-рон не мог уснуть. Боль в кое-как сросшейся ноге сегодня была особенно сильной: не иначе, завтра изменится погода, может, даже станет попрохладнее, но северянину сейчас было плевать на это. Ему хотелось только чтобы проклятая нога перестала болеть. Боль вгрызалась в его кости с жадностью оголодавшего волка, и ему иногда казалось, что эта боль снова раздробит ему кость. Разумеется, не могло быть и речи о том, чтобы хотя бы попытаться уснуть, пока боль не утихнет. Уж лучше бы он был занят сейчас каким-нибудь делом, как во время войны: тогда ему некогда было думать о боли, и та отступала на время, а теперь, глубокой ночью, в чужом городе чужой страны под чужим, насыщенно-черным небом он мог только сжимать зубы, когда очередной укус боли был особенно болезненным. Он мужчина, и поэтому он не стонал. Ну может, почти не стонал. Несколько раз сквозь сжатые, скрипнувшие друг о друга зубы прорывался тихий, хриплый и сразу же обрывавшийся стон, но Чума не позволял себе показывать собственную слабость, даже когда рядом никого не было.
Сидя в кресле и вытянув больную ногу, Лей снова наклонился и попытался размять ее – в этом не было никакого толка, но все равно он каждый раз это делал. Сегодня, как и вчера, он не был у Тальки, которая могла бы напоить его какой-нибудь дрянью, или поводить над его ногой руками, снимая боль – но только на время. Он нуждался в ее помощи постоянно, и это выводило гордого северянина из себя. Старуха знала, как он от нее зависит, знала, что без ее помощи боль становится невыносимой, и за притворно-жалостливым выражением лица ему чудилась торжествующая усмешка. Проказа могла спасти его, быть может, могла спасти даже сейчас, но только пялилась на него, нацепив скорбную маску на лицо и разводя руками. Как же он ненавидел ее сейчас! Если и была в мире женщина, которую Несущему свет хотелось схватить за горло и попросту удавить, то это была Проказа. И именно поэтому он из упрямства и из гордости не приходил к старухе, держался до последнего, пока боль не становилась невыносимой. Затем он сдавался, она строгим и заботливым голосом выговаривала ему, что нельзя доводить себя до такого состояния, снимала боль, он уходил, скупо поблагодарив ее, и все начиналось сначала.
Попробовав двинуть ногой, Лей едва не взвыл. Откинувшись в кресле и запрокинув голову, он тихо, с шипением, выдохнул. Проклятая боль никак не унималась, и ему уже хотелось самому себе отгрызть ногу, только бы это прекратилось. А если не отгрызть, так отрезать.
Только одному человеку здесь было еще хуже, чем ему. Как бы в глубине души Чуме ни хотелось пожалеть самого себя и на своем воинском умении, он признавал, что проклятая нога – это сущая мелочь в сравнении с тем, что случилось с Сестрой Сокола. Он, конечно, рожей не вышел, чтобы называться красавцем, но лишиться лица – вот где была настоящая боль. А если вспомнить, что Звезднорожденная вполне заслуженно считалась самой красивой из Ходящих, то он и представить не в состоянии, каково ей. Не то чтобы Лею становилось легче от таких мыслей, но поднимавшую голову жалость к самому себе отрезало напрочь.
Надо было отвлечь себя чем-нибудь. Нахмурившись, Лей снова посмотрел на больную ногу и, сцепив зубы, стащил ее с подставки. Ему несколько раз предлагали ходить с тростью, но упрямство Лея было сильнее, и, как только он смог хоть как-то ходить сам, он вышвырнул ненавистную палку: уж лучше он будет хромать и корчиться от боли, но пойдет сам. Вот и сейчас – нечего себя жалеть, может, у него получится расходить ногу. Может, он подышит воздухом, и это его немного успокоит. Упираясь руками в подлокотники кресла, северянин осторожно встал, шатнулся, но устоял на ногах. Первые шаги были осторожными, но постепенно шаг становился увереннее, хотя хромота никуда не исчезала. Он вышел из комнаты – может, и идиотизм изображать из себя призрака и бродить ночью по коридорам, но свою комнату Лей уже исходил вдоль и поперек, и от нее Огонька разве что не тошнило.
Пройтись перед сном он успел всего ничего, прежде чем где-то не очень далеко грохнуло, зазвенело, и звон подкрепился резкими, истеричными криками. Лей замер на несколько ун, сердце от неожиданности шумно заколотилось в груди, но не надо было долго размышлять, чтобы понять, кто это. Он колебался несколько ун, но, должно быть, в равнодушном Чуме еще что-то осталось от Несущего свет, потому что он, припадая на больную ногу, так быстро, как мог, направился к комнате Звезднорожденной. Не очень-то размышляя о приличиях, Лей распахнул дверь, уже готовясь увидеть какое-нибудь ужасающее кровавое зрелище и с содроганием представляя, что несчастная в конце концов свела с собой счеты.
– Аленари, – он решительно шагнул вперед и закрыл за собой дверь.

Отредактировано Leigh-ron (2016-04-01 01:37:27)

