— Господин, король Синдбад желает Вас видеть в Колонном зале, — звучит неприятный, чересчур грубый, хриплый мужской голос за дверью.

Королю Синдбаду следовало бы сгореть во время восстания в Синдрии, погибнуть от чьей-нибудь руки — от руки Джудала, к примеру, — быть раздавленным каким-нибудь огромным метеоритом, который по воле случая упал на него, когда он мирно прогуливался по какому-нибудь прекрасному саду, в крайнем случае стать кормом для рыб, хотя этот вариант, откровенно говоря, выглядит не так чудесно, как, скажем, трагическое и в то же время великолепное сожжение на главной площади в одну июньскую ночь. Королю Синдбаду следовало бы быть давным-давно мертвым, погибшим героем, вошедшим в историю как великий, рано покинувший этот мир человек, каковых за все время существования человечества было слишком много для того, чтобы обращать внимание на очередную такую личность; но Синдбад продолжал существовать на этой земле и своей волей преображать мир, делать его таким, каким он хочет его видеть. И ныне даже тайный культ, который в свое время основал Джудал вместе с Аладдином, не может противостоять королю Синдрии, ведь сейчас практически весь мир на его стороне с многочисленными владельцами сосудов и магами, да даже двое маги — Титус и Юнан — приняли его сторону. Положение тайного культа лишь ухудшилось после того, как Джудал стал одержимым — один из духов Иллаха захватил его тело и начал медленно, но верно разъедать его душу; теперь все реже темный маги приходит в себя; нет никакой возможности противостоять этому, ибо воля духа Иллаха слишком сильна. Судьба продолжает поворачивать все в пользу Синдбада. Впрочем, нет ничего удивительного в том, что воля Соломона такова. Еще когда он был королем, он мечтал создать единый мир, чем сейчас и занимается король Синдрии. До тех пор, пока в этом мире главенствует судьба, воля Соломона, Синдбад будет достигать все новых и новых высот.

— Пожалуйста, удовлетворите скромную просьбу короля Синдбада и в ближайшее время отправьтесь туда, — вновь говорит мужчина за дверью, затем тихо уходит.

Джудал не тратит время на размышления, как всегда не задается вопросом, идти или не идти — без того ведь понятно, что нужно идти, — не спрашивает у себя, зачем вообще Синдбаду он понадобился в такое время, просто поднимается и отправляется в Колонный зал, в котором уже успел неоднократно побывать за те дни, что провел в Синдрии. Как всегда, во время темный маги позволяет себе уничтожить несколько слуг короля, которые без дела слоняются (так, во всяком случае, может показаться) по дворцу. Это уже стало своего рода ритуалом. Дух жаждет кровавой расправы над всеми людьми, живущими на земле, поскольку считает, что все они в какой-то степени виноваты в том, что Иллах так страдает. Поначалу Синдбаду не слишком-то нравилось то, что Джудал вытворяет с его подчиненными, но вскоре вошел в его положение (уж больно полезен был маги) и просто сделал так, чтобы особенно важные персоны не слонялись по дворцу.

Добравшись до пункта назначения, Джудал входит в зал. Колонный зал представляет собой просторное помещение, посреди которого тянется длинный, уставленный различными яствами стол из дорогого дерева; с большими окнами с чудесными видом на Синдрию; со множеством резных колонн; с полами, устланными дорогими заморскими коврами. Роскошно, но не вычурно, никакого пафоса, доходящего до безвкусия.

— Вы хотели меня видеть, — произносит Джудал и вежливо улыбается. 

За улыбкой ничего не стоит — ни радости от встречи, ни искреннего уважения; просто пустая вежливость, просто Синдбад является воплощением Давида, который, в свою очередь, представляет часть Иллаха, поэтому при нем необходимо учтиво улыбаться, вот и все.

— Да, хотел. Присаживайся, Джудал, — сияя мерзкой радушной улыбкой, говорит Синдбад.

