Кажется, в обожаемых Ильей шахматах такое плачевное положение дел называется одним звучным словом – цугцванг. В какой-то момент оказывается, что каждое их последующее действие только увеличивает масштабы кучи дерьма, в которую на полном ходу, сами того не зная, вляпались бравые разведчики подразделения А.Н.К.Л. Наполеон обычно старается следить за своей речью – красивые дамы любят красивых языком мужчин, – но ситуация стремительно выходит из-под контроля, и Соло стремительно перестает гнушаться обсценной лексикой всех знакомых ему языков.

Ценные фигуры сметаются с доски одна за другой. Замолкает Уэйверли. Не является на встречу связной. Большевик вместо папки с документами получает от информатора пулю в живот. Наполеон не знает, кому можно верить, кроме самого себя. Он просит Габи высадить его по пути у почтамта и пытается добиться объяснений от начальства, но ему сухо сообщают адрес, где "мистера Дэвони и его друзей ждет важная встреча" и обрывают разговор. Ситуация вырисовывается – хуже не придумать. Prdel как она есть.

Он все еще ждет, что из вертолета к ним шагнет Уэйверли, пожурит по-отечески и скажет, что все будет в порядке, хотя подсознательно примиряется с мыслью, что коммандера, скорее всего, уже нет в живых. Незнакомое лицо только укрепляет его подозрения. Соло молчит, когда Габи своей ложью выводит из-под удара раненого Курякина, и своим молчанием поддерживает эту шаткую легенду. Брошенный Теллер вскользь сомневающийся, недоверчивый взгляд неприятно царапает что-то внутри. Наполеон криво усмехается. Как будто висящий дамокловым мечом срок и неестественная привязанность к родной организации неизбежно делает его моральным уродом и единственно возможным подозреваемым.

Наверное, самое время задуматься о том, что эта холеная немка и похожий на медведя русский слишком сладко спелись. Вспомнить, сколько раз они оставались наедине на конспиративной квартире, с какой простотой изображали влюбленных и как часто стали переглядываться, словно безмолвно договариваясь о чем-то. Прикинуть, сколько мог продолжаться этот заговор и, главное, какие цели преследовал. Думается, отчего-то, совсем о другом.

О том, что за последние полгода Наполеон слишком привык делить свою жизнь на три. Привык ценить редкие моменты одиночества, как и не менее редкие посиделки втроем, когда не надо ни от кого бежать, прятаться и спасаться. Привык к русским сказкам, постоянным упражнениям в остроумии, к необходимости вечно готовить на всех и спать – просто спать – в одной постели с кем-то. Привык наблюдать разгуливающую в нижнем белье Габи или сонного Илью в полосатых семейниках, умело игнорируя собственный интерес. Привык не замечать своей грустной, обиженной тоски при виде неуклюжих попыток Теллер и Курякина сблизиться. Зато думать о том, что кто-то из них двоих мог оказаться банальнейшей "медовой ловушкой", Соло как-то не привык.

Поэтому по выданным незнакомым агентом билетам в Штаты улетает Джек Дэвони, а Наполеон Соло остается в Праге. Отследить Габи оказывается самым простым делом – он бы ничуть не удивился, обнаружь и в своих вещах по маячку от Теллер и Большевика. Догнать на машине мчащийся в Берлин поезд и успеть к самому интересному – немного сложнее. Соло успевает – как обычно. Жаль только, невозможно галантно подать руку девушке, прыгающей с поезда на полном ходу. Пока они бредут вдоль рельс до брошенного у полустанка джипа, Наполеон рассказывает, что успел аккуратно раскопать и сопоставить.

Миссия в Праге – фальшивка от начала и до конца. Не было никакого украденного из британского посольства важного письма и дипломатической угрозы всей Европе. Было намерение уничтожить их маленький отряд на корню так, чтобы за гремящими раскатами международного скандала не было времени досконально разбираться, что к чему. Как же – интернациональная организация, подозревающая в шпионаже дипломатов Великобритании на территории социалистической страны! Это вышло бы чрезвычайно громко. Судя по тому, как резко замолчал Уэйверли, его тоже обманули, но он невовремя сориентировался и был убран. А, значит, высоту полета теперешних врагов расформированного, но еще живого подразделения А.Н.К.Л. опасно было даже представлять. Знать бы только, в чем они так провинились, что их потребовалось непременно устранить.

Квартирка в Карловых Варах без дела стоит давно. Мебель покрылась не одним слоем пыли, и Соло недовольно морщится, проводя рукой по грязной резной спинке антикварного дивана – на уборку совершенно нет сил. Зато здесь они в безопасности, да и над прикрытием нет нужды ломать голову – молодая пара, приехавшая отдохнуть на воды, и их захворавший друг, брат, сват, любовник, нужное выбрать по ситуации, который присоединится к ним чуть позже.

– Завтра мы поедем за Ильей, – сообщает Наполеон, разбирая оружие и проверяя тайники. Арсенал небольшой, но он и не собирается привлекать много внимания. Если быть более точным, он надеется, что в больнице вовсе не хватятся мужчины с огнестрельным ранением и совсем не свяжут его с уезжающим прочь автомобилем. – Как попадешь внутрь – придумай, солнышко, сама. Выведешь Большевика из здания, я буду ждать вас в переулке. Не сомневайся.

