Любовь.

Для кого-то — чудесное чувство, возвышающее до небес, дарящее безграничное счастье и безмятежность. Для других же — проклятие, разъедающая изнутри кислота, яд, дарующий лишь страдания и скорую погибель. Именно такой была любовь для Джудала.

Хотя…  Любовь ли?

Да черт знает. Он не знал, как еще можно назвать это чувство.

Когда же это началось? Джудалу сложно припомнить этот момент, но вроде бы первая неправильная мысль промелькнула в его голове еще в юности, когда он бродил меж персиковых деревьев, росших в саду подле дворца, и увидел, как Хакурю читал какой-то свиток; тогда еще ему показалось странным, что он никогда прежде не замечал, какая у него нежная светлая кожа, какие прекрасные холодные глаза, в которых глубоко сокрыта невообразимая печаль и гнев, в нем было столько неправильного, неестественного очарования, что им можно было запросто захлебнуться — и темный маги захлебнулся, утонул в нем, как позже оказалось, навсегда, без всякого шанса вынырнуть.

Через какое-то время — вроде бы совсем короткое — он впервые мастурбировал на мужское тело — точнее, на четвертого принца империи Коу. В этом было что-то невообразимо восхитительное, что-то сладостно-запретное. Любить слабые, вечно протекающие женские тела — скучно, это слишком банально, в страсти к мужчинам же, в особенности к одному из принцев, было что-то совершенно новое, удивительное, необычное, запретное, этого действительно хотелось.

Тем не менее немногие мужчины были достаточно привлекательными, в этом и состояла главная проблема, поэтому маги не стал отказываться от секса с женщинами, но каждый раз, когда он был в постели с очередной представительницей слабого пола, он думал не о том, что трахает именно эту конкретную девушку, а о том, что берет Хакурю. Джудал пытался представлять кого-то другого — других мужчин, недоступных ему женщин, — но каждый раз, каждый чертов раз в голову возвращался один и тот же образ, словно бы выжженный у него в памяти.

Позже Джудал начал понимать, что ему хочется овладеть — или отдаться, это, в общем-то, не имело никакого значения — лишь одним человеком и что от этого желания попросту невозможно ни избавиться, ни сбежать от него. У него была абсурдная мысль предложить ему что-то подобное, хотя бы на один раз и, конечно, без каких-либо обязательств, однако очень быстро он выбросил ее из головы — невозможно, чтобы на что-то подобное согласился принц. В итоге темному маги приходилось жить с этим, тонуть в безмерных муках сердца и каждый раз при встрече с Хакурю бороться с желанием.

Эта любовь несла гибель. Эта любовь разрушала, терзала, уничтожала изнутри. Эта любовь словно бы насмехалась над ним, мучая и преследуя даже во снах. Это была даже не совсем любовь, а сводящая с ума одержимость.

Когеку была спасением. Она была тем, кто хоть как-то позволял заглушить бушующий в венах Джудала океан страсти. Она принимала на себя всю ту любовь, что должна была адресоваться не ей — и она, возможно, это понимала, — а кому-то другому, кому-то, кого девушка, несомненно, знала, но о ком и подумать не могла, если бы ее спросили, в кого может быть безмерно влюблен имперский маги. 

Она никогда не сопротивлялась, наоборот, даже охотно отдавалась, позволяла полностью владеть собою. Возможно, это от отчаяния — ей в любом случае не светит выйти замуж, поскольку отцвела ее юность уже давным-давно; а, быть может, Когеку любила Джудала, хотя вряд ли что-то подобное было. О чем-то подобном думать не хотелось.

В последние дни ситуация лишь усугубляется, Джудал это чувствует всем своим существом. Чем это вызвано, он не знает, да и, если честно, знать не хочет — потому что это в любом случае не имеет никакого значения. Что действительно важно, так это то, как можно притупить эту страсть. Маги знает лишь один выход — Когеку. Если подумать, он действительно давно не занимался с ней сексом, так что, возможно, проблема была в слишком долгом воздержании.