Темный маги садится за стол, в паре метров от тошнотворного короля Синдрии. В Колонном зале повисает тишина, которая лишь время от времени смешивается со странным хрустом пельменей, которые ел Синдбад, — они хрустели так, словно в них было множество хрящей.

— Прежде я, — начинает говорить Синдбад, — даже не подозревал, как важно сохранять себя молодым и здоровым в течение долгого времени. Сейчас же я делаю все для того, чтобы прожить как можно дольше, естественно, сохранение красоты меня тоже волнует, ведь мое обаяние в какой-то степени строится и на внешности, а без него, как ты понимаешь, я уже не тот Синдбад. В итоге, как ты видишь, я начал прибегать к подобному, — он демонстрирует один из своих пельменей. — Это пельмени, начинкой для которых служат эмбрионы. Этому, кстати, было четыре месяца, у него уже сформировались конечности, именно поэтому он так хрустит.

У Джудала появляется ощущение/множество ощущений, одно из них — уничтожить паршивого короля прямо здесь и сейчас за всю ту чертовщину, что он позволял себе делать последнюю неделю с темными маги, второе — разорвать на куски всех жителей Синдрии, детей Соломона, — спокойное, лишенное хотя бы частицы гнева желание; и сложно понять, какое из них принадлежит самому Джудалу, а какое — духу Иллаха.

— Все это, конечно, очень интересно, король Синдбад, — вставая со своего места, проговаривает Джудал с дикой ухмылкой; глаза его, прежде потухшие, мертвые, казалось, ожили и теперь буквально горели огнем, который, казалось бы, может сжечь все живое, — или мне лучше называть тебя «король-придурок, паскуда Семи Морей»? Впрочем, — вокруг посоха начинает скапливаться темная рух, — это не имеет никакого значения.

Синдбад лишь спокойно улыбается, и в его улыбке чувствуется необычайная уверенность в собственном превосходстве, в том, что Джудал и пальцем не сможет тронуть самого короля Синдрии; он продолжает сидеть на своем месте с таким видом, как будто бы ожидает следующего акта какого-то спектакля, который кажется ему весьма занятным. Это высокомерное отношение не может не бесить, однако в следующую же минуту рух затихает, а темный маги садится на свое место.

— Прошу меня простить, король Синдбад, — склонив голову, говорит Джудал.

— Все в порядке. Так вот, все-таки не зря я начал говорить об эмбрионах. Возникла одна проблема, с которой необходимо, чтобы ты разобрался. Вернее, правильнее будет выразиться, что мне необходимо, чтобы ты разобрался с людьми, которые связаны с матерью этого зародыша.

Говорит уверенно, без особой спешки, впрочем, как и всегда. Синдбад производит впечатление честного и уверенного в себе человека, харизматичен до тошноты, черт бы его побрал. Но Джудала — вернее, Духа, который захватил его тело, — кое-что настораживало, казалось, что король Синдии что-то недоговаривает, а местами и откровенно лжет. На его лице это никак не отображалось, слишком искусный он лжец, но в его голосе сквозила особая интонация, на которую простой бы смертный просто не обратил внимание, хотя и показалось бы даже стороннему наблюдателю, что что-то здесь не так, впрочем, он бы со стопроцентной вероятностью проигнорировал это, сказал бы себе, что это просто игра воображения. Однако Дух мог прекрасно распознавать ложь, не зря же он является частицей Иллаха, а потому все понял. Тем не менее выводить на чистую воду Синдбада он не собирался; ему уже было известно, что за тайную игру ведет этот двуличный сукин сын, но темный маги совершенно не собирался давать ему понять, что все его планы давно разгаданы. Еще не время для того, чтобы действовать против него.

— Вы не отправитесь со мной? — с вежливой улыбкой на губах спрашивает Джудал. — Понимаете ли, я не полностью освоил контроль над телом этого маги, посему не могу использовать даже половину той силы, что у него имеется. В течение месяца это, конечно, мне удастся исправить, но пока что мне необходима помощь с Вашей стороны.