Боль снова заявила свои права на его ногу, вгрызшись с новыми силами и даже каким-то воодушевлением, стоило ему прибавить шагу, но северянин и не подумал остановиться и подождать, когда станет легче. Он не собирался потакать собственной боли, и именно это заставляло ее отступать, когда он отгораживался от нее. Что же, по крайней мере, он больше не подволакивал ногу, что было куда более жалким зрелищем, чем его хромота. Многие хромают, ничего, это поправимо, если бы еще не было этой боли, как будто сотни демонов Бездны грызут его ногу, причем демоны, судя по всему, самые старые, со сточившимися зубами, и помнящие Хару молодой, иначе почему они никак не могут догрызть одну несчастную кость?
Он и правда мог бы уйти. Развернуться и выйти из комнаты Звезднорожденной, плотно закрыть ее дверь и отправиться дальше бродить по коридорам, выкинув ее из головы. Какое ему дело до истеричной искалеченной женщины? Если хочет и дальше себя калечить, то это ее дело. Чуме не было большого дела до того, что там себе думают и как себя чувствуют остальные – ему вообще ни до чего не было дела, и удивительно даже то, что он дошел до этой комнаты. Аленари никогда не была для него кем-то большим, чем одна из Ходящих, а затем соратница, пусть она во многом и была толковее остальных баб. Окруженная мелкими осколками, ярко блестящими в свете магического огонька, она сейчас меньше всего походила на гордую и сильную Сестру Сокола. Аленари спрятала лицо за волосами и сейчас, сжавшаяся на полу, она была скорее маленькой девочкой, которой причинили очень много боли. Может, это его задело. Может, что-нибудь еще – Лей не спешил разбираться в причинах своих поступков. Несущий свет не оставил бы маленькую девочку плакать на полу.
– Ага. Уже бегу, – с мрачной решимостью пробурчал – или скорее это походило на медвежье ворчание – себе под нос Чума. С его хромой ногой скупой ответ звучал почти как шутка.
Он пропустил ее слова мимо ушей – еще он будет слушаться каждую крикливую заплаканную девчонку – и даже не остановился, пока не подошел совсем близко к Звезднорожденной. Под сапогами скрипнули осколки зеркала – теперь понятно, что так вывело ее из себя. Он не мешал ей выговориться и даже не прикасался к Аленари, пока она не замолчала. У него было хорошее зрение, да и нетрудно было догадаться, с чего бы это ей сидеть, считай, на самых осколках. С тяжелым вздохом Лей наклонился, надеясь, что предательская нога не подломится в самый неподходящий момент, и положил руки на хрупкие плечи.
– Хватит, – мягко произнес Лей и, поморщившись, осторожно опустился на здоровое колено рядом с женщиной, перед этим не забыв посмотреть вниз, чтобы самому не упасть коленом прямо на осколки зеркала: мелочь, конечно, но зачем ему эти царапины?
Он не пытался заглянуть Аленари в лицо: ни к чему, только злить и расстраивать ее еще больше. Не стал он и напоминать ей о гордости, о том, что она Сестра Сокола и должна быть сильной – ничего она уже и никому не должна. Она прежде всего была женщиной, а женщина имеет полное право быть слабой. Их с Аленари гордость и без того была уязвлена, и ни к чему одному калеке задевать другую.
Это, наверное, было глупо и смешно, и слишком, почти болезненно, напоминало прежнего Лея, но он неловкими движениями погладил Аленари по плечам и спине, провел ладонью по гладким волосам. Когда он был моложе, этот жест выходил у него как-то естественнее, что ли, но сейчас не время и не место было вспоминать что и как было, когда он был молодым Огоньком, травившим глупые шуточки в ответ на вопросы таких же молодых Ходящих о том, что у него конкретно и у северян вообще под килтом. А может, он просто не знал, что ему делать со Звезднорожденной. Боль продолжала точить свои зубы о его кости, но Лей отмахнулся от нее, и сейчас сделать это было гораздо проще, чем наедине с этими невидимыми зубами.
– Хватит. Вставай.
Он едва не проклял себя за то, что в его глупую рыжую голову взбрело встать на колено, когда больная нога задрожала. Пришлось замереть на пару ун, пока он не убедился в том, что сможет встать. Но все-таки, несмотря на боль, он устоял, поднялся и, держа сереброволосую Ходящую за локоть, мягко, но настойчиво, поднял на ноги и ее, специально чуть отвернувшись, чтобы не думала, что он затеял это все только чтобы попялиться на ее лицо и поиздеваться. Потому что если Сестре Сокола вздумается упрямиться и снова рухнуть на пол, он не уверен в том, что со своей ногой сможет ее поднять. Если ей будет спокойнее от того, что он по возможности не смотрит на нее, значит, он не будет смотреть. Лей взял ее за запястья и, избегая поднимать взгляд, пристально посмотрел на израненные осколками руки Аленари.
«Девка глупая», – пронеслось в голове с жалостью и одновременно злостью. Мало ей что ли собственного лица?
– Идем, – сегодня он был особенно немногословен. – Тебе надо сесть.
Разумеется, ему тоже надо было сесть, но в этом северянин не признался бы даже под страхом смерти. Он подвел женщину к кровати и усадил на нее, только после этого неловко усевшись рядом и вытянув ногу. Иногда ему казалось, что даже поставь ему вместо ноги деревяшку, он бы и то двигался ловчее. Отправив вверх с ладоней еще один шарик волшебного света, он снова взял Аленари за руку, стараясь не задеть своими грубыми пальцами мелкие порезы. Кроме порезов он увидел еще и засевшие в ладони мелкие осколки и совсем уж неразборчиво пробурчал себе под нос, что он думает о сумасбродных девицах, творящих с собой что только в их глупые головы взбредет. У Звезднорожденной были красивые руки, и ему не нравилось, что эта ненормальная и их пытается изуродовать, повинуясь каким-то своим капризам. Его пальцы точно не были приспособлены к тому, чтобы вытаскивать из кого-то осколки, и он прикоснулся к «искре», зачерпывая самую малость, чтобы под его взглядом один осколок за другим выскользнул из раны.
– Где эта идиотка, которая тебе прислуживает? Ее помощь сейчас была бы кстати, – проворчал Чума, беря Аленари за вторую руку.

Отредактировано Leigh-ron (2016-04-01 01:36:02)

Хотелось только надеяться, что со временем боль в ноге и правда утихнет, как ему рассказывает приторно-медовым, до тошноты, голосом Проказа. Иначе ему и правда останется только отрубить себе проклятущую ногу и поставить вместо нее деревяшку: рано или поздно, если это не прекратится хотя бы так, как это есть сейчас, он просто одуреет от боли. Постоянно напоминающая о себе нога еще больше усугубляла и без того мрачное и нелюдимое настроение Чумы. Так еще немного, и он начнет кидаться на людей, а это слишком напоминает характерец Рована, чтобы спокойно смотреть на подобную перспективу. Уж на кого Лей не хотел быть похожим хоть в чем-то, так это на брата Ретара: их Мелот явно где-то ошибся и влил в одного самое лучшее, а во второго – самое худшее. И нет чтобы богу, в которого верят имперцы, прибрать к рукам свое неудачное создание вместе Ретара!
Он не ждал от Звезднорожденной благодарности, да и делал все это не для того, чтобы услышать от нее благодарность. Впрочем, по существу ответить на вопрос, почему и зачем он это делал, он бы не смог. Хвала Угу, никто не спешил задавать ему подобные вопросы. Отчасти он делал это, потому что их осталось шестеро, и они держаться друг друга – по крайней мере, стараться, потому что, будь его воля, Лей бы избавился от Рована, чтобы точно не кривить душой насчет того, что им всем надо держаться вместе. Сестра Сокола была достойна того, чтобы жить дальше, да и хорош он будет, если не поможет той, с кем сражался плечом к плечу. Еще он делал это, наверное, по старой памяти: за то время, когда Аленари успела показаться ему не талантливой и опытной Ходящей, а страдающей испуганной девчонкой, с нем проснулись старые привычки учителя. И пусть на самом деле рядом с ним сидела озлобленная женщина, он уже успел запомнить, какой ее увидел. В голове, пока осколки зеркала один за другим выскальзывали из порезов на руках Сестры Сокола, сверкали в свете магического огня и падали на пол, глупым смешком проскользнула мысль: как бы Звезднорожденная из своей аристократической гордости не удавила его потом подушкой, чтобы не оставить свидетелей своей слабости. Кто их разберет, этих имперских дворян.
Оно и к лучшему, что сейчас Лей сосредоточенно смотрел на ладони Аленари, и ему было не до того, чтобы отводить от них взгляд. Он бы хотел сказать ей, что все не так уж и страшно, но это было бы ложью. Лицо самой прекрасной из Ходящих было изуродовано, и пусть это все еще было лицо, но такие раны не вылечить, если ты не Целитель. У них была одна, но старая змея по каким-то своим причинам не стала помогать Аленари. Он мог бы предположить, что виной тому была зависть, но тогда умысел Тальки из злого превращался в чудовищный и мерзкий. Хотел бы он верить в то, что была еще какая-то причина, хотя от этого не становилось легче. Всегда оставался один факт, с которым ничего не поделаешь: каждый Проклятый знал, или хотя бы догадывался, что Проказа могла исцелить Сестру Сокола, но отказалась это делать.
Аленари почти вырвала у него из пальцев свою узкую ладонь, и Лей едва заметно покачал головой, неодобрительно посмотрев на проступившую на простынях кровь. Могла бы и подождать немного, а еще лучше было бы разыскать трусливую прислугу, чтобы та принесла теплой воды и чистую тряпицу – перевязать изрезанные руки Аленари.
И пускай умом он понимал, что истерика еще не закончилась, и женщина ему еще покажет, и ей еще надо прокричаться, выбросить все, что накопилось, он уже не был прежним терпеливым добряком. Прежде чем ему удалось сдержать всколыхнувшийся гнев, Чума резко сказал:
– А я не мальчик на побегушках, чтобы меня звать или отсылать.
В следующую уну к нему уже вернулось самообладание, и Лей оборвал свой злой ответ, кляня самого себя за несдержанность, недостойную спокойного и уравновешенного Сына Медведя. Это пусть имперцы проявляют свой дурной характер и не справляются с собственным языком, а северные кланы всегда знали, что если не можешь сдержать собственный язык, не сможешь справиться вообще ни с чем.
Да, ему было жаль Аленари, как жаль и того, что случившееся сломало равно сильную духом и Даром Ходящую, но пришел он не для этого. Другое дело, говорить это все равно будет бессмысленно, как и вообще встревать со своими репликами. Ее слова не задевали Лея, как будто проходили мимо него, потому что он знал, что от гнева, боли и обиды человек может сказать и не такое. Пусть говорит. Пусть кричит. Ей сейчас можно все.
Когда она в первый раз ударила Чуму в грудь, он даже не дернулся. Во-первых, будь его желание, он бы остановил этот удар на середине, а во-вторых, не так велика была сила удара тонких ослабевших рук Звезднорожденной, чтобы нужно было ее останавливать. Он смотрел поверх ее головы, чтобы ни на уну не остановить взгляд на ее лице, пусть и закрытом сейчас серебристыми прядями. Он хотел остановить ее, потому что такие удары все-таки раздражают, а у нее к тому же и без того болят руки, чтобы пытаться разбить их о него. Лишь бы ногу не трогала.
Все закончилось так же быстро, как и началось. Помедлив уну или две, Лей обнял ее, поглаживая по роскошным серебристым волосам. Машинально поцеловал Аленари в макушку, в то время как его пальцы ловко перебирали ее волосы. Он ничего не говорил, да и что можно было сказать? Уж точно не то, что все будет хорошо. А если и будет, то не с ее лицом, если только Тальки вдруг не передумает.
– Ты сильная, Аленари, – не переставая поглаживать ее по волосам и спине, сказал северянин. – Ты самая сильная женщина, которую я встречал, – те, кто могли бы посоперничать с Сестрой Сокола за эти его слова, уже были мертвы, а значит, его слова были правдой. – И ты нужна нам всем.
А если кто-то попробует возразить, он засунет эти слова обратно в глотку возразившему.

