Это приходит с толчком куда-то в область грудной клетки.
Это похоже на разряд электричества; это похоже на внезапное пробуждение, когда нелепо задремал, сидя в кресле, и вдруг резкий звук, или кошмар, или...
Но он не дремал. Он сидел, чуть откинувшись, на диване, и рука его, локтем покоящаяся на подлокотнике, не дрогнула и не опустилась, как могло бы быть, отключись он хоть на несколько секунд; бокал с шерри, небрежно зажатый в пальцах, остался в них.
Всё было в порядке.
Он так и говорит себе: "Всё в порядке", - чувствуя себя идиотом, усиленно моргая и всматриваясь в мир вокруг, пока его сердце отбивает о рёбра тревожный набат. Его гостиная, в тёмно-жёлтых тонах электрического света; его мебель (модная и элегантно лаконичная), всё на тех же местах, где он привык её видеть; его красивая жена. Мир кажется ровно таким же, что и полминуты назад - и всё же необъяснимо другим.
Всё в порядке.
И вместе с тем нет.
Если бы он был с собой абсолютно честен и не привык прятать чувства за маской известной английской сдержанности, он бы признался - никогда, как в это самое мгновение, он не был так уверен в том, что случилось что-то непоправимо ужасное.
И не стоит с подозрением смотреть на шерри - вино здесь совершенно ни при чём.
Видимо, смятение отражается на его лице в большей степени, чем он того хотел бы. Анна, чем бы она ни занималась прежде, то и дело изящным всполохом багрового пересекая комнату, вдруг замирает и, сменив траекторию, направляется прямиком к его джентльменскому убежищу в углу, цок-цок тонкими каблуками. Останавливается, нежной ладонью проводит по его гладко-выбритой щеке.
- Что случилось? Твоё лицо... Ты вдруг сделался сам не свой. Что-то с сердцем? - с ноткой тревоги спрашивает она. Никаких прежних поводов для такого предположения нет: он в идеальной форме в свои 35, - но её отец, он знает, недавно перенёс приступ, столь же тяжёлый, сколь никем не ожидаемый. Сложно винить её в том, что теперь она дует на воду.
Улыбнувшись едва, он прижимает её точёное запястье к губам в безмолвном выражении любви и благодарности: с её прикосновением фантомный ужас отступил в тень, гостиная вокруг вновь приобрела ощущение привычного уюта.
- Всё хорошо, - отвечает он и, поднимая глаза, ловит её взгляд, улыбается снова, уже теплее и совсем обыкновенно. - Просто устал. Призраки работы находят даже дома. Поднимусь наверх, если ты не против.
Она, конечно, не возражает.
Подняться по лестнице, неспешно, закинув на плечо пиджак; зайти в детскую и в полумраке спальни, освещённой лишь отсветом из открытой двери, наклониться над каждой из двух кроватей, поцеловать в лоб, с улыбкой взъерошить мягкие, как пух, волосы. Джейн и Майкл спят крепко, безмятежно, кошмары не тревожат их умы...
...но, подумав об их кошмарах, он вопреки желанию растревожил свои. Ушедший было ужас вновь выступает из теней, запускает когтистую лапу в его грудь, разрывая кожу и мышцы, ломая кости, безжалостно сжимает сердце. Рефлекторно отразив несуществующее движение, он сам сжимает руку в кулак, судорожно. Разворачивается и быстрым шагом выходит из детской, громче, чем стоило бы, захлопнув за собой дверь.
Джейн и Майкл спят крепко. Но он об этом уже почти не думает.
Потому что сложно думать о чём-либо другом, когда всё твоё сознание, всё твоё существо с каждым мигом всё больше полнится тьмой, не ночной, но кипящей, вязкой, как смола, субстанцией расползающейся по всем углам и трещинам. Ему кажется, он тонет в ней настолько реально, что лампы в коридоре до его комнаты тускнеют, а ноги вязнут в ворсе ковра, внезапно утратившем плотность. Он открывает дверь и почти вваливается вовнутрь, и забывает зажечь свет.
В его глазах одинаково темно.
Во вспышке реальности, осколке здравого смысла он успевает подумать - быть может, всё-таки приступ? Он никогда не сталкивался с подобным, возможно, именно так это ощущается? Когда двигатель сложного механизма начинает давать сбой. Но, несмотря на панику, захлёстывающую его изнутри, он с удивительной уверенностью знает - причина этого лежит вовне. Он не имеет над ней контроля. Всё, что нужно ему сейчас, - это взять под контроль себя. Только что же так больно?..
Он не вполне осознаёт, что делает, когда начинает с нервной горячностью потрошить ящики письменного стола. Только здесь его накрывает осознанием: он промахнулся комнатой, оказавшись не в супружеской спальне, но в собственном кабинете, примыкающим к ней. Только вот... промахнулся ли?