По взгляду Габи видит – сомневается и все еще не доверяет до конца, хотя и выходит уверенно из машины, направляясь ко входу в больницу. Соло кажется, что Теллер совершенно не удивится, увидев пустое место вместо машины, и обманывать ее ожидания оказывается невероятно приятно.

– Садитесь, – распахивая дверь, скупо бросает он после нескольких секунд растерянности. Большевик теперь тянет только на бледную, как больничная роба, угрозу, и на впавших обескровленных щеках, резко очертивших выступающие скулы, как никогда ярко видна печать смерти. – Надеюсь, по пути мы не превратимся в катафалк…

От Праги до Карловых Вар – около полутора часов езды, если гнать во всю мочь. Рекомендованный скоростной режим Наполеон легкомысленно не соблюдает, однако лихачить не позволяют помутившиеся синие глаза в зеркале заднего вида. Соло косится на буреющую повязку на животе, и складка на его лбу становится все заметнее.

– Диета тебе не помешала бы, Большевик, – пыхтит Наполеон, помогая своему двухметровому напарнику преодолеть еще один лестничный пролет. Курякин держится изо всех сил, пытается деликатничать и не обрушиваться на Соло всем своим немалым весом, но у истощенного организма свой взгляд на ситуацию. Наполеон его не винит и даже не особо беспокоится о судьбе антикварного диванчика, бережно опуская туда Илью. Впервые за последние двое суток можно наконец спокойно перевести дух.

– Добро пожаловать на дно, товарищи. Кто-то из нас официально мертв, кто-то сейчас в другой стране. Кому верить – неизвестно, что делать дальше – непонятно, – Наполеон переводит взгляд с Курякина на Габи. Несмотря на браваду, в глазах у него плещется искренняя растерянность. – Какие имеются предложения?[AVA]http://i.imgur.com/nS2MpTl.png[/AVA][NIC]Napoleon Solo[/NIC][SGN][/SGN][STA]little less conversation[/STA]

Не уплыть в дальние теплые страны под воздействием таблеток, когда ты мало пользуешься лекарствами - достаточно сложная задача. Приходится ежесекундно ловить себя на мысли о нерешенных вопросах, и в сознании Курякина они сейчас отпечатываются по пунктам. Жирно подчеркнутыми красным.

- Они совершенно точно не поверят, что я погиб. Ты уложила меня в больницу под старым прикрытием, верно? - он обращается к Габи, но не смотрит в ее сторону, устало потирая веки, которые норовят закрыться. Получается немного грубо, и Илья искренне старается, чтобы следующая фраза звучала помягче. - Они бы и так нашли, впрочем.

Обвинять в этой ситуации некого, при всех существующих версиях о предательстве. Даже если Габи или Наполеон работают на кого-то на стороне, они перетащили Илью - в буквальном смысле, на себе, - к следующему этапу своего зловещего плана. В котором он остается в живых хотя бы на время. Время, которого Курякину будет достаточно, чтобы сориентироваться, даже в таком состоянии.

И при таком раскладе лучше подпевать всему, что слышишь, пока не продумались дальнейшие действия. Тем более, что и Теллер, и Соло выглядят искренне взволнованными. Это, кстати, Курякин спешно вычеркивает из списка приятных ощущений, потому что на него смотрят так, будто сейчас к ним придут делать мерки для гроба. Приходится срочно переключить их внимание на свои нечеткие рассуждения.

- Акцент не считается. У тебя после тренировок получается вполне пристойный русский, - можно было бы привести в пример Соло, но комплименты Илья придержит. За шуточку про диету. - Раз начали с Уэйверли, значит, подошли к уничтожению нашего подразделения. Основательно. О нас знают не так много людей вне спецслужб.

Расквитаться за шутку все же не получается, и Курякин невольно вздыхает, прежде чем пойти на поклон к Наполеону. Метафорически, конечно же, потому что на ноги он сейчас не поднимется при всем желании. Как ни крути, осведомителей у него значительно больше; в КГБ связями не разбрасываются и наблюдение ведут слишком пристальное, а для Габи прошло недостаточно времени, чтобы успеть обрасти своими.

- Соло, информация - по твоей части, - как и тактика, впрочем, и Илья удивительно много говорит сегодня. Неизученный побочный эффект от болеутоляющих? - Габи права, нужно цепляться не за убийц. Если за этим стоит кто-то из организаций, их следов давно нет.

Тем более, что время упущено. Время было потрачено на то, чтобы достать его, Курякина, из больницы. На то, чтобы утрясти, по-видимому, мысли в голове, и по слабо дрожащим пальцам Габи и непривычно напрягшейся челюсти Соло он видит, что справляются оба паршиво. Они втроем сидят посреди руин того, что крепко стояло еще пару дней назад. И от Ильи сейчас примерно столько же толку, как от этих развалин. Совершенно не мобилен, в отличие от напарников.

- Вам точно разделяться нельзя, - Илье самому не нравится произносить именно это вместо благодарности, но логика тут проста. Раненные остаются в запасе. - Я могу залечь здесь один.