На совет Джудала зовут, но он не идет, ссылается на плохое самочувствие и клятвенно обещает наведаться к имперским лекарям, если станет хуже. Ему невыносима даже сама мысль, что он вновь увидит своего императора, ощутит это сшибающее с ног желание. Нет уж, лучше словить укоризненный взгляд правителя, чем снова переживать все это.

Когда совет кончается, все расходятся по своим покоям и начинают готовиться ко сну, Джудал покидает свою комнату и отправляется к Когеку. Его абсолютно не волнует, что она может уже спать или что у нее даже нет никакого желания заниматься чем-то подобным. Это все в действительности не имеет никакого значения. Он входит без стука, как обычно и делает, замечает, что свет уже не горит, покои его дорогой любовницы освещает лишь лунный свет, льющийся через окно. Когеку уже лежит в постели и словно бы спит — так, во всяком случае, кажется. Подойдя к кровати, темный маги садится на нее и наклоняется к принцессе.

— Старая карга, — почти нежно шепчет Джудал на ухо Когеку, затем чуть громче зовет ее: — Старушка.

Он засовывает руку под одеяло, затем запускает ее под ночное одеяние девушки, нащупывает грудь и начинает ее поглаживать, уделяя особое внимание соску. Чуть погодя принимается весьма настойчиво и страстно целовать шею Когеку, время от времени покусывая ее кожу. Возбуждение охватывает Джудала, а, когда в голову по обыкновению начинает лезть образ Хакурю, оно становится практически нестерпимым.

— Я хочу тебя, — выдыхает прямо шею принцессе.

У Джудала нет никакого желания больше ждать. Он откидывает одеяло, снимает с себя всю одежду, бросает ее на пол, грубо и решительно сдирает ночное одеяние с Когеку. Ему не терпится войти в нее, однако мешает обещание, которое он дал по глупости, — без прелюдии ни-ни. Приходится набраться терпения. Он ложится сверху на принцессу, начинает осыпать ее шею, плечи и грудь страстными, настойчивыми, без капли нежности поцелуями, прижимается возбужденным членом к ее влагалищу, буквально вдавливает ее хрупкое тело в мягкие перины. От возбуждения сносит голову, не хочется думать ни о чем, абсолютно, но не получается, старые мысли оживают, восстают из памяти, ибо новые рождаться не могут, пока Джудал в таком состоянии, они становятся четче, резче, реальнее. Попытки прогнать тщетны, эти призрачные фантазии настойчивее, чем обычно, захватывают его полностью, и вот он уже держит в своих страстных объятиях не Когеку, а Хакурю. Все так же отвратительно то, что эта одержимость своим императором имеет над темным маги, над его разумом и даже в какой-то мере телом, такую власть. Она лишает свободы, лишает возможности действовать по собственной воле, сообразно своим желаниям и нуждам, она сковывает, превращает в раба, запирает в своего рода тюрьме, из которой не представляется возможности выбраться.

Между телом женщины и мужчины так много разницы, но даже при этом Джудал каким-то образом умудряется забывать, что перед ним не Когеку, а Хакурю. Ему кажется на бесконечно долгие мгновения, что шея, которую он целует и кусает, — это шея его императора, что бедро, по которому он проводит рукой, — это бедро Хакурю, что изливающаяся любовь получается только им и никем больше. И как же тяжело и паршиво становится от осознания, что это все-таки не он, а восьмая принцесса империи Коу.