Пальцы нащупывают небольшую гладкую, округлую формой поверхность; он тянет, и следом слышится лёгкое звяканье тонких звеньев. Он вытаскивает на свет (тьму) старые карманные часы, что едва может разглядеть в редком луче лунного света, падающего из окна.
Он слабо помнит, как они оказались там, как вообще у него очутились. Он, если честно, не помнит о них ничего. Только вот к горлу подступает странное чувство: будто вещица пульсирует у него в руке. Будто это она помнит его.
Он проводит по крышке подушечками пальцев.
Часы действительно пульсируют.
Вопреки, он не отдёргивает руку.
Он чувствует.
Они зовут его.
Пульсация становится всё ощутимее, всё чаще, всё сильнее...
Он открывает крышку.
Когда Анна находит его непостижимое количество времени спустя, он сидит прямо на полу, у письменного стола, прислонившись к нему спиной. Пальцы неосознанно переплетаются с цепочкой, но никаких других движений - он даже не моргает. И не вздрагивает, когда открывается дверь, только чуть морщится от включённого света.
- Что ты делаешь на полу? - голос Анны звучит так, словно она ещё не решила: смеяться над ним или тревожиться странному его поведению.
Он смотрит на неё так, будто не узнаёт. Когда она подходит ближе и опускается на корточки рядом, он вспоминает, кто она - и прерывисто вздыхает, запуская руки в уже и так растрёпанные волосы, прячась в тени и ругая себя про себя последними из слов. И вслух тоже:
- Идиот-идиот-идиот, - Мастер не знает, что ему теперь делать - вот с этим всем. Жена и дети! Как у него вообще... как ему... как?! Честно говоря, он не подозревал прежде, что такое биологически возможно, - а в верности Анны он уверен. Как и в том, что Джейн похожа на него чуть больше, чем это пошло бы ей на пользу. Джейн. И Майкл. И верная, родная, блистательная, любимая Анна! Он поднимает голову и смотрит в её глаза, уже решительно взволнованные, так долго и жадно, как будто не может из них напиться. В его голове и сердце - сердцах, - внезапно столько всего, встающего на первый план, отметающего эту жизнь как что-то не имеющее значения, но он не готов, не хочет, не собирается отметать её. Он гладит её по щекам, целует, путается пальцами в медных её волосах.
Шепчет:
- Мне нужно уйти.
Потому что ему действительно нужно. Необходимо. Потому что теперь они с ужасом знакомы и представлены друг другу, но тот всё ещё держит в железной хватке его внутренности, не давая дышать слишком глубоко. Теперь Мастер догадывается, что могло произойти, но это слишком страшно, чтобы думать об этом и тем более рядом с Анной - здесь, в приторной иллюзии безопасности.
Он поднимается на ноги, игнорируя её вопросы, не глядя запихивает часы в карман брюк, туда же - неприметный ключ со дна всё того же ящика. Рассеянно оглядывается, как контуженный во взрыве, очнувшийся на руинах собственного дома, словно: какое ненастоящее вдруг всё. Какое маленькое. Незначительное в масштабах. Раздробленное. И всё ещё больно - только теперь иначе. (Теперь так, что просто невозможно здесь оставаться хотя бы минутой дольше.)
Он быстрым шагом идёт к двери, не поднимая с пола смятый парадный пиджак, но хватая с комода брошенное там в спешке пальто (Анна всегда журила его за неряшество в пылу энтузиазма, и эта мысль походя колет его иглой), и, лишь уже замерев на пороге, понимает: нужно что-то сказать ей, чтобы она осталась. Чтобы не пошла за ним.
Он оборачивается и старается сделать улыбку как можно более естественной.
- Это ненадолго, - говорит он, пряча напряжение за притворной мягкостью. - Не переживай, ложись спать. Я... скоро вернусь.
Анна, успевшая подняться на ноги, стоит посреди залитой жёлтым светом комнаты; в её волосах - блики, в её глазах - непонимание и тревога. Она красива так, что боль становится ярче, распускается ядовитым цветком: именно такой, он понимает вдруг, он запомнит её навсегда. Улыбка против воли сползает с его лица, открывая что-то неподдельное, но в тот же миг он разворачивается и захлопывает за собой дверь.
Он сбегает по ступеням, как если бы за ним гнались адские гончие - или налоговая полиция, и он смеётся этой мысли, замолкая сразу же, как только слышит в собственном смехе неприятную нотку истерики. Он должен собраться. Он должен поспешить. Нельзя, чтобы Анна или кто-либо из прислуги увидел, что он так и не покинул дом.