— Я присоединюсь к тебе позже, — говорит Синдбад и улыбается такой яркой улыбкой, что она, казалось бы, сейчас сожжет все живое. Он подымается со своего места и удаляется.

Его главная проблема — он чересчур уверен в том, что все сойдет ему с рук, наивный баловень судьбы, успокойся, в скором времени от твоей нечеловеческой удачи не останется ни следа, все в конечном итоге рассыплется в прах, как и твое гнилое тело, наполовину съеденное червями, как и твоя паршивая душа, напоминающая сточную канаву, нежели человеческую душу.

* * *

Кровь повсюду — на полу, на стенах, на потолке, в соседних комнатах. Мир тонет в крови, и это опьяняет, опьяняет и погружает в сладостное безумие. На стенах Джудал чертит пентаграммы, пишет все имена Аль Илаха и смеется, смеется так, словно давно не смеялся и сейчас хотел насмеяться вдоволь, на две сотни лет вперед. Разрушение, смерть, кровь, отчаяние, страдания, страх, крики напуганных и отчаявшихся людей — о, что за чудесное сочетание, что за чудесный коктейль! Он заставляет пьянеть темного маги, вызывает приятное головокружение, доводит чуть ли не до оргазма.

Небольшой штаб Организации, которую одно время вместе с Аладдином возглавлял сам Джудал, теперь походит больше на Ад, нежели на какое-то помещение. Все остатки членов Организации убиты, их тела, растерзанные, разорванные на куски, лежат на полу, на канделябрах висят кишки, а в стаканах, из которых, очевидно, прежде пили они, покоятся почки всех погибших. И темному маги это нравится, он готов визжать от восторга, глядя на творение своих рук.

— О, Иллах, до чего же прекрасно! До чего же это все-таки восхитительно и прекрасно! Я пьян, я пьян этой ночью, — он наклоняется и берет чью-то окровавленную голову, — я пьян тобой, мой мертвый друг! Я встречу тебя на той стороне, там, где кончается вечность, и буду праздновать с тобой этот праздник смерти и безумия, и буду целовать твои усталые, холодные губы, губы мертвеца, — и он целует голову в губы, проникает языком в еще горячий рот, целует страстно и решительно, в порыве страсти откусывает ему язык, выплевывает его и хохочет, хохочет так, что начинают дрожать хрупкие полуразрушенные стены. 

Джудал бросает голову на пол, смотрит на своих окровавленные руки — о, да он весь в чужой крови! — и безумно улыбается, а в глазах его появляется нездоровый огонь сумасшествия. Но тут он немного приходит в себя, отгоняет это сладостное опьянение от себя и вспоминает, зачем сюда вообще пришел.

— Где ты, молодой маги? — слабо, немного безумно улыбаясь, громко спрашивает темный маги. — Выходи, мой милый, я хочу с тобой поиграть!

Темный маги отправляется на поиски Аладдина. Рыщет по всем комнатам, разрушает ту мебель, которую еще не успел тронуть.

— Иллах любит тебя, мой милый маги! И Иллах хочет тебя любить сильнее, еще сильнее, чем прежде! — кричит Джудал.

Попытка Аладдина ударить Джудала разрядом проваливается — он успевает поставить мощный борг. Признаться, Дух не любит защищаться, использование борга он признает как проявление слабости, но все-таки приходится прибегать и к этому, иного выхода нет, все-таки тленная человеческая оболочка может повредиться и прийти в непригодность, потому ее стоит беречь. До чудовищного неприятно быть человеком. Обернувшись, Джудал бросает взгляд на Аладдина и усмехается так, что не остается сомнений в том, что если бы безумие могло усмехаться, то его усмешка была бы точно такой же, как у темного маги.

— Наконец-то мы встретились, дитя Соломона, — негромко говорит Джудал и разворачивается лицом к Аладдину.