Еще один комплект документов был выдан, естественно, родной службой, но ими Илья пока не пользовался ни разу. В том, что он застрянет именно в Чехословакии, есть свои плюсы - на дружественной земле он гораздо менее заметен, чем американец или немка. Рано или поздно на него выйдут по этому имени, но пары дней хватит, чтобы восстановиться (должно хватить).

- Габи, раз ты одинаково не доверяешь нам обоим, выбирай более здорового, - он привычно никак не выделяет шутку на фоне остальных слов. - Соло...

"Спишешь это на лекарство, Курякин."

- Я рад, что ты с нами. Включи свою американскую расчетливость, я вас сейчас только задерживаю.[ava]http://i.imgur.com/CQ8vmBc.png[/ava][nic]Illya Kuryakin[/nic][sgn][/sgn][sta]ne mishka[/sta]

Отредактировано Akki Andersen (2016-01-07 17:01:51)

С Наполеоном такое случается крайне редко, но в первую минуту после того, как Габи заканчивает рассказывать свою самоубийственную идею, обычно говорливый, как горный поток, Соло теряется в словах. Сказать-то надо всего ничего: «Габи, нет». Или «Gaby, Boga radi, net». Или «Gaby, keine chance!». Может, даже «¡Gaby, no, por favor!». Он даже может сходу указать уязвимые места в плане Теллер, убедительно доказать, чем затея плоха с точки зрения их профессии. Но Соло хмурится, стискивает зубы и едва заметно качает головой. За него говорит Илья, и Наполеон, обычно не отказывающий себе в удовольствии поспорить с Большевиком, только молчаливо соглашается.

Он явно пропустил момент, когда их отношения, имевшие до этого сугубо деловое выражение и определяемые чаще условиями очередной легенды, затронули вдруг что-то личное. Когда Габи, не устававшая повторять о том, что никому не может довериться полностью, неожиданно оказалась готова к безрассудному самопожертвованию. А главное – ради кого из них? Соло почти готов увериться, что Теллер и Курякин заодно, что он сам – совершенно лишняя скрипка в этом духовом дуэте. Габи в первую очередь пытается переубедить Илью, с Наполеона её взгляд соскальзывает, как вода с черной гладкой шкуры хищного зверя, для него у неё припасены совсем другие рычаги давления, и Соло почти чувствует себя уязвленным, пока не угадывает за этими нарочитыми взглядами мимо себя кое-что еще. Несказанное, пойманное на самом кончике языка. Заставляющее задумываться и смотреть на ситуацию иначе.

– Илья прав, – говорит Наполеон, шумно выдохнув, и это действительно та фраза, которую он произносит очень редко. Сейчас в его словах нет ни грамма сомнения, и в обычно мягком, обволакивающем голосе непривычно звучат стальные нотки. – Этот план плох, и ты совершенно точно никуда не поедешь. Одна. Без нас.

Верхом собственного непрофессионализма сейчас Соло мнится осознание, что и сам он, вопреки своей подчеркнутой независимости и здравому эгоизму, готов точно так же подставиться сам. Лишь бы не пришлось выбирать. Лишь бы не пришлось рисковать кем угодно из этих двоих. Так проклинаемый коммунистами западный прагматизм дает сбой. Не иначе тесное общение с бравыми советскими разведчиками ни для кого не проходит без последствий.

– Ты не знаешь наверняка, кто будет ждать тебя в больнице и будет ли вообще. Ты не можешь гарантировать, что, пока ты едешь в Прагу, никто не нагрянет к нам сюда. Нам нельзя разделяться, Габи. Ты сказала это сама, – Наполеон не понимает, что злится, пока не замечает вдруг, что практически отчитывает Теллер, как провинившуюся школьницу. Он осекается, поджимая недовольно губы, и переводит дыхание, с удивлением понимая, что в самом деле чертовски зол и на Габи, и на Илью. За то, что те, кажется, ждут от него безусловного принятия их бессмысленной жертвы. За то, что, кажется, всерьез верят, будто ему все равно.

– Мы все продумаем. Может, спрячем Курякина. Может, ему вовсе не придется драться. Но я лучше буду оглядываться на двоих, чем гадать, просто так застыл маячок или ты мертва, – припечатывает Наполеон и подхватывает Илью, закидывая его тяжелую руку себе на плечо и придерживая за бок. – Вперед, товарищ Большевик, пойдем верной дорогой до спальни.

В невероятных синих, как гренландские льды, глазах Курякина ему видится неожиданное одобрение.[AVA]http://i.imgur.com/nS2MpTl.png[/AVA][NIC]Napoleon Solo[/NIC][SGN][/SGN][STA]little less conversation[/STA]

Путь до спальни чем-то напоминает путь на Голгофу – Наполеон тащит свой советский, тихо стонущий крест, вполголоса уговаривая потерпеть. Страшно представлять, насколько сейчас больно Илье, если страдальческая гримаса прорывается сквозь его обычно каменную безэмоциональность. По-видимому, анестезия сходит на нет, и Соло напоминает себе совершить вылазку в ближайшую аптеку – анальгетиков в хранящемся в квартире ящичке с красным крестом не так уж много. Но это потом, где-нибудь днем, если они, конечно, еще будут живы.