Он уверен, что можно развеять эти наваждения, если вглядываться в лицо Когеку и постоянно напоминать себе о ее женской сущности, но в таком случае Джудал может не получить истинного удовольствия, с этим он уже давным-давно смирился. Вот только сегодня — почему именно сегодня? — образы сильнее и настойчивее, они вызывают не только сносящее голову возбуждение, но и ощущение несвободы, безысходности и собственного бессилия. Он и сам прекрасно понимает, что эти чувства правдивы, что он в действительности в безвыходном положении и не может ничего сделать — нет никакой возможности попросту, — однако разум отчаянно просит самообмана, иллюзии, что ничего подобного на самом деле нет. И темный маги действительно обманывает себя — до тех пор, пока это только возможно, до тех пор, пока реальность не обрушается на него, раздавливая. Сейчас же обманывать себя не выходит, действительность оказывается слишком сильной, буквально парализующей. Он вынужден встретиться с правдой, даже если она настолько кошмарна и тошнотворна.

Джудал продолжает целовать Когеку, уделяя особое внимание ее груди, в то время как его правая рука находит клитор и принимается ласкать его. Наваждения немного отступают, понимая, что наслаиваться на реальность им не удастся, пока он настолько отчаянно напоминает себе, что перед ним женщина, а не мужчина, Рен Когеку, а не Рен Хакурю. Но они не покидают темного маги насовсем, они все еще захлестывают его на те короткие мгновения, когда пол перестает иметь значение.

Он ловит себя на мысли, что хочет взять принцессу сзади, но он прекрасно осознает, насколько это опасно — в последний раз, когда Джудал занимался анальным сексом с одной служанкой, он бесстыдно стонал имя своего императора; впоследствии она никому ничего не сказала, даже не стала задавать самому маги лишних вопросов и наутро молча ушла к себе, вот только сам он ощущал себя, мягко говоря, паршиво, и дело было не в стыде — что это вообще такое? — а в том, что его тайна, которую он в течение стольких лет хранит в своем сердце, позорная тайна, свидетельствующая об его разгромном поражении,  была раскрыта, пусть и одному лишь человеку. Еще тогда Джудал пообещал себе, что больше не будет так опрометчив.

Темному маги кажется, что уже достаточно предварительных ласк. Чтобы убедиться в этом, он вставляет во влагалище Когеку средний палец и, почувствовав, что он легко проходит и что внутри достаточно влажно, Джудал вводит в нее свой член и ощущает негу — от интимной близости, от скорой разрядки.

Отредактировано Judal (2016-03-21 20:58:55)

Ее голос — высокий, мелодичный, пробирающий до костей. В нем нет сексуальности, нет ни единой ноты, которая заставляла бы кончать моментально, но в нем есть что-то кроткое, невинное, легкое, солнечное, до невозможного прекрасное в своей чистоте. Ее голос звучит тихо, льется несмелыми каплями летнего дождя, ласкает нежно, подобно лучам утреннего солнца. Всего одна фраза, всего лишь два слова, но для Джудала она звучит словно бы веками, долго, невероятно долго, но даже за это время не удается насладиться всем великолепием слов Когеку. Ему кажется — лишь кажется, — что наваждение наконец-то отступило, кажется, что уже можно ни о чем не волноваться, но это лишь иллюзия, заблуждение. Секунда — и в голове темного маги звучит уже другой голос, мужской, но мягкий, успокаивающий, медовый, воспроизводит те же слова, что и прошептала не так давно принцесса — о, как же он хочет услышать от Хакурю эту фразу! но нет, даже надеяться на нечто подобное он не смеет, — разрушает тонкую хрустальную стену, выстроенную между реальностью и преследующими вечно наваждениями. Джудал решает сегодня больше не сопротивляться, а полностью отдаться своим дневным грезам.

Джудал отстраняется от Когеку. Теперь он уже может видеть ее нежное, белоснежное, пока что нетронутое старостью тело. От него перехватывало бы дух, если бы темный маги не был одержим кем-то совершенно иным, тем, чье тело изуродовано шрамами, что, впрочем, не лишает красоты, а даже добавляет своеобразной прелести. Он чувствует себя настоящим извращенцем, понимая, что считает Хакурю в тысячу, если не в миллион, раз прекраснее Когеку; к этой мысли он, впрочем, давным-давно привык, в ней нет ничего нового, совершенно. Проводит левой рукой по талии и бедру принцессы, ощущает шелковистость ее кожи своими пальцами, затем берет ее ноги, шире раздвигает их и входит в нее полностью. Из груди вырывается тихий выдох наслаждения. Внутри принцессы так влажно и мягко, и жар так приятно опаляет член, что это сводит с ума, нет сомнений, что ее тело создано для того, чтобы с ней занимались сексом мужчины, в то время как тело Хакурю предназначено только для женщин и ни в коем случае не должно достаться кому-то наподобие Джудала.