Не передать словами, как рад был этой встрече Дух. Этого он ждал уже давно, с самой последней встречи его не покидало желание вновь увидеть это создание и вдохнуть тот чудесный аромат, который исходит только от любимцев рух. Джудал чувствует, что снова пьянеет, но в этот раз не от запаха крови или чего-то еще, а от Аладдина. В груди его просыпается восхитительная, чистая, словно родниковая вода, ненависть, которой хочется насладиться сполна.

— Я не хочу с тобой драться, — проговаривает он, — и вовсе не для того я пришел сюда. Даже не для убийства твоих подчиненных я здесь. Более того, у меня и в мыслях не было изначально их убивать, просто я не люблю всякий мусор, вот и все. — Джудал пожимает плечами, ухмыляясь. — Я хотел бы пока что просто поговорить, дальнейшие же мои действия будут целиком и полностью зависеть от твоего ответа. — Темный маги внимательно смотрит на своего собеседника, ласково улыбается, а в глазах свирепствует безумие. — Вместилище? О, никто не собирается делать тебя вместилищем, не для того ты нужен нам! Впрочем, идея неплохая, но нет, не для того ты создан этим треклятым Соломоном! — при упоминании Соломона морщится так, словно съел лимон. — Ты наверняка хочешь знать, зачем ты нам, собственно, нужен, если не в качестве вместилища, но, увы, на этот вопрос я не смогу тебе ответить, потому что знать о подобных вещах тебе все-таки не следует. Ты же понимаешь, что у всех есть какие-то тайны, о которых они не хотят или не могут говорить? Наверняка! Впрочем, ты и сам можешь догадаться, если немножко подумаешь. — Неожиданно Джудал начинает смеяться. Когда он прекращает, его губы изгибаются в кривой усмешке. — Его — это кого, милый маги? Здесь нет никого, кроме нас с тобой. Или ты считаешь, что я и Джудал — это две разные личности? Спешу тебя разочаровать, мы уже являемся единым живым организмом, потому и разделять нас неразумно. Не я привел его, а я пришел. Впредь не путайся так, пожалуйста. Ну а теперь… Я хочу тебе кое-что показать, Аладдин. Что-то, что, возможно, тебе не понравится, быть может, в какой-то степени даже шокирует тебя, но ты должен это увидеть.

Используя магию ясновидения, Дух начинает проецировать картину разрушенного мира — не Альма Торан, а мира Соломона. Он показывает Аладдину будущее — ужасное, похожее на то, что произошло с его родным миром, созданном Аль Иллахом. Вот только в том будущем, которое показывает Джудал, никто не выжил, более того, тела людей и животных выглядят просто ужасно — они растерзаны, оставшиеся куски покрыты жуткими волдырями, а сохранившиеся лица искажают боль и ужас; видно, что перед смертью все они по-настоящему страдали.

— Восхитительная картина, не правда ли? Таким будет этот мир в скором времени. Потому что эта планета… этот мир… неумелая пародия, жалкая копия настоящего мира. Естественно, большего ожидать от жалкого человека по имени Соломон и не следует. Но как он только посмел… — неожиданно речь Джудала обрывается. Он мрачно и внимательно смотрит на Аладдина и после короткой паузы продолжает: — Поэтому этот мир — ошибка. Зеркала и деторождения отвратительны, ибо умножают эту ошибку. Знаешь, что нужно делать с ошибками? Их нужно исправлять. И единственный способ исправить ошибку в нашем случае — это уничтожить мир. Но знаешь, дитя Соломона… — Джудал начинает медленно подходить к Аладдину, — в твоих силах предотвратить этот конец. И я бы хотел тебе в этом помочь. — Он останавливается в метре от него и, глядя ему прямо в глаза, продолжает свою речь: — Понимаешь ли, я в какой-то степени на твоей стороне, потому что ты мне глубоко симпатичен. И я бы хотел помочь, вот только воля Отца совершенно другая. Он желает уничтожить этот мир, не оставить даже упоминаний о нем в памяти вселенной. Однако я в силах предотвратить это, вот только без посторонней помощи я вряд ли что-то смогу сделать. Поэтому я прошу тебя пойти со мной.