Он делает шаг в сторону, давая Габи простор для заботливых хлопот, замирает, прислонившись плечом к дверному косяку. Её плавные, но точно выверенные движения – приподнять подушку, разгладить складку на простыне, подоткнуть одеяло, пододвинуть стакан с водой – гипнотизируют и успокаивают, напоминая о чем-то домашнем, о материнской суете возле постели больного гриппом сына (воспоминание очень смутное, больше грёзу). Наполеон думает, что так жена могла бы заботиться о муже. Думает, что, возможно, ему стоит сделать шаг в сторону и здесь, чтобы не мешать Габи и Большевику на пути к строительству здоровой коммунистической ячейки общества. Мысль странная, нелепая. Соло фыркает и уходит на кухню.

Старый чайничек дребезжит, закипая на расшатанной конфорке, и этот звук повисает, как на бельевой веревке, на густой тишине. На Карловы Вары спускаются малиновые сумерки, превращая тихий курортный городок в нарисованную мягкой пастелью картинку, не имеющую ничего общего с шпионскими интригами, подставами и неизбежной схваткой. Осмелевший вечерний ветер выстуживает крохотную кухоньку, и это, кажется, именно то, что им сейчас нужно: остудить головы, унять эмоции, вернуться к так необходимой в их деятельности расчетливости и трезвости суждений. Им очень нужен взвешенный, жизнеспособный план. От способности принять сейчас правильные решения зависит, сколько еще дней Соло будет просыпаться, привычно ворча на вскочившего ни свет ни заря Илью, а затем куковать под дверью ванной, ожидая, пока Габи наконец соизволит оттуда выйти.

Свежий воздух действительно помогает: Наполеон успокаивается, заразное в своем безумии желание пожертвовать собой, бросив напарникам пафосное "Идите, я их задержу!", окончательно признается абсолютной глупостью. Соло смотрит на расстилающийся перед ним городок, словно надеясь в аккуратных резных домиках найти подсказки к их спасению, и прикидывает шансы на выживание. Получается не так уж много.

– Связей мало, – нехотя признает через паузу Наполеон, присаживаясь за маленький шаткий столик под тоненький свист чайника. – Нам нужен кто-то из Бюро – я уверен, наши дражайшие начальники больше всех осведомлены о том, что происходит. Но самим выходить на связь – самоубийство. Нам ничего не скажут, зато быстренько организуют доставку домой в цинковом гробике, даже если мы сыграем под дурачков.

Горячая кружка приятно греет ладонь, приглушая неприятное, зарождающееся внутри чувство собственного бессилия, и Соло даже не сразу понимает, что это не кофе, который Габи обычно им делает, а крепко заваренный чай. Теллер рассеяна и взволнована, ее взгляд изредка замирает на ничего не значащих предметах, и можно спорить хоть на отцовские часы Курякина, что мыслями она сейчас не здесь, а – Наполеон уверен в этом – в соседней комнате. Впрочем, кофе на ночь все равно вреден, и поэтому Соло ничего не говорит.

Он говорит другое:
– Хотя есть кое-кто. Если он ничего не скажет, то нам останется только упаковать Большевика в чемоданчики и сбежать куда-нибудь в Гренландию. Без информации дергаться не имеет смысла. Так что пока мы сидим тихо, кормим Илью витаминами и усиленно думаем. Завтра с утра я наведаюсь на почтамт и в аптеку. И в магазин, – добавляет он, вспомнив про воображаемую повесившуюся в холодильнике мышь.

Главное, чтобы у них было время на то, чтобы сделать необходимые звонки, подлатать Курякина, придумать что-то с документами. Главное, чтобы никто не нагрянул в этот старенький дом, пока Соло будет в городе. Наполеон делает большой глоток обжигающего чая и откидывается на спинку стула. Коленом он задевает Габи. Рука его оказывается на ее колене, и в этом жесте нет ничего пошлого или соблазняющего. Только попытка поддержать, подкрепленная простыми словами:
– Мы выберемся.
[AVA]http://i.imgur.com/nS2MpTl.png[/AVA][NIC]Napoleon Solo[/NIC][SGN][/SGN][STA]little less conversation[/STA]

Просыпаться с мыслью о том, что ты в смертельной опасности, и перед поднимающимися веками может предстать не чье-нибудь лицо и не светлый потолок спальни, а дуло пистолета — это тоже дело привычки. Илья уже не раз просыпался именно в таких ситуациях, и по пальцам можно сосчитать, на какой перестаешь дергаться. Принимаешь, как данность.

Ты можешь умереть в любой момент. Тем более, тогда, когда бинты окрашены побуревше-красным, нет сил терпеть боль, чтобы повернуться набок, а запах над кроватью стоит неприятный, как от гнилого мяса. А еще Илья один в комнате: дула пистолета нет, но и светлый потолок — единственное, что его встречает.