Отредактировано Leigh-ron (2016-04-01 01:27:00)

Больше он возражать не пытался: хватило ума заткнуться и молча слушать, изображая из себя сперва каменюгу, который что бей такими кулачками, как у Аленари, что не бей, результата никакого – разве что, увлекшись, все руки себе отобьешь. Сестра Сокола была умнее и мочалить руки о молчаливого северянина не стала. Что он изображал из себя после этого, сказать трудно. Да никого не изображал. Просто был тем, кем должен был быть. И молчал – а что изменилось бы, поддержи он Аленари в ее обвинении? Да, Тальки, возможно, именно потому и не стала исцелять ее, но кому сейчас легче от этого? Его руки ни на уну не остановились, продолжая поглаживать светлые волосы, как будто никто ничего и не говорил, хотя, сказанные прилюдно, ее слова стали бы серьезным обвинением, которое привело бы к нешуточным последствиям и к сокращению числа Проклятых. Он не делал вид, что ничего не слышит – просто уж кто точно не станет рассказывать об этом обвинении, так это он. Во-первых, Лей считал, что чужие подозрения – не его дело. А во-вторых, сейчас, когда это частично было еще и его дело, он просто с молчаливой злобой поддержал Звезднорожденную. Причиной всех их нынешних бед была именно Проказа.
И так притихшая женщина постепенно совсем замолчала, и Лей на несколько ун скосил на нее взгляд, а затем снова уставился в пространство перед собой: нечего лишний раз пялиться, пусть даже он и не видит ее лицо. Его губы изогнулись в улыбке – удовлетворенной и даже слегка самодовольной.
– Ну я же говорю, – тихо ответил он и запустил пальцы в ее волосы, любуясь тем, как они переливаются в магическом свете. – Я бы очень удивился, если бы ты…
Северянин поморщился от неприятной мысли и не стал договаривать: и так все было ясно. Но на самом деле, что бы он ни думал, входя в комнату Звезднорожденной, он был бы неприятно удивлен и, что уж там, разочарован, вздумай она и правда покончить с собой. Не та была женщина, чтобы наложить на себя руки, даже получив такой сокрушительный удар судьбы. Он бы поверил в то, что Серая мышка не вынесла каких-нибудь своих душевных терзаний, легко поверил бы в то, что Тиф свела счеты с жизнью, не оправившись от смерти Ретара. По правде говоря, и его в моменты слабости после потери Черканы посещали подобные мысли, но Уг любит смелых, а не трусов-самоубийц, а сама Черкана открутила бы ему рыжую голову, узнай она о таком малодушии. Но Аленари – она другой породы, она не позволила бы всему закончиться так позорно, и гордости и силы у нее было на несколько северных кланов.
Если дни здесь были одуряюще жаркими, то ночами Лей мог выдохнуть спокойнее: жара сменялась холодом, хотя прохлада все же не всегда проникала через стены. Впервые за свою жизнь Лей начал подумывать о том, не сменить ли жаркий для этих мест килт на штаны, которые на него безуспешно пытались нацепить за все те годы, что он провел в Радужной долине и Башне. Он с улыбкой покрепче обнял Звезднорожденную, чувствуя, как она дрожит, и как ее тонкие пальцы цепляются за его рубашку.
– Я здесь, – коротко и веско ответил Лей и еще раз коснулся губами ее волос.
Он мог бы просидеть так очень долго, совершенно неподвижно – только руки продолжали бы гладить и перебирать серебристые волосы, а сам он даже не шелохнулся бы, чтобы не потревожить притихшую и, кажется, успокоившуюся Аленари. Он сам не заметил, что волновался о ней так, что забыл про собственную ногу, как будто никакой боли никогда и не было. Ему сейчас было не до ноги.
В первые несколько ун, когда она подняла голову, Чума продолжал смотреть поверх ее головы, ведь она не хотела, чтобы он смотрел. Затем он медленно опустил взгляд и посмотрел прямо ей в глаза, мало отвлекаясь на лицо Сестры Сокола. Он отлично помнил ее лицо и сейчас, скользнув взглядом по шрамам, он оставался спокоен. Мужчина ничего не должен бояться – это он заучил крепко. Неприязнь к уродствам возникает из страха, а ему страшно не было. Для его народа шрамы означали то, что человек не бежит, а встречает опасность лицом к лицу. К тому же Чуму не волновало, красива Аленари или нет: это ее мужчина должен бы был переживать об этом, а Лей ее мужчиной не был и ценил не за внешность, а за то, кем она была. Он отнял одну руку от мягких волос Сестры Сокола и мягко, чтобы не причинить ей боль неосторожным движением, положил на ее щеку. Она ждет от него отвращения и страха, ну так пусть знает, что это не про него. Покосился на ее руку и снова посмотрел на Аленари.
– Больше не делай так. Я не шучу.
Он провел пальцами по щеке Звезднорожденной и убрал с ее лица серебристую прядь волос.

Отредактировано Leigh-ron (2016-04-01 01:26:21)