Отредактировано Judal (2016-01-06 18:20:04)

— Я ничего не думал, дитя Соломона, — с мягкой улыбкой на губах проговаривает Джудал, — я просто сделал то, что посчитал нужным. У меня не было никаких ожиданий, поскольку они — язва. Наличие такой язвы свидетельствует о том, что человек болен. Разве хорошо быть больным человеком? Я думаю, что нет. Сложно поспорить с тем, что люди во что бы то ни стало пытаются избегать различных заболеваний. Так вот и я стараюсь не тешить себя какими-то глупыми ожиданиями. Тем не менее я вынужден строить некоторые предположения, но все они совершенно разные и зависят только от конкретного плана. Видишь ли, всегда важно просчитывать все возможные ходы для того, чтобы разумно действовать. По этой причине я лишь допускал возможность того, что ты дашь мне свое согласие, но вовсе не думал, что это единственно верный путь.

Несколько удивляет вопрос Аладдина. Признаться, темному маги он был не до конца понятен. Вернее, вполне можно было бы понять основную часть вопроса, придаточное же казалось каким-то лишним и не совсем понятным. Что вообще хотел сказать этим этот странный маги? Какая в действительности разница, являются ли они единым целым или нет? На то, пойдет ли он против Отца или нет, это уж никак не может повлиять, да и по какой причине должно? Слишком странно это как-то. Тем не менее он решает оставить размышление об этом и вернуться к разговору.

— С чего мне идти против Отца, если я и Джудал — одно целое? — переспрашивает Дух. — Милый мой, я не понимаю твоего вопроса. Я бы очень и очень хотел дать тебе на него ответ, но, увы, я не в силах этого сделать. Впрочем… я все-таки попытаюсь в меру своих возможностей. Понимаешь ли, не имеет никакого значения в данном случае, одно ли целое мы с Джудалом. Это ведь действительно никакой роли не играет! Но вот с чего мне идти против Отца вообще? Да, такой вопрос действительно может возникнуть. На это у меня, что вполне естественно, есть свои причины. Так уж и быть, я расскажу тебе о них. Начать стоит с того, что я — часть Иль Иллаха, вернее, был ей когда-то, до тех пор, пока я не отделился. После этого я перестал быть частью Бога и стал его Сыном. У меня, что вполне естественно, появился разум — свой собственный, лишенный вмешательства Иль Иллаха. Я думал, оценивал, анализировал как отдельная личность, а не как часть Отца. Постепенно в моей голове формировалась картина мира, создавалась система взглядов, симпатий и антипатий… Я познавал этот мир, анализировал происходящие в нем процессы, я был его частью… и вашу планету я тоже изучал. Во всем мире не сыскать похожей на вашу планету. Да, она в какой-то степени напоминает Альма-Торан, но этот мир уже давным-давно погиб, поэтому это не имеет никакого значения. Так вот, через какое-то время я начал понимать, что твоя планета прекрасна. Эти животные и растения, эти реки и озера, каньоны и горы — все так прекрасно, так завораживает, что, глядя на все это великолепие, невольно забываешь о том, кто ты есть и зачем здесь. — Джудал мечтательно прикрывает глаза и блаженно улыбается. — Ни на одной другой планете, ни в одном другом мире я не видел ничего подобного. — Приоткрывает глаза и внимательно смотрит на Аладдина. — Я влюбился в этот мир. Я полюбил его так, как обычно любят девушку. Полюбил все, что здесь есть, — пурпурные закаты, прохладную родниковую воду, весеннее пение птиц ранним утром, яркие лучи солнца, горячий песок на берегу синего-синего моря, дожди из золотых и багровых листьев, танцы снежинок в зимнюю пору… любил я не только природу, конечно, но и то, что связано с вами, людьми, — материнскую нежность по отношению к своему ребенку, первую любовь прекрасного юноши, пение юной девы, детский смех… Все это прекрасно, все это чарующе… Но… — его лицо вмиг мрачнеет, с лица сходит улыбка. — Отец не желал, чтобы этот мир, построенный Соломоном, его эгоизмом, существовал. Он только и думал о том, чтобы уничтожить его. До некоторых пор у него не было такой возможности, поэтому он мог лишь мечтать об этом. Я же наблюдал за вашим миром и радовался, что могу смотреть на него. Я не имел возможности прикоснуться хоть к чему-то, что было у вас, хотя я мечтал об этом… но я был все же рад, что мы с Отцом не могли контактировать с вашим миром, поскольку тогда он не мог его и уничтожить. До определенного момента все было хорошо, но в конечном итоге ситуация изменилась не в вашу пользу. Отец смог стать частью вашего мира и, хоть и был изгнан после своего прихода, из-за чего не мог больше сходить по собственной воле, все же был связан с ним. Одно неверное движение — и он может снизойти вновь. Поэтому я хочу остановить его во что бы то ни стало, чтобы не повторить трагедии Альма-Торан. Такова моя история, Аладдин. Можешь верить мне, можешь и не делать этого. Это твое право. Но я надеюсь, что ты увидишь правду такой, какой она и является.