Подняться на ноги оказывается проще, чем он думает. Возможно, снаружи он не найдет живых друзей. Обнаружит два трупа, хуже, если один: это будет значить чье-нибудь предательство. Лекарства дурманят разум, и у Ильи нет достаточной концентрации отогнать дурацкие мысли. Он услышал бы выстрелы, борьбу, если только не, но нет, никто из них бы не смог. Ни маленькая немка со взглядом олененка, которую он сам учил выпускать пулю сквозь подушку, чтобы не издавать лишних звуков, ни рослый американец, одним изящным жестом способный сломать шею не из жестокости, но необходимости ради. Курякин старался бы, но не может не думать о сентиментальном и не уместном: так не может быть, ведь они, все трое, барахтаясь в паутине из жучков, минутных связей и фальшивых имен, уже давно потеряли что-то очень важное, что делало их шпионами наедине друг с другом. Если бы они хотели убить друг друга, воспользовались бы тысячей возможностей до этого, плечом к плечу в темных тесных комнатах или в метре друг от друга на пустой пыльной дороге, без следов и последствий. Плохое утешение, но он сейчас не шпион. Он раненный шпион, это дает временное право отключить рациональность, верно?

Илья шатается, хватается побелевшими пальцами за спинку кровати и сохраняет равновесие, даже согнувшись на больной бок. Поверх бурого пятна едва заметно расплывается еще одно, посвежее, и он разочарованно дергает головой. Ранения в упор  не заживут на бегу, даже на нем, пусть он и russkiy sobaka, на которой, как в поговорке, как до умопомрачения нравится повторять Соло каждый раз, когда они вляпываются в передряги. Илья морщится и вскидывает подбородок, и только тогда слышит запах кофе с кухни.

Это значит как минимум одну вещь: у кого-то руки целы и не дрожат настолько, что способны отмерить несколько ложек и поставить турку на плиту. Неплохо.

А еще это значит, что Илья может мысленно вернуться к более светлым моментам. Например, раньше у него никогда не было уютных завтраков за общим столом, если только не считать разбитую очередной попойкой мать, day-to bog, если она одна, а не на коленях у какого-нибудь очередного ухажера. Завтрак для маленького Ильи означал очередное рандеву с самим собой в своей комнате, для более взрослого - пять минут на тарелку клейкой безвкусной каши и инструктаж к следующему заданию. Последние месяцы завтрак - это шелест газет, звяканье трех чашек, испачканные печатной краской пальцы Соло и смех Габи, которая почти всегда просыпается в хорошем настроении. Сложно назвать это светом в конце тоннеля, но расплывчатые воспоминания помогают Илье двигаться дальше. Небольшими перебежками от одного устойчивого предмета в комнате к другому.

Маршрутом кровать—стена—комод—еще один комод—Соло, спасибо за обилие стратегически бесполезных вещей—дверной проем Курякин добирается до выхода из спальни. Сложнее в его жизни был только тест на физические способности в академии КГБ... и игра в партизан и фашистов в детстве, пожалуй.

- Будь вы чуть громче, я бы не подумал, что вы мертвы, - вместо приветствия замечает Илья, буквально вваливаясь в кухню. Он оступается всего один раз и тут же выпрямляется. Когда нет сил стоять, Илья представляет себе вместо позвоночника стальную спираль, которую мысленно раскручивает, выпрямляя по ней непослушные позвонки. И, по-видимому, этот фокус не работает с незажившей ни на миллиметр раной в боку.

Один, два, три глубоких вдоха, уход в полное игнорирование взволнованного взгляда, и Курякин справляется почти хорошо.

- Какой у нас план? И... Тут хватит кофе на меня?[ava]http://i.imgur.com/CQ8vmBc.png[/ava][nic]Illya Kuryakin[/nic][sgn][/sgn][sta]ne mishka[/sta]

Утром вторая половина дивана, та, которая не занята раскинувшимся деликатной звездой Наполеоном, пуста и холодна, а сквозь тонкие, почти фанерные перегородки слышен оглушающий водопад в ванной. Часы показывают невообразимую рань, и это очень не похоже на Габи, чаще предпочитающую еще поваляться в кровати, пока безжалостный Большевик не придет окончательно их поднимать. В этом плане Теллер абсолютно солидарна с Соло: ставить в команду к двум совам принципиального жаворонка – чудовищное издевательство над людьми. И тем непривычнее для Наполеона не слышать ее сонного дыхания рядом с собой.

Под шум воды он умудряется снова задремать и проснуться уже через час, когда раскрасневшаяся от пара Габи возвращается в ставшую их комнату. По крайней мере, их маленькая немка не избегает его, хотя Соло уже начал подозревать что-то такое, неприятно зудящее под его непробиваемой броней из поистине дон-жуанской самоуверенности (Наполеон не отдает себе отчета, что даже в мыслях не допускает в отношении Теллер какого-то собственничества). Он прекрасно понимает, что Габи не из тех, на кого безотказно работают чары Казановы, больше того – Соло претит даже думать о ней в таком ключе. То, что произошло между ними этой ночью – не проявление шекспировской любви или декамероновских страстей, не начало чего-то большого и светлого, а всего лишь попытка утолить взаимную эмоциональную потребность, "взрослый" способ снятия напряжения. То, что потом не будет иметь никакого значения.

Наполеон все это прекрасно понимает. Не то, чтобы ему очень нравятся такие определения. Не то, чтобы его не нервирует загнанный, отчаянный взгляд Габи. Не то, чтобы его не задевают ее такие простые и такие немногочисленные слова, за которыми Соло слышит много, много больше.