С одной стороны, гордость Звезднорожденной была для него почти предметом восхищения, потому что именно эта гордость составляла основу стержня, не позволявшего сломать Аленари даже тем, что с ней случилось. Может, надломить, но не сломать. С другой стороны, в последнее время эта гордость была такова, что не позволяла Сестре Сокола делать даже такие простые и разумные вещи, как принимать помощь собственных соратников. Она хотела быть сильной, и это на самом деле понятно, учитывая ее происхождение и воспитание, но не может же она быть железной: все-таки Аленари была человеком, да еще и женщиной, а желание не иметь никаких слабостей совершенно свело ее с ума. И хорошо на самом деле, что он пришел сюда, а не прошел мимо, и что она накричалась, наплакалась, как бы сама Аленари потом ни жалела об этом. Девка глупая, одним словом. Он же не напрашивался в ее постоянные защитники и помыкать ей не собирался, дело ее – он и вовсе может, когда выйдет из ее комнаты, сделать вид, что ничего не было, и он вообще никогда даже не прикасался к двери ее комнаты, не говоря уже о том, чтобы заходить внутрь.
Почти непроницаемое прежде лицо северянина изменилось, стоило услышать смешок Звезднорожденной. Он хмыкнул в усы и чуть прищурился, а в глазах зажегся задорный огонек, хорошо знакомый тем, кто знал Несущего свет прежде.
– А если и поставлю? – он старался сладить с собственным лицом и не дать расползтись по нему широкой улыбке, но ничего не мог сделать со смеющимися глазами. –  А ты устроишь мне выволочку? Дай срок, заживет нога, так я тебя еще и погоняю.
Он всегда храбрился на словах, чтобы не показывать слабости и своего беспокойства, всегда говорил, что еще немного, и все пройдет, иначе такой падальщик, как Рован, слишком распоясается – и как бы не напал однажды, набравшись смелости. А уж Тальки пусть лучше считает его наивным северным дикарем, чем видит его отчаяние. Хотя сейчас, в разговоре с Аленари, он и сам почти поверил в то, что пройдет еще немного времени, его нога отойдет, и тогда он задаст Сестре Сокола перцу. Жаль только, что она отшатнулась. Все-таки не доверяла. И чего ей еще не хватает? Поди пойми этих женщин: только что они к тебе жмутся и дрожат, как испуганные мышата, а потом вдруг даже прикоснуться к себе не дают.
Решив, что теперь ему, должно быть, дозволено смотреть на ее лицо – нет, ну точно надо будет ждать ее в своей комнате с подушкой – Лей внимательно слушал бывшую Ходящую. Он взял ее за руку, поглаживая большим пальцем тыльную сторону ладони и не держа ее осторожно, чтобы не причинить боль.
– Не говори глупостей. Как по мне, так ты слишком много требуешь от себя. Ты же все-таки живая, – с укоризной сказал Чума и сел немного поудобнее, прислушиваясь к ощущениям в ноге. – Не думаю, что даже род Сокола может похвастаться тем, что кроме тебя у него еще много таких же достойных детей.
Он все-таки не просто так сказал, что она самая сильная женщина, какую он видел. Северянин никогда не трепал языком попусту и не говорил слишком красивых вещей одной только красоты ради. Он сказал то, что думал.
– Я тоже. Рад, – опустив взгляд на ее руки, ответил бывший Огонек, не очень-то стремясь это объяснять.
Но он и правда не зря вышел из своей комнаты. Он надеялся, что расходится, и боль, грызущая ногу, потихоньку утихомирится, поняв, что никто не собирается ее слушать, а получилось даже лучше. Он пришел сюда, и ему стало не до боли в ноге. На какое-то время, пока он сжимал Звезднорожденную в объятиях, он и вовсе забыл о своей ноге, а сейчас она пусть и напомнила о себе, но той боли, от которой ему хотелось выть, не было. Может, сидя в одиночестве, он на самом деле слишком часто тревожил ногу, а сейчас посидел спокойно, и боль сразу же отступила. Ну не рассказывать же самому себе красивые сказки о том, что это близость Аленари заставила боль оставить в покое его ногу? Он уже не в том возрасте, чтобы верить в такие глупости. Хотя что уж там, именно так все чувствовалось. Рядом с Аленари ему было не до ноги и не до мыслей о собственной бесполезности, а самому ему никогда не удавалось сбежать от этих мыслей. Вообще Лея немного смущало то, что он торчит у нее в спальне и думает при этом о всяких глупостях, и мало того что думает – еще и говорит, хотя лучше бы уж молчал, рыжий дуралей. К тому же теперь, когда Аленари больше не кричала и не плакала, он не знал, что делать с ней дальше и куда себя деть. Чума продолжал поглаживать ее белые пальцы, избегая поднимать взгляд на лицо Сестры Сокола, но совсем не потому что не хотел это лицо видеть, а потому что окончательно стушевался. Надо было бы сказать еще что-нибудь умное и правильное, но в голове было пусто, как в могилах Империи после гибели Холеры, и Лей злился сам на себя из-за этого.

Нет, то, что хотела сказать, но не произнесла Звезднорожденная, его не задело. Конечно, он прекрасно понял, что она хотела сказать – как раз благодаря тому, что не договорила. Аленари проявила ту же чуткость, какую неожиданно даже для самого себя проявил он. Губы Лея дрогнули в понимающей улыбке. Она тоже решила пощадить его чувства, и это было почти смешно: его, здорового мужика, жалела хрупкая женщина, которую он только что обнимал в надежде успокоить. Но это не было оскорбительно.
Он не без настороженности, как дикий зверь, следил за тем, как рука Аленари опускается к его колену, как будто боялся, что сейчас она отомстит за то, что он видел ее слабой, и кажущиеся тонкими и нежными пальцы вопьются ногтями в его ногу. Но прикосновение было осторожным, и напрягшийся было Чума позволил себе расслабиться – но не шевелился, прислушиваясь к неожиданным и непонятным ощущениям от этого проявления доброты со стороны Сестры Сокола и пытаясь осмыслить их.
С истинно северным упрямством Лей тихо фыркнул, показывая этим всю глубину и палитру того, что он думает по этому поводу. И по поводу дурацких правил, которыми Соколам с детства забивают голову, и по поводу тех, кто этим правилам слепо следует. А еще он хотел напомнить собеседнице, что она Ходящая, а не статуя Ходящей, и эти правила не совсем подходят для тех, у кого в жилах течет кровь. Но решил не лезть в споры с женщинами и заткнуться, оставив свое мнение при себе, благо, Сестра Сокола далеко не дура, а из его несдержанного фырканья и так понятно много – может быть, даже слишком много. Как бы еще не обиделась. Хотя лучше бы обижалась на навязанные ей глупые правила.
Чем больше Лей смущался и злился на себя за это смущение, тем мрачнее становилась его и так не самая красивая рожа. Северяне вообще не были эталоном красоты, по крайней мере, в Империи – не с их грубоватыми рожами, которые как будто топором из дерева вырубали. Хотелось бы надеяться на то, что в полумраке комнаты это будет не очень заметно, но, судя по улыбке на губах Звезднорожденной, которую он успел заметить, на уну скосив на нее хмурый взгляд, все было вполне заметно. А ну и что? В конце концов, у его народа не принято, подобно испорченным людям Империи, слишком-то вольно вести себя с женщинами, а то, что он посреди ночи находился в ее спальне и сидел рядом с ней на ее постели, еще и держа ее за руку и позволяя прикасаться к его ноге, хотя по-хорошему надо было отодвинуться и держать себя в руках, уже подходило под определение «вольное поведение». Даже более чем вольное. Рано или поздно он выйдет из ее комнаты, и сколько будет слухов, если кто-нибудь это увидит. Ему-то на подобные слухи наплевать, а вот чтобы Аленари услышала еще и о таких грязных разговорах, он не хотел. И если она сама, будучи имперской женщиной, не умеет проводить границы, то эти границы надо было провести ему, а не хлопать ушами. Он неопределенно дернул плечом, потому что отрицать слова Звезднорожденной было бы глупо, а подтверждать их не позволяла гордость. Руку Аленари убрала, и с одной стороны Лей от этого чувствовал облегчение, а с другой – немного жалел. Что ни говори, а ему было приятно.
Смех у Сестры Сокола был серебристый, под стать ее волосам.
Когда женщина снова скрыла лицо за волосами, Чума посмотрел на нее исподлобья. Кивнул, показывая, что слышит ее слова. С невеселой усмешкой помассировал больное колено.
– Что же, значит, я это заслужил. Я был неосторожен и позволил этому случиться. А я… – он сам не мог понять, говорит он сейчас о ноге или еще и о Черкане. – Я должен был держать все под контролем. Должен был предусмотреть. Я не должен был позволить, – со сдерживаемой яростью в голосе произнес северянин. – Это простительно какому-нибудь зеленому мальчишке, или женщине, – как же он ненавидел и проклинал себя за то, что не смог защитить Черкану, да еще и остался калекой. – А мне – нет.
Он сам не заметил, как эти слова, хранимые на самом дне его души, вырвались наружу, хотя прежде он старательно прятал их, не желая пускать кого бы то ни было к себе в душу. Да среди оставшихся в живых мятежников и не было тех, кому он мог бы довериться. Все, кому он мог бы рассказать о том, что тяжелым грузом лежало на душе, уже лежали в земле. А теперь он вдруг делился этим со Звезднорожденной, выплевывая слова, пропитанные болью и ненавистью, но все еще произнесенные сдержанно и тихо. То ли старел и становился сентиментальным, то ли ночь творит с людьми странные вещи.
– А, – с досадой произнес Лей и мотнул головой так, что на лицо упали несколько рыжих кудрявых прядей. – Пустое. Забудь.
Пытаясь отвлечься, он снова посмотрел на Аленари, уткнувшись взглядом в ее волосы. На думая, протянул к ним руку и осторожно разобрал пальцами спутавшуюся прядь. И куда только она зашвырнула эту расческу? Наверняка куда-то в сторону двери, ну ее, Чума с его ногой не пойдет искать, да еще и в полутьме, и он продолжил разбирать запутавшиеся серебристые волосы Звезднорожденной с таким лицом, как будто это было что-то само собой разумеющееся. Аленари попросила его остаться – вот он и остался.

