Когда руки Птенца ещё были тёплыми и могли держаться за подол длинной хиппанской юбки своей матери, а рост девчонки не составлял более полуметра, она впервые встретила бездомного ребёнка. Он, не выше её самой, грязный, оборванный и завёрнутый в какое-то выцветшее тряпьё, шёл вдоль первой Западной улицы, но шёл так уверенно, будто бы знал, что отыскал правильный путь. Схватился за нить Ариадны, способной вывести его из многомиллионного лабиринта домов и дорог под названием Лос-Анджелес. Тогда мать быстро увела её в сторону, из-за чего беспризорник довольно скоро пропал из виду и затерялся среди равнодушной толпы, но воспоминание о нём закрепилось в сознании на долгие годы. Сейчас же, слоняясь от одного злачного места, кишащего кровососами, до другого, она чувствует себя тем самым одиноким ребёнком. Выброшенной в реальность, где правят куда более мудрые и хваткие существа, нежели она сама, но идущей своей дорогой, на которой нет места другим. Эта уверенность в независимости не позволяет ей сгинуть в бесконечном водовороте из человеческой крови и разбитых зеркал.
Но всё-таки в этом мире ещё остаются вещи, способные заставить её сбиться, о чём она не преминет поделиться вслух:
- Я не понимаю.
Когда в твоей голове чужие мысли жужжат, подобно потревоженным в улье пчёлам, ты действительно перестаёшь что-либо понимать. С новорождённым вампиром это случается до неприличия часто. Поначалу ей казалось, что этот морок пройдёт не сегодня, так завтра; что пчёлы угомонятся и перестанут комментировать каждый её шаг. Но к богомерзкому гулу прибавились укусы прямиком в мозг, и с того момента она отказалась от заранее провальной затеи - заглушить голоса в своей голове. Они и сейчас звучат где-то на периферии её обострённого Становлением слуха, и этот назойливый гул снова и снова сбивает её с толку.
- Я не понимаю, - повторяет про себя Птенец. Только что она лицом к лицу столкнулась с одним из, пожалуй, сильнейших, представителей своей крови, который уже не единожды спас ей не-жизнь. "Девятка" - так его окрестили слишком уж разговорчивые пчёлы, казался ей достойным внимания. Не перестающий удивлять своей манерой оказываться в нужное время и в нужном месте, этот принц воров перестал соответствовать своему прозвищу практически сразу, как оказался среди своих, в своём убежище. Словно однажды он перепутал и украл у шерифа Ноттингемского всё то тщеславие, с которым привык бороться, и теперь оно въелось в его небритое и вроде как благородное лицо. Так он выглядит в глазах того, кто начинал смотреть на него с надеждой, а теперь делит это светлое чувство наравне со смятением и обидой. Пожалуй, уже стоит начать признавать, что каждый вампир ценит своё превосходство над остальными сильнее не-жизни. Признать и попытаться выучиться этому.
Слова рыжей ведьмы-анарха она слушает молча, глядя в пол и впитывая каждый звук в себя, словно губка. Где-то позади неё шепчутся давно почившие предки, и кто-то из них предостерегает: «Останься! Остерегайся! Одумайся!» - за пологом немоты спит Малкав, но даже отсюда ей видно, что он молча смеётся. Над всеми своими детьми, бездомышами, которые бродят по миру, пытаясь жить в согласии со своим неукротимым безумием. В момент, когда речь приобретает вопросительные оттенки, Птенец поднимает глаза на рыжую, силясь осознать всё только что ей высказанное. Ей никогда не узреть всей картины целиком – она собирает её из крупиц разбитого зеркала, постоянно раня острыми краями свои мёртвые руки. Поэтому выхватив самый крупный осколок, она кивает, соглашаясь отправиться на поиски тревожащих Сородича ответов. Сквозь его призму Птенцу и придётся смотреть до момента, когда ей наконец откроется истина.
- Где он живёт? – молодой вампир отступает назад, позволяя рыжей себя вести. Ей ничего не стоит вручить своё доверие в чьи-то руки, потому что в этом городе она всё ещё на правах ведомой, которой не стоит демонстрировать свою осведомлённость в делах. Тем более, она почти ничего в них не смыслит – всё сказанное в Паутине не более, чем пустой звук, шёпот ветра в складках старой гардины и скрип прогнивших половиц чердака, на котором скрыты от посторонних тысячи полезных вещиц. – Если город пропитывается какой-то болезнью, то первыми под её опёку попадают бездомные.
По улицам центра бродят множество брошенных этим городом мужчин и женщин, на чьих лицах давно нет ни эмоций, ни возраста - только горечь утрат и молчаливая злоба на равнодушие мира. Эти скорбящие толпы безымянных людей наводняют проспекты и скверы день ото дня всё больше, и многие из них - это не укрылось даже от абстрагированного разума новорожденной нечисти, - выглядят хуже, чем могло быть.
- За эти Ночи я видела всего лишь трёх упырей, и они для меня всё ещё упираются, - Птенец улыбается, робко рассматривая свою собеседницу из-под прядей безобразно отросшей чёлки. Для мёртвой та выглядит достаточно, и, несмотря на свою показушную склочность, где-то в глубине её бунтарского сердца всё ещё живо желание быть кому-либо нужной. «Кому-либо», - вампир коротко глядит на стоящего поодаль ноттингемского Робина Гуда и тут же отводит глаза. Об этом догадаться несложно, и в чём-то малкавианка её понимает. – Один из них говорил, что вампирская кровь исцеляет. Может ли так случиться, что она начнёт калечить тех, кто к ней так пристращён?
- Мы отправимся к Полу, - имея в виду свой разрушенный разум говорит вампир, собираясь покидать клуб. Но, спохватившись о том, что её слова могут быть восприняты Дамзел буквально, себя останавливает и вносит поправки в только что сказанное: - Мы – если ты, конечно, хочешь показать мне путь.
[NIC]Neonate[/NIC]
[STA]cold fish[/STA]
[AVA]http://funkyimg.com/i/27btj.png[/AVA]
[SGN]
[/SGN]
Прости, что так долго втыкал в пост. САМ ОТ СЕБЯ ТАКОГО НЕ ОЖИДАЛ, МДА.