Говоря все это, Дух, несомненно, откровенно лгал, хотя, стоит признать, и сам каким-то образом умудрился поверить в ту ахинею, которую сам же наплел. Ему не казалось, что он был на все сто процентов убедителен в своей речи и допускал, что, возможно, Аладдин не клюнет на его уловку, но тем не менее стоило хотя бы предпринять попытку внушить ему это. В любом случае всегда оставался вариант, который действует безотказно, — силой заставить маги идти за ним. Конечно, сделать это не так просто. Джудал довольно слаб в данный момент и не может драться в полную силу, Аладдин же успел неплохо подтянуть свои навыки, из-за чего не так уж и просто будет сражаться с ним. Тем не менее ситуация не выглядит абсолютно безнадежной, и Дух это прекрасно знает. У него все-таки был Синдбад, который должен с минуты на минуту явиться сюда. Но, если быть откровенным, Джудал подумывает избавиться от него, когда выдастся такая возможность. Не сказать, что он действительно ненавидит его — хотя кого он пытается обмануть? Он ненавидит этого выродка, вернее, та часть, что еще является Джудалом, — просто этот излишне самоуверенный в себе король в скором времени может стать настоящей помехой, а паразитов стоит уничтожать еще на ранних стадиях, пока они не успели нанести существенный ущерб и распространиться так, что от них уже никак не избавишься.

Как и предполагал Дух, в скором времени явился Король Семи Морей, Синдбад. И появился он в какой-то степени весьма эффектно: снес половину крыши и начал медленно опускаться вниз, к Аладдину и Джудалу, при этом находился он в покрове Баала, а вокруг него клубились облака поднявшейся пыли.

— Приветствую тебя, Аладдин, — радушно улыбаясь, говорит Синдбад. — Давно не виделись. Кстати, ребенок твоей жены… Он был чудесен на вкус, спасибо за то, что оплодотворил яйцеклетку той дамы. Без этого не было бы этого сочного плода. После того, как я им отобедал, я чувствую себя гораздо моложе, сильнее и увереннее. А Джудал молодец, поймал твою женушку довольно быстро.

За те годы, что совершенно незаметно пролетели для всех, Синдбад действительно сильно изменился и сейчас мог говорить даже нечто подобное, хотя прежде он, казалось бы, был славным малым, довольно-таки добрым, пусть и готов был идти по головам ради достижения собственных целей. За это его, в общем-то, винить нельзя было, когда становишься старше и понимаешь, что только таким образом сможешь сделать то, что хочешь и должен сделать, то волей-неволей начинаешь поступать так. Ради достижения целей Синдбад был обязан измениться, что он в конечном итоге и сделал, вот только изменился он сильнее, чем это действительно нужно было. Верно, это можно назвать побочным эффектом попыток стать тем, кто может достичь того, чего хочет. Впрочем, не имело значения, каким сейчас был король, однако, быть может, такое поведение могло весьма удивить Аладдина — все-таки не виделись они действительно долго, а потому не обо всех произошедших в короле изменениях он знал.