Отредактировано Leigh-ron (2016-04-01 01:21:22)

– Невозможного? – с тоской переспросил северянин, и мускулы его лица на мгновение дернулись как от боли. – Это немного. Я мужчина, и я должен был быть умнее, но не был. Я был Огоньком Черканы и должен был ее защитить, но не защитил. Я, в конце концов, наставник… был им, – он прикрыл глаза и замолчал на несколько ун. – И, видимо, я был плохим наставником, если мои собственные ученики восстали против меня. Я не справился.
Он с читавшейся на лице усталостью, внезапно навалившейся на Лея после всех этих откровений, убрал с лица волосы. Почему-то ему вспомнилось, что именно после мятежа он впервые заметил у себя в волосах седину, и потом с усмешкой вопрошал сам себя: появилась эта седина как следствие произошедшего в Альсгаре, или раньше он просто не замечал ее? После мятежа он вдруг почувствовал себя постаревшим как будто на десяток лет, а раньше не думал о возрасте и не чувствовал его. Он жил беззаботной и легкой жизнью, и, должно быть, стал слишком изнеженным для настоящего сына Медведя. Он сам выкопал себе яму, в которую свалился. Он на самом деле не справился и потерял все, что мог потерять. Кроме жизни, хотя лучше бы, наверное, и последний щит расползся под ним, и он рухнул на камни, чтобы больше никогда с них не встать.
Впрочем, это и правда все было пустое. Что толку рассуждать о том, что он мог сделать, и напоминать себе, с чем он не справился, если он все равно ничего не может исправить? Ему не стоило заводить этот разговор вовсе, потому что в нем не было никакого смысла, а такие разговоры и ни к чему. Северянин несколько снисходительно улыбнулся в ответ на фырканье Звезднорожденной.
– Ты не понимаешь, – он покачал головой. – Женщины на многое способны, и уж точно не мне, человеку, большую часть жизни прожившему бок о бок с Ходящими, говорить о недостатке ума или таланта у женщин, просто… – он попытался подобрать слова. – В конце концов, я знал таких женщин, как Черкана и Гинора. Я знаю тебя. И вы все заткнете за пояс многих мужчин. Женщины многое могут, но… они не обязаны. В отличие от мужчин. Быть сильными, защищать себя и других и никогда не бояться…
А он боялся. Все же он боялся одной вещи. После падения Лей терпеть не мог забираться слишком высоко. Нет, от высоты у него не кружилась голова, просто каждый раз, стоило ему посмотреть вниз, как горло сжимало от ужаса и от воспоминаний, которые невозможно было из себя вытравить никакими средствами.
Он вздрогнул, но сразу же справился с собой, когда Аленари без всякого предупреждения легла, устроив свою голову прямо у него на коленях. Что же, шерсть его килта не должна колоться, так что сереброволосой Ходящей должно было быть удобно. Он положил ладонь ей на плечо – сейчас его рука казалась самой настоящей медвежей лапищей, когда накрывала хрупкое женское плечо. Он снова, уже ставшим привычным движением, поглаживал ее то по голове, то по плечу. Ему и правда было легче рядом с ней: Аленари как никто другой понимала его боль позора, поражения, которая и не снилась остальным, хотя они думали, что понимают. Они просто проиграли войну, а Аленари и Лей поставили на карту все – и все потеряли. И в конце концов не так ему было неловко, когда она так уютно, просто и доверчиво легла. Он беззвучно усмехнулся.
– Если хочешь, я могу уйти, – проговорил северянин.
Это была ее комната, ей и решать. Он бы остался здесь еще, тем более что нога не мешала ему и не отвлекала от разговора. Чума пропустил серебристые пряди сквозь пальцы.
– У тебя красивый смех, – просто и безыскусно сказал Лей, продолжая гладить Ходящую по голове.
Его пальцы отодвинули в сторону ее волосы, и Лей погладил указательным пальцем ее ухо, а затем нежно провел пальцами по светлой коже ее шеи. Может, Звезднорожденная и потеряла свое лицо, но в остальном она была так же прекрасна. У нее была почти белая, нежная кожа, изящные руки, фигура, которая по-прежнему легко станет предметом зависти любой женщины, которая увидит Аленари. И у нее был приятный голос и серебристый смех. А лицо – не одной красотой лица все измеряется. Он любовался ей и не глядя на лицо.
– Дай хоть лягу, – вздохнув, сдался Лей. Он, конечно, суровый северянин, но просидеть остаток ночи будет слишком даже для него.

Отредактировано Leigh-ron (2016-04-01 11:30:28)

Лей хотел мотнуть головой, потому что все равно не был согласен со словами Аленари, по-прежнему считая, что у него и Звезднорожденной разный долг, но только сжал зубы. Об этом ему тоже лучше промолчать. Глупо упрямиться: все равно они оба останутся каждый при своем мнении. Что толку говорить ей, что он просто должен – не кому-то конкретному, да даже и не самому Угу. Он должен тем, кто был ему дорог, и самому себе должен, ведь если он не справился, какой он тогда мужчина? И все же ее слова его тронули, хотя и показались ему немного наивными. Или, наверное, он просто не мог до конца понять ее: как он может не быть сильным? Наверное, в чем-то в Башне были правы, и он все-таки дубина-северянин, не понимающий простых вещей. И все-таки он был благодарен Аленари за ее слова.
– Ничего, – покачал головой Чума.
Погрузившиеся в серебристые волосы пальцы замерли на несколько ун. Он не стал ворчать о том, что их, женщин, поди пойми, и кто знает, может, то время, на которое она просила его остаться, уже вышло, и она пытается вежливо, со всем тактом, присущим хорошо воспитанным женщинам королевской крови, намекнуть Лею, чтобы выметался из ее комнаты. И мало ли что и когда она у него просила – может, уже передумала? Но хорошо, что не передумала: она ему нравилась, и уходить не хотелось.
– Потому что это был не комплимент, – невозмутимо возразил Лей, проводя пальцами по ее коже. – Я просто сказал что думаю, – он усмехнулся в усы и добавил: – Я, может, и северная дубина, до которой невозможно достучаться, – не надо было смотреть на лицо северянина, чтобы понять, как его веселит это определение – хватало и голоса, – но если бы захотел рассыпаться в комплиментах, я бы это сделал. Или ты думаешь, что у себя на севере мы только взваливаем наших женщин на плечо и молча несем… – он едва не брякнул грубое слово, которое не стоит слышать женщине, но вовремя, почти без паузы, исправился: – домой?
Он не сумел сдержать короткого басовитого смешка, представив, что было бы с тем грубияном, которому пришло в голову попытаться сделать подобное. Северные женщины были не то что имперские неженки, и еще неизвестно, нашли бы того, кто попытался их снасильничать, а если нашли, то целиком ли. А если бы и не пристукнули дурака сразу, так еще и отбивать бы пришлось. В уголках глаз Лея появились морщинки, глаза загорелись прежним весельем, и он еще какое-то время улыбался от этой мысли.
Да уж, то, что по мнению имперцев они были дикарями, совсем не говорило о том, что они не любили своих женщин. Просто они не спешили выставлять все напоказ, и то, что мужчина говорит женщине, не предназначалось для кого-нибудь, кроме нее.
Снимать сапоги перед Звезднорожденной было немного неловко, но еще хуже было бы лечь на ее постель в них. А кто думал, что северяне заросли грязью и воняют, те северян видели разве что издалека. Если будешь вонять, то на охоте любой зверь от тебя уйдет, почуяв, еще до того, как ты его заметишь. Ногу он берег, но на этот раз даже не сцепил зубы, когда лег. Блаженно вытянул и расслабил ногу. Положив руку под голову, а свободной снова, уже даже как-то привычно, обняв Аленари, он водил пальцами по ее плечу и руке. Одновременно с этим, стоило ему бросить вверх один короткий взгляд, погас один из двух магических огоньков, висевших в воздухе. Чума приподнял голову, чтобы посмотреть на женщину, хотя все равно не мог увидеть ее лица, но он и смотрел не для того. Лей хмыкнул, а задорный огонек в глазах только разгорелся еще больше, как во времена, когда он был гораздо моложе. Когда ему было двадцать. Или тридцать. Да даже несколько лет назад он казался самому себе гораздо моложе, чем сейчас. И он не мог не сказать того же, что сказал бы в те времена, забыв о том, что стоило бы держать язык за зубами, потому что такая женщина, как Аленари, могла бы за эти слова и дать по морде:
– А если я стану? Не страшно лежать рядом с дикарем? – он не мог удержаться: слишком уж смешными и глупыми были те слухи, которые ходили о северянах даже в Башне, чтобы над ними не подтрунивать.
Нет, а правда? Если бы ему пришло в голову утешить ее не только своими попытками помочь и молчанием, но и, предположим, показать ей, что он все еще считает ее красивой? А Лей считал ее красивой – Звезднорожденная такой и была, хотя наверняка считала, что теперь, когда она потеряла лицо, на нее никто и не посмотрит. Лей снова положил голову на согнутую в локте руку, глядя в потолок.