На пути к кухне и помещениям слуг, в узком коридоре рядом с дверью в чулан всегда была ещё одна, запертая и никогда не отпираемая дверь. Её привыкли не замечать, даже в задумчивости не ошибаясь ручкой, спутав с соседней. Единственными, кто уделял ей сколько-то внимания, были дети: она будоражила их воображение, как всё загадочное и запретное, - но вскоре утратила своё очарование как любая вещь, на которую смотришь слишком долго и слишком часто. Почти любая. Проще смириться с разочарованием и принять скучное объяснение папы, что за ней - не сказочное королевство, где неведомые существа и безумные чаепития, а всего лишь сплошная стена.
Только теперь он уже не... Теперь он Мастер, а Мастер знает, уверенным шагом сворачивая в нужную сторону и вставляя ключ в нужную дверь, поворачивая до тихого щелчка, отдающегося приятной дрожью в пальцах, - знает, что версия его детей куда ближе к истине. Пусть он никогда и не разделял страсти Доктора к чаю.
Доктор.
Так это имя впервые звучит в его голове, символично совпадая с тем, как он делает первый шаг в свою ТАРДИС, вслед, впрочем, забывая обо всём и улыбаясь широко, как никогда прежде за последний слишком насыщенный впечатлениями вечер. Он медленно обходит консольную, в неверии вбирая в себя этот свет, эти белые круги, этот немного нелепый минимализм; прикасается то к одному рычагу, то к другому. В нём никогда, пожалуй, не было трепета по отношению к этим машинам, сколь бы живыми они ни казались другим. Но сейчас... сейчас он чувствовал, что ТАРДИС ему рада - и что он сам рад ей, будто после долгой разлуки вернувшись домой.
Дом.
Это слово тоже звучит в голове слишком громко. Ужас напоминает о себе, галантно постукивая его по рёбрам. Сглатывая, Мастер жёстко нажимает рычаг закрывания дверей и отточенной, не забытой за года забвения комбинацией отправляет свой корабль по знакомым координатам.
Он старается не думать о том, что будет делать, если ТАРДИС будет некуда приземлиться.
Эта война пришла к ним примерно так же неожиданно, как сердечный приступ - к отцу Анны. У Повелителей всегда хватало врагов, но ни одного из них их обоснованная самоуверенность не позволяла считать Врагом - способным пробить брешь в обороне, ввергнуть Вселенную в хаос, стереть самодовольные усмешки и святую убеждённость в том, что время и пространство всегда на стороне снобов в дурацких воротниках. Но Враг нашёлся и Враг пришёл, к самым воротам. Вежливо постучал, а затем снёс их с петель и обрушил весь ад на их головы.
Ад длился целую вечность. Выросло целое поколение, не помнящее иной жизни, кроме той, что в военных бараках; не помнящее времени, когда войны не было.
И что бы ни случалось, какой бы катастрофой ни оборачивался очередной хитрый ход Президента или Селеститов, Мастер, де юре всё так же состоящий в рядах последних, не мог перестать думать: будь Доктор на их стороне, всё было бы совсем иначе.
Они - он и эта мысль - прошли все стадии депрессии между собой, на двоих.
Мастер был тем, кто до последнего отказывался поверить, что Доктор, несмотря на все свои прегрешения, все свои заигрывания с парадоксами и слишком тесные связи с презираемой Фракцией, способен действительно бросить их, свой народ, в самое критичное для них время. Да к чёрту народ - что он мог бросить его! Когда Мастер, скрепя сердце и скрипя зубами, связал себя по рукам и ногам обязательствами перед Селеститами, просто чтобы дать хоть шанс на несколько выигранных битв, - Доктор был тем, кто, радостно отсалютовав и прищёлкнув каблуками, насвистывая удалился в свою ТАРДИС, и только его и видели.
Мастер также был тем, кто, осознав наконец в полной мере предательство заклятого друга, с яростью и жаждой крови, достойных лучшего применения, ринулся за ним в погоню... только чтобы, догнав, вместо смертоубийства на месте снова наступить на те же грабли - пытаться до него достучаться, пытаться заставить его понять.
"Хей, Тета, помнишь, как мы хотели вместе править Вселенной? Тета, скоро от неё совсем ничего не останется!".
Впустую.
Вслед за признанием поражения пришло опустошение, а затем - и, видимо, принятие. Так ведь можно было назвать то, что Мастер сложил оружие, подкупил приятеля на должностной основе и засунул свои воспоминания, свою личность (и своё второе сердце заодно) в примитивный часовой механизм? Спрятался на Земле, решив, что смертельно больной сам вправе решать, как провести последние дни - а эта Вселенная была неизлечимо больна и обречена на скорую погибель. На маленькой беспечной голубой планете, в полном неведении приближающегося Конца, Мастер надеялся встретить его хотя бы умеренно счастливым.