Но он сдержанно кивает, не меняясь в лице (только линия челюсти вдруг становится жестче), и крепко обнимает Габи, позволяя себе единственную фривольность – провести пальцами по темным, влажным после душа волосам.  В ванной из надсадно чихающей лейки душевого шланга на него льется до одури холодная вода, и смывать с себя пот и следы ночи приходится, крепко стиснув зубы. Обида внутри вырастает айсбергом, режется острыми краями – Наполеон яростно трет кожу жесткой мочалкой и старается не думать, что все снова сводится к Илье. В очередной блядский раз замыкается на этом чертовом русском с невыносимыми, дьявол их забери, прозрачно-льдистыми глазами.

Наполеон снова теряется в них, когда поднимает взгляд от фарфоровой кружечки с черным-черным кофе на выросшего в дверном проеме Курякина.

Обозленная непослушанием своего невольного пациента Теллер похожа на фурию, и даже Соло не решается спорить с ней в этот момент. Во взгляде Большевика читается непонимание и совершенно детская обида, а на багровеющих бинтах – опять кровоточащие раны, и нет ни одной весомой причины Большевику покидать постель и оставаться на ногах. Ну, кроме одной – и Габи тактично оставляет их в сугубо мужской компании, а Наполеон выходит подождать за дверью, чтобы не смущать напарника еще больше – в конце концов, и в этом он согласен с Ильей, руки-ноги у него еще не отнялись.

По дороге в спальню Соло все же ненавязчиво поддерживает Курякина, позволяет ему тяжело опереться на свое плечо, и внутренне изумляется, как же этот упрямый русский сумел сам добраться до кухни. Наполеон не осуждает Илью, нет, прекрасно понимая теперь, что на его месте так же ринулся бы к ним, едва придя в сознание – убедиться, что живы, что все хорошо; вырваться, спрятаться от назойливого дыхания смерти к рутине жизни, привычному течению дел. Но под бинтами оказывается слишком много бурой крови, и Соло качает головой: в этот раз, почему-то, раны не торопятся заживать как на собаке.

– Прости, Большевик, – Наполеон пожимает плечами, когда в четыре руки они, непривычно вздрагивая от столкновений друг с другом, все же водворяют Курякина под одеяло. Габи сидит к нему почти что спиной, и так им удается практически не сталкиваться взглядами. – Я принесу тебе кофе в постель, если хочешь, но ходить тебе пока не следует. Закупать медикаменты в промышленных масштабах нам сейчас очень не выгодно. К слову о.

Наполеон вдруг поднимается с кровати, бросает беглый взгляд на хронометр на руках – почти одиннадцать, а ведь он еще хотел успеть... Соло распахивает глянцевую дверцу старого скрипучего шифоньера, являя свету многочисленные вешалки с чистыми, но чуть затхло пахнущими рубашками.

– Схожу до аптеки и в магазин. Заодно попробую связаться кое с кем. И проверю, нет ли за нами хвоста. Я надеюсь, на такую безделицу вы отпустите меня одного? – Соло оборачивается и через плечо улыбается Илье.[AVA]http://i.imgur.com/nS2MpTl.png[/AVA][NIC]Napoleon Solo[/NIC][SGN][/SGN][STA]little less conversation[/STA]

- Я латаю машины, глупый ты русский, - хмурится Габи, которую ничуть не подкупают щенячьи глаза этого бесконечно наивного в своей беспечности мужчины. - И пусть тебе порой кажется, что ты выточен из стали, поверь мне, это не так, - и она мстительно тычет пальцем совсем рядом с раной.

Соло ретируется слишком быстро, отступает от повисшей между ними неловкости, галантный и предупредительный в своей ненавязчивой манере. И Габи неожиданностью даже для себя самой осознает, что она недовольна его пониманием, что Соло ведет себя слишком равнодушно, привычно закрывается от нее ровно как от всех своих подружек на одну ночь. Это несправедливо, более чем нечестно, Габи и не собиралась требовать чего-то большего, она не... и все же...

Габи отводит взгляд.

Она ненавидит себя в этот момент, двуличную, легкомысленную, и Соло прав, сотню раз прав, она ведь поддалась так легко.

- Просто... мы с Наполеоном волнуемся за тебя, - Габи старается отвлечься, окружающие, тем более, Илья, не должны страдать от ее внутренней распущенности, и самобичеванием следует заниматься наедине с собой, а не у постели больного. Поэтому Теллер улыбается как может тепло и сжимает широкую ладонь Курякина. - Не торопись в строй, солдат. Нам сейчас нужны все ресурсы, какие только будут в наличии, и твоя сила однозначно в списке.

Илья смотрит на Габи со всей бесконечностью своего доверия, и Габи с трудом может заставить себя смотреть в ответ, потому что она не заслуживает, никогда не заслуживала этого взгляда, этого внимания, того, насколько легко даже в своей тяжелом состоянии бледный Курякин сжимает ее ладонь. Ей хочется сбежать и спрятаться от своего позора, от раздражающей неуверенности, от того, насколько шатко Габи Теллер стоит сейчас на ногах.

Но нельзя.