Лей в ответ только весело ухмыльнулся, признавая правоту Ходящей.
Про северян болтали всякое. Когда он был еще мальчишкой, только приехавшим в Радужную долину, эти слухи и разговоры его задевали, да так, что он по пять раз на дню мог кидаться в драку, отстаивая честь своего народа и своего клана. Со временем о северянах в присутствии Лея перестали трепать языком и отпускать глупые шуточки: он смог заставить других учеников уважать себя и если не переменить мнение о северянах – а с возрастом он понял, что людей не переубедишь кулаками – так хотя бы помалкивать и понимать, что так просто безнаказанно трепать в разговорах северные племена они не смогут. Только шутки о килте оставались прежними, и, сколько бы с ним не бились учителя, заставить Лей-рона одеваться как подобает Огоньку они не смогли. Килт был одеждой мужчины и его гордостью, на нем были цвета его клана, и Лей ни за что не променял бы его на нелепые штаны изнеженных южан. И он не раз и не два доказывал в драках, что «юбка» совсем не мешает настоящему мужчине преподать урок очередному глупому и самовлюбленному болвану. Все это было, когда Лей был совсем юн и еще не понимал, что дать в зубы сможет любой. Затем он стал старше, и насмешники испытали на себе, каким острым может быть язык молодого Огонька, если кому-то вздумается задирать его или его клан. А еще Лей всегда гордился тем, что и без всякой магии мог вправить мозги тем, у кого они набекрень.
Когда он сам стал учителем, он раздавал оплеухи щедро, но не больно – только иногда, когда это требовалось, мог своей рукой, оправдывая имя своего клана медвежьей силой, опрокинуть любого крепкого парня, доставшегося ему в ученички. Лея не боялись по-настоящему, хотя он и мог гонять своих учеников по всей Башне, костеря их так, что во всех ближайших залах и комнатах был слышен его голос, мог дать подзатыльник до искр из глаз – да многое мог и многое делал, но зато никогда не давал своих учеников в обиду кому бы то ни было и за все провинности, если кому-то случалось поймать особо буйных парней-Огоньков, наказывал сам. Это были его ученики, и некоторые любительницы поучить молодежь жизни – а в основном это были именно любительницы – не раз и не два получали вежливое (если не считать того, что голос Лей-рона становился похожим на рык) предложение совершить прогулку по Башне и не трогать чужих учеников. И рано или поздно, даже те молодые Огоньки, которые при первой встрече воротили от него нос и едва ли не намекали, что, мол, от их учителя воняет, к нему привыкали. И северян из них не трогал никто, и совсем не из опасения получить зуботычину.
Аленари подшутила над ним и его смущением, он ответил, а она ответила снова. И тогда Лей рассмеялся – искренне, забыв о том, что надо быть потише, если не хочет, чтобы о них с Аленари поползли слухи. Он все еще смотрел в потолок, его смех затихал в темной комнате, и, честно говоря, Лей немного млел от скользнувших по груди пальцев Звезднорожденной. Он довольно прищурился.
– Ладно. На самом деле Медведь не настолько дикий, чтобы вынуждать женщину из рода Соколов справляться с ним.
Он крепче прижал ее к себе, вытащил из-под головы руку и накрыл ладонь Аленари своей – маленькая ручка буквально утонула в его лапище. Мягко сомкнув пальцы на ее ладони, Лей поднял ее руку, поднес ближе к лицу и коснулся ее все еще кровоточивших пальцев губами. Может, Сестра Сокола и не собиралась к нему приставать, она, в конце концов, приличная женщина, а вот он теперь не мог избавиться от этой мысли и вертел ее и так и эдак. А все Аленари – и с чего бы она вдруг завела об этом разговор? Не могла что ли молча лечь, раз уж не хочет, чтобы он уходил? Приступ накатившего раздражения был скорее для вида, потому что на самом деле у него не вышло обмануть самого себя, сказав, что эти мысли ему глубоко неприятны. Да что уж там, любой мужчина, если он нормальный, а не кто-то вроде Чахотки, чьи наклонности сильно настораживали не только Лея, но и, наверное, всех остальных, с ума бы сошел от счастья, будь у него возможность провести ночь с Аленари.
Должно быть, он окончательно выжил из ума, если после недолгого молчания, все еще довольно щурясь, сказал:
– Вопрос в том, захочешь ли ты справляться с диким Медведем.

Сейчас Лею было глубоко наплевать, кому они там с Аленари помешали видеть третий сон. То, что в компании Звезднорожденной его нелюдимость и нежелание даже близко находиться хоть к кому-то из других Проклятых дали трещину, еще не означало, что Чума вдруг оттаял и со всеми снова будет развеселым Огоньком, из которого только успевают сыпаться простые и зачастую глуповатые шуточки, которые, однако же, всегда имели у всех успех. Башне иногда надо было быть попроще, но многие почему-то упорно старались смотреть на все каменной рожей и делать вид, что они настолько выше простых людей, что того и гляди срать будут Даром. Кто бы ни попытался заткнуть его, Лей и не подумал притихнуть. Если уж его не оборвала сама Аленари, то до других ему точно не было дела: он же не к другим в спальню зашел. С Аленари ему сейчас было легко, как не было ни с кем другим из оставшихся мятежников.
– И что же будет? – тихо, почти беззвучно – только губы шевельнулись – и стараясь не смеяться, спросил Чума.
Он приподнял голову, снова глядя на Звезднорожденную, но теперь поймав в полутьме взгляд ее светлых глаз. Он смотрел насмешливо, как будто еще больше дразня и подначивая женщину, молчаливо спрашивая, на что еще она осмелится пойти – или просто сейчас вышвырнет его из постели и еще несколько дней даже не заговорит? Что еще она может выкинуть, прежде чем воспитание возьмет в ней верх? Темнота скрывала черты лица и скрывала шрамы, которые и прежде мало волновали его – теперь Лей их почти не замечал.
И Аленари и правда решилась пойти дальше, вместо того, чтобы дать ему по морде и поставить зарвавшегося дикаря на место. Лей даже не дернулся, чтобы как-то ей помешать – только губы подрагивали, пытаясь из обычный улыбки расползтись в совсем уже неприличную, широкую и донельзя довольную. А вот глаза скрыть было нельзя – его глаза смеялись, глядя на нависшую над ним стройную женщину. Ее мягкие волосы скользнули по его лицу, а лицо Аленари оказалось так близко, что он бы сейчас, наверное, мог поцеловать ее. И еще ближе, так, что он чувствовал ее дыхание на щеке и ухе. Лей довольно прикрыл глаза и открыл спустя три удара сердца. Он положил ладони ей на талию, как будто именно там им и место – а почему, собственно, и нет, если Звезднорожденная сама почти оседлала его?
Вопрос, который она задала, задавали почти все. Тайна килтов северных племен волновала, наверное, всю Империю: от крестьян до императорской семьи. Ответ на этот вопрос знали только те, кому удавалось увидеть северян без килта – в основном, это, разумеется, были женщины. Или те, при ком сородичам Лея случалось переодеваться. И тех, и других было мало, да и не та это тема, чтобы говорить о ней в приличном обществе, так что тайна оставалась тайной. Вот и Аленари не осталась в стороне.
– А я думал, что воспитанные Ходящие не задаются такими вопросами, – тихо ответил Лей, уходя от прямого ответа. Чуть потянулся к женщине, пользуясь тем, как близко она была, и коснулся губами ее подбородка. Он поцеловал бы ее в губы, но не был уверен, что Звезднорожденной не будет больно. – Хочешь проверить? Как видишь, я сейчас полностью в твоей власти, – он совершенно бесстыже подмигнул Сестре Сокола.
В глазах Чумы плясала сотня демонов Бездны, когда он смотрел на Аленари. Он бы обнял ее покрепче и прижал к себе, но зачем мешать Звезднорожденной, если она и правда решит проверить, правдив ли этот слух о северных племенах.
Северные воины не боялись холода, но не потому что были такими крепкими – хотя и крепче, чем имперцы – а потому что были надежно защищены от холода, и именно килт защищал их так хорошо. В бою они могли сбросить килты и броситься в гущу схватки в одних рубахах. А еще – задрать килты и повернуться к врагу задницей, и врагу сразу становилось понятно, что о нем думают.
И, кстати, когда в последние годы в Радужной долине он пару раз залезал в спальни к кое-кому из сверстниц, он пару раз производил настоящий фурор.
Лей, закусив губу и весело щурясь, пристально всматривался в лицо сереброволосой Ходящей, раздразнившей его пуще прежнего своим вопросом. О да, она и сама еще не понимала, какой была желанной, и для этого ей совсем не нужна смазливая мордашка.