Он начинает двигаться — сначала небыстро, но ритмично и настойчиво, постепенно наращивая темп. Ему всегда нравился быстрый темп — немного бешеный, животный, превращающий секс не в занятие любовью, а в откровенное трахание, — и сегодня он определенно не намерен изменять себе. Сердце бьется бешено и оглушительно громко, дыхание учащается. Джудал нависает над девушкой, кладет руки на ее талию, с силой вжимает ее снова в кровать и страстно впивается в ее шею, совершенно не заботясь о том, что завтра Когеку, возможно, будет не так просто скрыть следы от этой животной любви.

Наслаждение выбивает из головы все посторонние мысли. Джудал даже не думает и не помнит о том, что забыл надеть презерватив из шелка — на самом деле он чертовски не любит заниматься сексом, используя что-то подобное, но у него нет желания, чтобы Когеку забеременела от него, — это словно бы не его дело, потому и в конечном счете неважно. Но наваждение отступать даже в таких условиях не собирается, оно становится еще четче, еще навязчивее, становится единым целым с реальностью, и вот уже темный маги ощущает своей правой рукой не девичью кожу, подобную шелку, а шершавые шрамы своего дорогого императора. Ему уже все равно, в любом случае он не может ничего противопоставить, ничего предпринять, остается только смириться. Да и что, в общем-то, плохого в том, чтобы грезить о чем-то подобном? Ничего, совершенно ничего. Гораздо хуже бы было, если бы Джудал позволил своим чувствам вырваться наружу и переспал с Хакурю. Этого ни в коем случае допустить нельзя, это сочли бы за преступление, за предательство. Повезло бы, если бы темного маги не лишили жизни. Быть изнасилованным мужчиной — это настоящий кошмар, разбивающий вдребезги гордость обычного представителя сильного пола, многие из тех, кто пострадал от чего-то подобного, пытались покончить жизнь самоубийством или же стремились стереть с лица земли тех, кто их посмел опорочить. Сам Джудал, впрочем, ничего такого ужасного не видит в подобном, хотя и не хотел бы, чтобы его отымели без его на то согласия, но принимает к сведению то, что другие люди могут и так к этому относиться. Поэтому темный маги не намерен идти на решительные действия в отношении Хакурю. Поэтому он послушно испивает чашу, наполненную страданиями, не совсем смиренно, периодически напоминая себе, что он должен сделать это и все. Поэтому он ощущает себя так паршиво из-за отсутствия возможности делать то, что он хочет. Его неоднократно посещала мысль послать все к чертям собачьим и броситься в этот омут греха, наплевав на последствия, на все, что только можно, погубить своим поступком жизнь и Хакурю, и свою собственную, однако каждый раз он продолжал находить в себе силы для того, чтобы похоронить эту кошмарную идею глубоко в своем разуме и чтобы продолжить держать себя в руках. С каждым разом это становилось все труднее и труднее, но выхода другого у него не было, кроме как продолжать бороться.

Он чувствует, что скоро кончит, прекращает целовать шею принцессы, лишь позволяет себе опалять своим тяжелым и жарким дыханием ее нежную кожу и закусывает губу — чтобы не позволить бесстыдному стону вырваться из своей груди и чтобы совершенно случайно не произнести имя того, кого он все это время представлял на месте Когеку, если только случится что-то подобное, жизнь будет словно бы кончена, ибо он будет лишен единственного спасительного плота, лишь благодаря которому все еще держится на плаву.