Ее слабости держат ее крепче любых магнитов.[AVA]http://i.imgur.com/WVoQEij.png[/AVA][NIC]Gaby Teller[/NIC][STA]oy zvetet kalina v pole[/STA][SGN][/SGN]

- Ne erundi, - мягко упрекает его Габи.

Илья сейчас одуряюще беззащитен, несмотря на жесткость слов, и смотрит открыто, пусть и слегка поплывшим взглядом. Габи улыбается ему и каким-то совершенно естественным жестом сплетает их пальцы. Прижимается щекой к теплой, но уже не горячей ладони: жар спал, лекарства действуют, все будет хорошо.

- Нисколько не жалею, - отзывается Габи. - Мы повязаны крепче, чем ты думаешь.

Они с Ильей и Наполеоном через многое прошли вместе, и первые воспоминания уже размыты пережитым после, но все же Габи воскрешает свое первое впечатление от гигантского грозного русского, едва не остановившего лучший ее автомобиль. Уже потом пришло другое: надежность и непоколебимость, и ослиное упрямство, и едва заметно подрагивающие пальцы в моменты, когда внешне холодный Илья не справлялся с бурей своих чувств. Из них троих - четверых, если считать Уэверли, Габи самым эмоциональным считает Курякина: сама она умеет скрытничать, Соло способен не доводить себя до точки кипения, но достаточно провести некоторон время с Illyushey, чтобы ужаснуться, сколько всего сразу он испытывает, сколько в нем внутренних переживаний, которые вырываются наружу лишь в минуту болезни, слабости - но тогда сметают все на своем пути.

Вот и сейчас он обнажен перед Габи, раскрыт и беззастенчив в своих откровениях.

- И ты мне... нам слишком дорог, чтобы даже мысль такую допустить.

И Габи старается откровенно отзываться в ответ, пусть даже лучше ей промолчать после случившегося с Соло. Она... она ведь никому не изменяла! Между ними с Ильей нет ничего кроме крепкого партнерства, и она свободная женщина, и Соло... он так грустно смотрел на них. Слишком непривычный для него взгляд, что Габи не узнала его сразу.

Она все запутала окончательно.

Габи крепче сжимает большую русскую ладонь.

- Ты очень важен для меня. Для нас...[AVA]http://i.imgur.com/WVoQEij.png[/AVA][NIC]Gaby Teller[/NIC][STA]oy zvetet kalina v pole[/STA][SGN][/SGN]

Отредактировано Jean Grey (2017-01-24 12:40:08)

Габи застывает, затаив дыхание - и отмирает вслед за Ильей, вторит его словам тихим, неуверенным смехом.

Они все еще слишком близко, Габи видит светлую-светую щетину, пробившуюся на подбородке и над верхней губой, видит расширенные зрачки и нежный синий цвет радужки, видит румянец, разлившийся на лице, робкую почти линию улыбки. Габи трясет осознанием их сухого, невинного поцелуя, того, что Илья всё-таки преступил черту, которую нарисовал для себя сам, отделяя их от любых прикосновений кроме дружеских, кроме необходимых. Насколько трезво он сейчас мыслит, Габи не знает, даже представить не может, но пусть даже во власти бреда - ему... хочется?

Она даже не думает, прежде чем податься вперед, еще ближе и сорвать еще один поцелуй, чтобы укрепить уверенность, чтобы самой поверить в происходящее.

Илья коротко, болезненно выдыхает, и Габи сильнее сжимает переплетенные вместе пальцы.

Садится ровно, отводит с лица, заправляет за уши выбившие пряди, словно надеясь собраться вот таким нехитрым способом. Пожимает плечами и отвечает с улыбкой на невысказанный вопрос :

- Нужно было убедиться, эксперимент следует поворять минимум два раза.

Габи осторожно высвобождает руку из болезненно некрепкой ладони Ильи.

- Можно и чаще, - роняет она, сама от себя не ожидая этой развязности, намека на большее, намека, которого Габи не имеет права давать. Она поправляет край одеяла, слишком маленького для гренадерского роста Ильи. - Отдыхай.

В ожидании Соло Габи готовит ужин, варит пшеную кашу на воде. Илья, уставший, продолжает спать, она заглядывает в комнату несколько раз, проверяет дыхание: уже не такое слабое, как накануне, и кожа теряет восковую бледность, тают тяжелые, темные круги под глазами. Снова и сова поправляет одеяло. Затягивает волосы в тугой пучок и сама почти засыпает за столом, каша не подгорает лишь чудом.

Соло возвращается поздним вечером.

Габи странно на него смотреть.

В его взгляде чудится что-то, тень эмоций, которые тот с ловкостью скрывает за приветливой улыбкой. Теперь, после признания Ильи - Габи знает, он не станет играть с ее чувствами, следуя старомодному "умри, но не давай поцелуя без любви" - она замечает и в Соло то неуловимое, что вынуждает сердце виновато сжаться.

И ещё страннее признавать - Габи рада его возвращению.