Но он никак не ожидал этого.
Слыша звук материализации ТАРДИС, он всё ещё надеется, что ошибается.
Однако... он прав.
Ужас отпускает его сердце, омывая вместо этого его всего, целиком, когда Мастер открывает двери - а снаружи лишь метеоритный шторм из обломков когда-то огромной планеты. Его планеты, его проклятого - и проклятого дома.
Он на самом деле не в состоянии в полной мере осознать то, что видит - это слишком велико для него одного, несоизмеримо, - и только и может, что стоять на пороге своей временной капсулы, вцепившись рукой в косяк, и, когда в его направлении летит очередной внушительный кусок бывшего Галлифрея, он встречает его остекленевшим взглядом, неотрывным до того самого момента, пока ударная сила от столкновения не сбивает его с ног, отбрасывая вглубь консольной и выбивая дух.
Спустя два месяца он всё там же, где и был - на этой свалке, не имеющей права называться планетой, Шертизоиде. Дальний аванпост цивилизации, когда-то стратегический объект, теперь - место встречи космических пиратов, контрабандистов, наёмников, дельцов и прочей межгалактической швали. В каком-то смысле Мастеру повезло совершить аварийную посадку именно здесь: по крайней мере, тут у него есть шанс со временем разжиться необходимыми для починки ТАРДИС деталями. Один юркий тип обещал подогнать их ещё неделю назад, к слову, но Мастер не то чтобы торопится. Ему больше некуда спешить. Он проходит все стадии депрессии заново, в его распоряжении - всё время мира, а единственный гость, которого он по-настоящему ждёт, всё равно редко приходит вовремя.
Он и в школе не славился пунктуальностью.
Послать сообщение Доктору на психобумагу не так уж сложно, если навык есть. Мастер сделал это сразу же, как только нашёл средство - и когда смог снова более-менее ясно мыслить. Впрочем, в последнем он не был бы так уверен. Эта его придумка, сама шальная надежда относится явно к периоду отрицания, который он наотрез отказывается миновать и потому мешает с прочими. Больная, больная связь, всегда была, но вот вам ещё одно доказательство - его грёбаная планета униточтожена, все его люди мертвы, и он надеется, что Доктор тому виной, потому что тогда это значило бы одно. Что он всё ещё жив.
Поэтому Мастер ждёт, терпеливо. Намеренно забывая счёт времени, не торопя торговца запчастями, заливая в себя всё спиртное, что найдётся и нальют, притупляя и смазывая до мутной неопознаваемой каши мысли. Так проще.
Доктора, конечно, стоило бы встретить, будучи лучшей версией себя, острой, хлёсткой и доминирующей, но... Лучшим собой он сейчас быть не в силах. Доктору придётся смириться с тем, что есть. Пусть поблагодарит уже за то, что бывшего друга можно не искать по всей Вселенной - вот он, само постоянство, за грязной стойкой бара "У порта". Оригинальное название, кто спорит, но с неожиданной двойственностью значения: до космопорта здесь и впрямь пара шагов, но до океана - ещё ближе. Если по пьяни захочется утопиться, достаточно лишь выйти за порог, дойти по серо-бурому песку (или доползти, по мере сил) до линии прибоя и рухнуть в него лицом.
Мастеру нравится этот пляж. В отличие от бара, бар он ненавидит. Но в баре он живёт, в верхних его комнатах, и в баре наливают, так что... Преимущества налицо. Он остаётся сидеть на высоком табурете, пока не становится совсем уж дурно от запахов и духоты.
Только тогда он, наконец, соскальзывает вниз, приземляясь на неуверенно держащие его вес ноги; слегка пошатываясь, идёт к двери и, толкая её, вываливается в холодный ночной воздух, заставляющий тут же запахнуть пальто. Застёгивать его, впрочем, лень, так что вскоре ветер снова свободно пробирается под рубашку. Мастер медленно спускается вниз, скользя нечищеными ботинками по песку.
Там, у линии прибоя стоит высокая фигура - тёмный силуэт на фоне неба цвета индиго. Мастер замирает, как только замечает её. Ему не нужно вглядываться, чтобы понять, кто перед ним.
- Всё-таки пришёл, - говорит он, усмехаясь, спустя долгое время. Или: "Всё-таки живой"?. Признаться, сказав, он не уверен и сам.
[NIC]The Master[/NIC]
[STA]your perfect enemy[/STA]
[AVA]http://s3.uploads.ru/GW8VZ.jpg[/AVA]
[SGN]
Walking out into the dark
Cutting out a different path
Lead by your beating heart
The night was all you had
You ran into the night from all you had
Found yourself a path upon the ground
You ran into the night; you can't be found | 
|
[/SGN]
Отредактировано Eighth Doctor (2016-02-27 02:49:15)