В глазах Духа моментально вскипает ненависть, ему хочется врезать Синдбаду и сообщить ему потрясающую новость: «Ты полнейший придурок. Придурок, который не следует обговоренному плану». Тем не менее он сдерживается, не желая устраивать сцен в такое время. Джудал судорожно пытается найти один из вариантов плана, в котором король оказывается таким засранцем, что не выполняет договоренности, вот только это не так просто. Но через несколько минут темному маги кажется, что он смог найти его, однако как-то совершенно неожиданно для него темная пелена закрывает глаза, а сознание уходит.

* * *

По мраморному полу, окрашенному алой кровью, среди сияющих белизной резных колонн бродит темная фигура. Она двигается медленно, останавливается у одной из колонн, облокачивается на нее, поднимает голову и смотрит на сапфировый небосвод, усыпанный бесчисленными звездами. Джудал тоже смотрит на них — на звезды и на фигуру. Ему кажется этот человек смутно знакомым, но попытки вспомнить, кем является этот странный человек, проваливаются. Снова и снова память не дает ответа на вопрос, который волнует его. Впрочем, он решает, что в данный момент это не имеет никакого значения. Темный маги чувствует, что так и должно быть, — он не должен помнить, кем является эта фигура, не должен смотреть в лицо фигуры, потому что ее лицо — это лицо пустоты, один взгляд — и можно заблудиться навсегда в лабиринтах, которые обыватели обычно называют НИЧТО.

Джудал делает несколько шагов в сторону фигуры и останавливается в трех метрах от нее.

— Что теперь будет дальше? — спрашивает маги, но слова его проглатывает пространство и они не доходят до фигуры. Он предпринимает несколько попыток докричаться до незнакомца, но все они тщетны. Ему остается только ждать, что же будет дальше.

В течение нескольких минут — или часов, или даже дней, сложно точно сказать, сколько времени прошло, здесь оно идет не так, как обычно, — Джудал так и смотрит на фигуру и ожидает ее дальнейших действий, но за все это время она даже не пошевелилась. Когда его терпению постепенно подходит конец, незнакомец начинает говорить, но до маги доходят лишь обрывки его фраз, словно он находился где-то очень далеко, за какой-то глухой стеной.

— … нет имени… желания не могут быть удовлетворены… не уничтожали друг друга… жить вечно… страна мертвых… смерть… истина в… — фигура резко прекращает говорить, затем разворачивается подлетает к Джудалу и шепчет: — Время придет.

… с головой в омут реальности, приходится барахтаться, словно утопающий, в этой бессмыслице, в этом первозданном хаосе, из сна — а был ли это сон? что вообще произошло? — вышвыривает резко, неприятно, невольно ударяет о стены реальности.

Какое-то время сложно понять, что, собственно, только что произошло. Темный маги не решается даже подумать о чем-то, но уже через две-три минуты, осознав, что нет какого-то странного ощущения, что, кажется, он вернулся туда, где был изначально, в свой мир, в то здание, где Синдбад и Аладдин собирались… что они собирались, Джудал не помнит — или просто не может вспомнить в данный момент. Это и неважно, куда важнее, что теперь он, вероятно, избавлен от необходимости искать выход из той странной ловушки-реальности. Впрочем, при анализе маги руководствуется исключительно своими ощущениями, не прибегая к помощи ни глаз, ни слуха, ни обоняния для подтверждения собственных догадок, но до него не сразу доходит, что у него есть органы чувств. Чтобы прийти в себя, требуется время. Обычно немного, но сейчас все немного иначе, сложнее.

Джудал предпринимает попытки вступить с реальностью в контакт, но тут его подводит собственное же тело. Открыть глаза невозможно — попросту нет сил. Руки и ноги не двигаются, не представляется возможным ни встать и пойти куда-нибудь, ни потрогать то, что окружает его. Нос тоже решает предать. Поэтому маги лежит навзничь с закрытыми глазами, прислушивается к тому, что происходит.