- Есть новости?.[AVA]http://i.imgur.com/WVoQEij.png[/AVA][NIC]Gaby Teller[/NIC][STA]oy zvetet kalina v pole[/STA][SGN][/SGN]

Чудесное неведение, в котором Илья все еще пребывает, застилает ему глаза. Он не замечает, что друзья отводят взгляды, движутся по комнате по причудливым схемам, как в средневековом танце, без соприкосновений, выдерживая допустимую дистанцию. При этом в отношении него самого этой дистанции не существует: Соло валится на еле заметно прогибающуюся под дополнительным весом кровать, врывается в повисшее над Ильей заклятье сна, как, в общем-то, всегда и всюду врывается в личное пространство. Курякин успел пройти все стадии от раздражения и страха до принятия, что с этим бороться бесполезно.

- Я мог бы встать уже завтра, - с легкой досадой в голосе заявляет Илья, машинально скидывая с себя приземлившийся прямо поверх бедра и одеяла галстук, возвращает его на половину Соло. Переваривание информации наконец идет быстро, не спеленутое эффектом лекарств, гораздо быстрее, чем другие процессы, которые в принципе всегда сбоят. Курякин сначала реагирует на наводки, сначала заряжает пистолет, сначала бьет, потом спрашивает, раньше действует, чем успевает хотя бы подумать о благодарности. После подставной операции вдвойне опасно было высовывать нос из норки, а Наполеон в итоге рисковал греческим профилем за троих, и слова не проронив.

Спираль раскручивается в голове мучительно медленно, поэтому Илья сначала выдает все, что появляется по ходу мыслительного процесса по делу.

- Жаль, что не выходит достать документы раньше. Здесь, - он поводит рукой, не обращая внимания на то, насколько красноречиво Габи сдвигает брови к переносице. В отличие от него, их напарница чувствует перемену настроения моментально, то ли особым женским чутьем, то ли просто способностью прислушаться и присмотреться. Зато Илья напрочь лишен этого такта. - Здесь замечательно, но я торможу вас почти на виду. Если хотя бы один агент умеет складывать два и два, нас найдут завтра. Или сегодня.

Кажется, такой разговор уже был, но Курякин по обсуждении снова вспоминает, насколько ситуация патовая. То, что делало их незаменимыми, сейчас и свело же на них перекрестья сразу трех, если не больше, разведок. Вся их "особенность", не забывал подчеркивать Уэверли, во взаимодействии. Он повторял это не один и даже не десять раз, едва ли не на каждом общем собрании; этими фразами, которые казались его друзьям шаблонными и нелепыми (очевидно, советских газет они не читали), останавливалась добрая половина конфликтов в команде в самом начале. Задания доставались им за те результаты, что получались от тонкой работы Соло, пробивной силы самого Ильи и гибкости и скорости ума Габи — и теперь этого, очевидно, оказалось недостаточно, чтобы вывести их из-под удара.

Теперь Уэверли мертв, члены команды оказались прикованы к одному месту, а Курякину достаточно взглянуть на вновь набирающую обороты в ноющей боли рану и промокшие красные бинты, чтобы представить на своем месте любого из двоих.

У него не хватает слов, как это бывает всегда. Вертится что-то о загнанных лошадях, о том, кого гораздо легче оставить позади. Илья неожиданно чувствует злость, не на ближних, конечно, даже не на висящую над ними угрозу. Скорее на ситуацию. На затягивающуюся смену ролей, когда он все еще не может расправить плечи и встать в проходе, загораживая собой остальных, как делал всегда; схлопотать очередной шквал упреков от Габи и этот тяжелый, незнакомый, нечитаемый взгляд от Соло будет легче, чем хоронить их.

- Я мог бы засветиться первым, как только поднимусь на ноги. Привлечь внимание - прости, Соло, квартире kaput - и выгадать для вас время прежде, чем они нагрянут сюда, - Илья не двигается, но кровать поскрипывает под увеличившимся давлением - из-за вороха одеял ему не видно, как сильно в нее уперлись ладонями. Впрочем, его бы это вряд ли остановило в запале, не останавливает же, что говорить столько слов зараз ему приходилось в последний раз на выпускном экзамене. - Мы больше не на задании, роли никто не распределяет. Нужно исходить из реальной ситуации, а не... Ну... Ты знаешь, выходить одному и бродить там, зная, что за тобой будет слежка.

Со всем отчаянием и рвением косноязычного человека Курякин пытается донести, что риск не оправдан. Что напарник, в отличие от него, пока здоров, и позволять ему первому попадать под прицел - не рационально, как минимум. Как-то иначе его сознание пока не пытается обосновать, почему ему до глубины души противна сама мысль о рискующем собой Соло (из-за него, помимо получения информации, из-за чертовых лекарств и чертовой еды).

Ему вновь, в еще одном отношении, безмерно повезло, что он не знает о моральных терзаниях остальных. Можно тяжело вздохнуть в ответ на ярость во взгляде Габи, не замечая за ним чего-либо еще.

- Нет, я не настаиваю... Но вы должны хотя бы подумать об этом, пока Наполеон получает право пожрать. К тому же,
в Мексике роль подсадного играл я. У них есть на меня все приметы, если не история семьи до шестого колена.[ava]http://i.imgur.com/CQ8vmBc.png[/ava][nic]Illya Kuryakin[/nic][sgn][/sgn][sta]ne mishka[/sta]