Ощущения превращаются в калейдоскоп наслаждения, смешиваются, сливаются, растекаются по венам мутной горячей жидкостью, заставляя трепетать и умолять об еще большей дозе кайфа. Оргазм исступленно маячит где-то на горизонте, нетерпеливо ожидая своего часа, но сейчас Джудал думает — или ему просто кажется, что думает, потому что в таком состоянии думать совершенно невозможно, — что не самое подходящее время для того, чтобы кончать, к тому же он не способен слишком много за ночь раз испытать высшую степень удовольствия чисто по физическим соображениям. По этой причине к собственной плоти он не прикасается, а активно продолжает ублажать Синбада, хотя даже это неумолимо приближает его к точке X, хотя, казалось бы, не должно. Он ловит себя на очень паршивой мысли — ему нравится отсасывать член королю Синдрии. Менее паршивая мысль — ему доставляет колоссальное удовольствие, когда он запускает свои руки в его волосы; на самом деле Джудал давно знает, что он ловит кайф от этого, хотя и этот факт немного смущает.

Синбад отрывает Джудала от его занятия резко и неожиданно, чем вызывает недовольство, которое, впрочем, в следующее мгновение стирается посредством глубокого и страстного поцелуя. Темный маги решительно отвечает на поцелуй, ласкает языком язык короля, обнимает его, запускает ладони в его волосы, прижимается к нему всем телом. Он чувствует, что скоро кончит, но его это мало волнует, полностью отдается захлестнувшей его волной страсти. Кончает прямо на живот Синбада, и даже не извиняется за это, хотя где-то когда-то было принято это делать.

Джудал нехотя отстраняется от короля Синдрии, покидает пределы кровати и нетвердой походкой следует к комоду, в котором, если ему не изменяет память, хранятся различные ароматические масла, которыми Когеку периодически мажется. Верхний ящик открывается, при лунном свете удается разглядеть знакомую бутылочку, в которой его пассия хранит масло с ароматом персика, берет ее и возвращается к королю с принцессой. Содержимое склянки благополучно выливается на задницу Когеку и вместе с пальцами Джудала проникает в ее анальное отверстие, сама же бутыль оказывается где-то на периферии кровати.

— Ты ведь не против, если мы попробуем что-нибудь новенькое? — вопрос риторический. Если Когеку откажется, то будет принуждена к этому. Согласится — да без разницы, Джудал уже все за нее решил. 

Что именно подвигло его отказаться от всех своих опасений, от всего, что его прежде останавливало от совершения подобного деяния, о том, правда, темный маги не имеет ни малейшего понятия — то ли желание пересилило все, то ли ему окончательно снесло крышу и он все забыл, то ли ему просто стало на все наплевать. В данный момент времени его это совершенно не волнует, не имея, казалось бы, ровным счетом никакого значения.

Ему определенно нравится ласкать Когеку сзади, что подтверждает в скором времени затвердевший член — или же все дело в том, что все это время Джудал пожирает взглядом Синбада. Черт его знает. Факт остается фактом — он готов к тому, чтобы взять принцессу. Ласки прекращаются. Подвинув ее передом к Синбаду, он пристраивается сзади и медленно входит в нее, чувствуя, как его член приятно сжимают. Джудал душит в себе стон, отмечая про себя, что это слишком хорошо, ни с чем несравнимо, и, черт возьми, он хочет сделать то же самое с Хакурю. Мысли об императоре настигают его слишком неожиданно, он этого определенно не ожидал. Признаться, он уже успел забыть об его существовании вообще, настолько его захватило это удивительное приключение. Темного маги не тревожит чувство вины, его у него никогда не было и вряд ли когда-нибудь появится. Это вполне можно считать предательством собственной любви, хотя в самом деле ни он ничего не обещал Хакурю, его король даже не в курсе, что Джудал испытывает к нему нечто подобное. Есть в этом что-то печальное.