Жаль, что она не была чуточку старше. Или он – чуточку моложе. Лей подумал, что во времена его несмышленой и беззаботной молодости в Долине он бы точно не смог пройти мимо Аленари рей Валлион. И тогда, возможно, он бы по веревке забирался именно в ее комнату. Точно так же, возможно – и даже именно так все и было бы, поскольку он и в молодости не питал иллюзий насчет собственной неотразимости – и то, что он бы попросту вылетел из этого окна в еще большей скоростью, чем влез, по одному щелчку пальцев Сестры Сокола. Но это его точно бы не остановило. Скорее раззадорило. Да. Он бы еще долго увивался за такой, как она, пытаясь пробраться за стену холодности, гордости и совершеннейшей неприступности, а если не пробраться, так разбить эту стену.
Хотя, наверное, все должно быть именно так, как было. По крайней мере, всерьез Лей никогда не жалел о совершенных им поступках и принятых решениях. Не жалел о том, что в Башне никого не замечал, кроме Черканы, и был готов отдать за нее жизнь, не жалел о том, что пошел за ней так далеко, что тоже принял темную сторону Дара. И о том, что убивал собственных учеников, тоже не жалел: это была цена, которую ему пришлось заплатить, и он сделал то, что должно.
Жаль, что он не мог поцеловать ее. На секунду Лей почувствовал прикосновение ее губ к своим, но, если глаза еще не обманывали его, повторять это не стоит и пытаться. Ничего, это тоже не так страшно, и уж он сумеет показать Аленари, что они вполне обойдутся и без поцелуев в губы. В конце концов, в его распоряжении было все ее тело.
– А ты меня и не приглашала, – бывший Огонек по-мальчишески гордо вздернул подбородок, как будто это имело какое-то значение. Он опустил руки на ее бедра, любуясь плавностью движений Звезднорожденной и согласился: – Да. Ты гораздо лучше.
Обычно слишком воспитанные Ходящие на редкость скучны, хотя, казалось бы, как могут быть настолько скучными носители «искры». Искра на то и искра, не важно, магическая она или какая-нибудь еще.
Лей получал удовольствие от ситуации, не спеша подскакивать с постели по первому же желанию Аленари и раздеваться только для того, чтобы потешить ее любопытство. В конце концов, он был бы совсем не против, если бы она и правда хотя бы сунула руку ему под килт. Но Аленари тоже была не той, кого можно заставить играть по своим правилам, и ему было смешно от мысли, что даже сейчас, в одной постели, они пытались переупрямить друг друга. Или он просто до последнего ждал, что гордая Сестра Сокола наиграется и решит, что так близко она его к себе не подпустит, и хватит с них обоих. Он уже хотел придумать какой-нибудь достойный ответ, но слова застряли в горле, стоило женщине потянуть вверх ткань платья, дюйм за дюймом обнажая гладкую, такую светлую, словно светящуюся в темноте кожу. Лей задышал глубже, его взгляд заскользил по ее коже, и в глазах вместе с восхищением зажглось и желание обладать. Он пришел в себя только от голоса Аленари. Он провел ладонями по ее светлой коже, погладил живот и грудь Аленари, прикасаясь к ней с осторожностью, как к фарфоровой. Лей сел и обнял женщину за талию, привлекая ее к себе, отвел в сторону серебристые волосы, припадая губами к ее шее и покрывая ее поцелуями. Поймал губами мочку ее уха.
– Хочешь дикого северянина? – он обжег дыханием ее ухо и на несколько секунд уткнулся носом в ее шею, вдыхая запах ее кожи.
Если хочет, то почему бы и не подыграть, тем более что он и сам ее хочет, и с каждой секундой дуреет от ее близости все больше и больше. Лей поцеловал ее в плечо и слез с постели, не спуская глаз с Аленари, как будто боялся, что она исчезнет, стоит ему отвернуться – или просто не мог отвести от нее глаз. Ему не надо было смотреть на себя, чтобы раздеться: пальцы привычно сняли пряжку, удерживающую верхнюю часть килта на плече, а затем и ремень. Осторожно опустил тяжелую шерстяную ткань на пол, распустил завязки рубашки и стянул ее через голову, бросив следом за килтом гораздо небрежнее. Ему потребовалось немногим больше времени, чем Аленари, чтобы раздеться. Тряхнув рыжими волосами и расправив усы, Лей упер руки в бока и с усмешкой спросил:
– Ну как, я удовлетворил твое любопытство?
Естественно, долго стоять он не собирался и как можно быстрее вернулся к Звезднорожденной, почти налетев на нее и завалив на постель, навис над ней, поглаживая ее тело грубоватыми движениями и снова целуя в шею, опускаясь с жадными поцелуями к ключицам и к груди, в порыве страсти покусывая ее, пока ладонь сжимала и гладила внутреннюю сторону ее бедер.

