Ребекка усмехнулась. Неужели Шон, непревзойдённый мастер сарказма и заваривания крепчайшего чая с чертового пакетика, купленного в переходе в каком-то дешевом ларьке на мелкую наличку, оставленную с последней незаблокированной карты, надеется, что она отстанет от его резкости? Что она опешит, спугнется, как напугается маленький котенок злостного шипения большой матушки? О, неужели он взаправду считает, что Бекс так просто оставит его в покое, позволит ему напиться, точно самый обожаемый контингент этого самого бармена, что до сих пор упорно пытался строить ей глазки? Очень дурно, при чем. А еще, похоже, тот немного пьян. Но, хотите знать? Ребекке плевать.
- Если ты думаешь о том, что я забыла об их смерти - ты промахиваешься, совенок.
И улыбаясь, мягко сжала бокал в пальцах. Так, что видит Бог – сжала бы немного сильнее, и бокал бы треснул в тонких пальцах, привычных до работы с клавиатурой.
- Давай, Шонни, скажи же то, что тебе на все плевать. Что битва проиграна, что война обмазана дерьмом и катится в Бездну. Давай же, Шон. Я знаю, ты так горишь желанием донести это до меня. Донести, черт возьми, веря, что я слепая и нихрена в этой жизни не вижу дальше монитора загрузочного экрана.
Она шипит. Так, как сипят змеи, когда их кублу угрожает опасность, так, как рычит большая кошка, защищающая охапку маленьких котят. Бекс никогда так не шипела. Она была подобна избитой, в какой-то мере обозленной волчице, которая знает, что её дети – убиты, а вторая половинка подстрелена в лесу. Бекс иногда напоминала человека, что утратил настолько много, что попросту устал вести счет. Но она, подобно солнышку, улыбалась даже тогда, когда было больно, до треска невидимых костей на зубах невыносимо. Даже когда хотелось выть, когда хотелось шипеть и кричать, срывая глотку в мясо, в кровь. Она всегда, дерите её черти, улыбалась, и Шон находил всегда это глупым. Потому что, пожалуй, сам так не умел. Потому что сам не умел притворяться, словно бы все нормально, словно бы все хорошо, все в порядке.
А за тем, со смешком преподнося склянку к губам, пожалуй, Шон вспомнил.
Ребекка шипела так только тогда, когда зажимала рану на животе Люси, клянясь заткнуть мобильный телефон Шону в задницу, если он вовремя не подзовет подмогу. После это забылось, телефон был выброшен из-за возможной тамплиерской слежки… Сейчас же? Сейчас Ребекка смеялась, отпивая вещь, что по вкусу напоминало второпях сделанное кофе. Кофе, приготовленное Шоном. Оно у него получалось слишком паршивым, отвратительным, он не умел его готовить.
Равно как и Дезмонд - чай.
А вот кофе у Дезмонда получалось отпадным.
- Ты можешь говорить что угодно, Шон. Можешь клясться, что тебе побоку. Но, совенок, я поверю в это лишь в тот единственный момент, когда перестану по ночам просыпаться от твоего воя. - Она шептала, их могли услышать, но в этот вечер посетителей достаточно много - никому нет попросту до них дела. Вот нет и все, и хотелось, дабы так было всегда, дабы их четверка встретились не из-за войны, а потому, что всем им дали одну путевку на какое-нибудь гребанное море, курорт, но не потому, что просто хотелось выживать, просто желалось выживать.
Хотелось встретиться, к примеру, из-за путевки на Кипр. Или на Чёрное море, или побывать в Монтериджони как посетители, но не как беглецы.
Но почему-то, ха, видит Бог – их всех свел совершенно иной билет.
Билет в Ад.
На языке немного горчило, а чертова новая футболка биркой впивалась в шею - было противно, но терпимо. Хах, потешно. «Противно, но терпимо» - словно бы описание всей их чертовой жизни, полной потерь, сообщений о том, что «один из агентов не вышел на связь» и прочего, прочего, прочего.
И, пожалуй - чужих голубых глаз, напоминающих наполненные водой графины. Такие глубокие, бездонные, точно пучины океана, точно отблески небес в безмятежно прекрасном стекле.
Ребекка скучала за Люси. Пусть та и была сволочью, той еще сукой, сведшей Качмарека в могилу, пусть она хотела пожертвовать ими всеми ради обретенной «мудрости тамплиерской» - плевать. Бекка скучала за ней. Скучала по тёплому пледу, который Люси набрасывала ей на плечи, когда Бекс умудрялась задержаться за прописыванием какого-нибудь особо важного кода для анимуса; за чужим «скоро все будет хорошо, Бекка», сказанному на рассвете. Потому что Шон, дрянь такая, никогда не говорил, что все будет о’кей, он никогда не давал даже этой чертвой малехонькой надежды, которую давала Стиллман.
Люси обещала, дерите её и всех тамплиеров демоны, что однажды будет мир. Что может не при них, не за их жизни, но из-за их стараний - будет безмятежность во всем гребанном мире. Что будет настоящая, дерите её семеро, свобода.
Шон никогда не говорил, что все будет в порядке. Порой Бекс ненавидела это так же сильно, как и мысли о том, что Люси было плевать. На неё, на Шона, на Дезмонда. На всех.
- За что умер Дейзи, если мы сейчас сдадимся? - Спросила она, поднимая взгляд на Шона. Желала она или нет, но оный получился воистину холодным, точно ушак ледяной воды на голову.
- За что, Гастингс? За то, чтобы мы смогли своим внучатам – конечно, если они будут – вещать о том, что когда-то мы могли изменить мир, но все послали в Бездну из-за страха смерти? Умрем мы что так, что так, солнышко.
Порой Бекс осознавала, что каждый из них имел свой рычаг. Каждый - свой порог.
И то, пожалуй, что она до крику, до срыва глотки, устала.
Но сдаваться просто потому, что нет сил биться?
Умереть потому, что нет сил жить?
Вот так просто, без боя - не по мне. - думалось ей.
И, сжимая бокал, она с усмешкой подмигнула бармену.
[NIC]Rebecca Crane[/NIC]
[STA]Every death is a tragedy. To somebody, somewhere.[/STA]
[AVA]http://savepic.net/7494191.png[/AVA]
[SGN]The Templars might have deeper pockets than us, but they've got no ambition, no passion, no competitive edge!
That's why, even with all their resources, anything they can do, I can do better.
Faster too.[/SGN]