Далеко не всегда он получал то, что хотел получить. Это учило Лея быть упорным в достижении своих целей, не останавливаться после первых неудач. Это касалось и женщин – в молодости, еще когда он жил и учился в Радужной долине, он черпал жизнь полной ложкой и был большим любителем уединиться с какой-нибудь симпатичной девушкой. И, по правде говоря, он не отличался верностью в те времена. В его возрасте это было не так уж и удивительно, все юноши, даже если они родом из северных племен, ведут себя как идиоты. Ненасытные идиоты. Ведут, если они только не последние идиоты, которые не знают, как обращаться с девушками. Еще тогда Лей понял, что не обязательно быть писаным красавцем, а можно вполне обойтись и его простецкой рожей, но зато очень полезно иметь много наглости и хорошо подвешенный язык.
«Как посмел, как посмел», – усмехнулся своим мыслям Лей. Крепко прижимая ее к себе и поглаживая руками обнаженную спину, он прихватил зубами нежную кожу ее шеи. Резкий вздох, оборвавший слова, произносимые Аленари, был для него, пожалуй, лучшей музыкой сейчас.
Можно было бы, поддерживая образ, который хотела увидеть Сестра Сокола, сказать, что он умереть как хочет ее, белокожую гордячку-дворянку, и не каждый раз выпадает такая удача, но по мнению Лея это было бы слишком, и даже мысль о подобных словах вызывала у него отвращение. Для таких грубостей пусть поищет себе другого дикаря – какого-нибудь грязного чуса из Самшитовых гор.
Лей дождался, когда женщина все-таки поднимет на него взгляд – нет, он не ждал от нее похвалы, это глупо и смешно, а ему давно не нужны были похвалы для самоутверждения. Чума поскреб пальцами короткую аккуратно подстриженную бороду – не выходил из образа.
– Ну хорошо, – он хотел добавить «красавица», потому что, несмотря на шрамы на лице, ей все еще было чем похвалиться, но Звезднорожденная могла бы и не понять, подумав, что он смеется над ней.
Она обо всем ему скажет после того, как они закончат, а сейчас подобные откровения подождут. Ему безумно хотелось поцеловать ее в губы, и только остатки разума каждый раз напоминали Чуме, что он должен держать себя в руках. Он запустил ладонь под ее лопатки, покрывая поцелуями ее грудь и проводя языком по затвердевшим соскам. Рука выскользнула из-под нее и снова заскользила по такому белому и стройному телу, что он и правда чувствовал себя дикарем, напавшим на родственницу самого императора, чтобы обесчестить ее – не вписывался только тот факт, что родственница императора и сама была не против этого. На несколько ун Лей поймал белую тонкую руку, только что побывавшую в его волосах, и прижал к своей щеке, бросив быстрый взгляд на лицо Аленари. Для него она сейчас была прекраснейшей из женщин.
Лей хрипло застонал и запрокинул голову, позволяя Сестре Сокола делать с ним что ей взбредет в голову, правда недолго – он перехватил тонкое запястье и отвел его в сторону, стараясь действовать не слишком мягко – дикарь и есть дикарь – но и не причинять ей боли. Он схватил и вторую ее руку, навис над Аленари, вжимая ее в постель и снова целуя ее в шею, раз не может добраться до ее губ.
– Еще как, – он прижался губами к ее шее, шумно дыша и постепенно ослабляя хватку на ее запястьях. Совсем по-животному потерся лбом о ее плечо. – Ты восхитительная. Чудесная, – наверное, это слегка противоречило его образу дикаря.
Она может еще долго вспоминать о своем изуродованном лице, но Лей и правда восхищался ей. Умная. Талантливая. Проницательная. Острая на язык. Упорная. И с прекраснейшим телом. Он бы, пожалуй, не покривив душой, сказал, что ее тело было идеальным. Может, когда-нибудь он скажет ей и это, и то, что она все еще до одури красива и желанна. Когда-нибудь в следующий раз, когда она будет доверять ему – если, конечно, этот следующий раз еще будет, и Аленари не выставит его за дверь. Наконец, Лей выпустил ее руки и встал на колени между ее ног – пока колено еще не так сильно болело. Погладил ее бедра, неизвестно кого дразня этим больше – ее или себя. Он промедлил не дольше уны и вошел одним сильным и грубым от нетерпения движением, замер, поглаживая ее тело и дыша ртом. Первые движения бедрами были мягче и нежнее, как будто он извинялся за свою резкость. Чувствуя, как ее стройные ноги обвивают его, Лей постепенно распалялся, снова целуя ее шею так, что к утру наверняка появятся темные следы засосов.

Ему хотелось показать, что эта женщина теперь принадлежит ему. Со временем Лей-рон перестал быть увивающимся за каждой юбкой кретином, стал более постоянен в своих привязанностях… и куда более ревнив. И теперь он хотел обладать ей, Аленари рей Валлион, и еще больше хотел, чтобы если на нее и смотрели с восхищением, то не посмели даже подумать о том, что могут ей обладать. Если бы кто-нибудь сказал северянину, что товар несвежий и порченый, и что женщина с изуродованным лицом никому не нужна и с доплатой за нее, он бы забил эти слова в глотку оскорбившему его женщину – своим ножом, сейчас лежавшим на полу вместе с поясом. Да, может, в чем-то он и был дикарем, и гордился этим.
Все, что он почувствовал сейчас – это как она хватается за него, впивается пальцами, он едва почувствовал острую, но слабую боль от полоснувших спину ногтей – это все придет потом, и он еще долго будет вспоминать, какой страстной была Сестра Сокола. Вслушиваясь в каждый ее вздох, в каждый стон, он постепенно наращивал темп, вбивался в нее. Он недовольно дернул плечом на попытку Аленари оказаться сверху – как-нибудь подождет. Чтобы раздразнить ее, он почти выходил из нее и снова врывался, сначала медленнее, почти останавливаясь, а затем все быстрее, чувствуя, как она обхватывает его. И чтобы у нее в каждой частичке тела отзывалось то, как он входит в нее. Но в следующий раз, когда колено снова начало напоминать о себе, а упрямая женщина одарила его укусом в плечо, Лей зарычал, на несколько ун замерев и посмотрев на нее.
Оказавшись снизу, Лей откинул голову и хрипло вздохнул, чувствуя, как каждым своим движением Аленари насаживается на него. Закусив губу, он положил ей руки на талию, помогая. Мелькнула мысль, от которой он довольно осклабился, глядя на хрупкую женскую фигуру: сил и желания у его женщины было достаточно, чтобы скакать на нем до конца ночи. Он снова взрыкнул, почувствовав укус, и вырвал руку, но, кажется, именно этого она и хотела. Ладонями он накрыл ее грудь, гладил и сжимал, пока ее ногти снова вбивались ему под кожу, сбивая и без того прерывистое дыхание.
– Продолжай, – хрипло попросил северянин, не сводя жадного взгляда с оседлавшей его женщины с укрывшими ее длинными серебристыми волосами. И он не удержался, да и никто бы на его месте не удержался: – Какая же ты красивая, – его хватило только на то, чтобы хрипло выдохнуть эти слова.
Ни за что бы он не отказался от этих царапин и был готов расцеловать ее и ее руки, смешивающие для него наслаждение и боль. Он гладит ее тело, иногда хрипло постанывая. Ее стоны и крики отражаются где-то в голове и сводят с ума: нет ничего более прекрасного, чем страстная женщина, без всякого стыда нарушающая тишину стонами и криками наслаждения, и чем громче, тем больше это дурит голову. Он знал немало женщин, но, возможно, еще не было среди них такой же громкой, как Звезднорожденная, и даже интересно, понравится ли ей такой комплимент. Чувствуя приближение конца, Лей чуть сильнее, чем нужно, сжал пальцы на ее бедрах.
– Только не останавливайся.
Он вздрагивает, когда его накрывает с головой, даже скорее сносит голову. Невозможно долго выносить такую дикую скачку под такие крики. Он тяжело дышит и облизывает пересохшие губы, глядя в глаза Аленари. Скосив глаза на царапины, северянин усмехнулся, снова посмотрел на женщину и потянул ее к себе, заставляя лечь на него и обнимая ее. Уж точно ни ей, ни ему сейчас нет дела до того, что они оба мокрые от пота.
– Только если ты моя, – он прижимает Аленари к себе, как будто подтверждая, что теперь она принадлежит ему не меньше, чем он ей, и пока она это не признает, пусть и не пытается вырваться.
Ноет колено, но сейчас это сущая мелочь, Лей даже не поморщился от этого ощущения, отходя от других, гораздо более приятных. Все еще не выпуская Аленари из объятий, он вместе с ней поворачивается на бок, все же ослабляет хватку и осторожными движениями убирает с ее лица особенно упрямые налипшие пряди волос.
– Кажется, мы с тобой перебудили всех, – в голосе Лея, когда он отпустил это замечание, не было слышно и намека на признание собственной вины, а вот удовлетворения и гордости было предостаточно, и глаза бесстыже поблескивают в темноте. Он бы хоть каждую ночь так всех будил, только дай Уг сил, а желания у него и своего было в достатке. – Я боялся, что ты сорвешь себе голос, и я больше не смогу слышать твои крики, – с донельзя довольной усмешкой Лей приподнялся на постели и коснулся губами ее уха. – Но в следующий раз я останусь сверху.
Посмеиваясь, он лег обратно.

Отредактировано Leigh-ron (2016-04-03 13:06:01)