… он слышит какие-то голоса, невозможно разобрать, кому конкретно они принадлежат, но  Джудала есть ощущение, что он уже знает это и ему нет нужды заставлять свой полумертвый мозг, он не мазохист, чтобы мучить себя, тем более подобным экстравагантным способом. Обрывки фраз сыплются на него, словно град, бьют по рукам, ногам, лицу — так кажется, во всяком случае.

Слова кажутся смутно знакомыми, но значение их неминуемо ускользает.

Ему кажется, что немного сил у него все-таки накопилось. С невообразимым трудом Джудал переворачивается на бок и медленно открывает глаза.

Какое-то время все застилает белесый туман, но в скором времени он начинает рассеиваться. Мир кажется сведенным судорогой, стиснутым, немного надломанным, немного чужим. Но все-таки это тот мир, который ожидал увидеть маги.

Он видит — Синдбад в покрове джинна бросается на Аладдина.

Он видит — совсем рядом, где-то в метре от его головы лежит цветок, практически растоптанный, но все еще кажущийся удивительным и почему-то до ужаса знакомым.

«Эухарис», — мелькает в мыслях.

Этот цветок напоминает об одном моменте из жизни — той жизни, что прожил сам Джудал, подлинный и единственный в своем роде. Вполне естественно, что Дух, захвативший его тело и ставший им, пусть и не полностью, пусть и просто как паршивая копия с оригинальным характером, целями и желаниями, сохранил те воспоминания, которые хранились в голове маги. Но странно, что сейчас, воскресив одно из воспоминаний, он ловит себя на мысли, что считает этот отрывок своим, как будто бы те события в действительности происходили с ним самим, а не с кем-то другим. Эта мысль не нравится ему, кажется пугающей, вот только страха испытывать он попросту не умеет, но по какой-то причине решил для себя классифицировать ее как «пугающая мысль».

Воспоминание — летняя прогулка, улыбка Когеку, цветы, много цветов, они повсюду, целый луг эухарисов, в цветах тонула хрупкая фигурка девочки, растворялась. В тот миг казалось, что во всем мире есть только этот луг, больше ничего и никого нет на этой планете. И тогда казалось… что казалось?.. Память не сохранила это воспоминание полностью. Почему-то. Что же ему казалось в тот момент?..

Не сразу Джудал понимает, что занимается не тем, чем нужно. Не вспоминать давно ушедшие годы должен он, а… а что он должен? Он судорожно пытается сообразить, но бесполезно, разум не слушается.

Ему кажется, что это конец.

Нередко человек чувствует близость конца, когда подходит к какому-то переломному моменту, точке отсчета чего-то совершенно нового, чего-то иного, но непременно важного. Джудал ощущает его, ощущает так же ясно, как прикосновение человеческих пальцев к своему телу, как ласку капель весеннего дождя ранним утром, как жар от пламени свечи. Он не сомневается, что все скоро будет окончено — по-настоящему, навсегда — и что нет решительно никакой возможности предотвратить это, как-то остановить надвигающееся бесславное окончание пьесы под названием «жизнь». Ему кажется, что это действительно конец, а не начало чего-то нового, он верит в это, он уверен в этом и уже готов к тому, что через мгновение все наконец-то закончится. В этом есть что-то прекрасное, что-то восхитительное и расслабляющее, но в то же время и ужасное, пугающее, такое парадоксальное ощущение. Его глаза медленно закрываются. Послушное ожидание собственной участи — все, на что он способен в таком состоянии. Нет иного выхода.

И — удар по лицу.

Неожиданно.

Совершенно.

Удар кажется болезненным, неприятным, но в то же время отрезвляющим; он приводит в чувства, возвращает все на свои места, теперь кажется, что все будет по-прежнему, появляется наконец-то надежда, однако вместе с тем он вызывает мощную волну раздражения. Джудал, лицо которого искажено злостью, произносит полные негодования слова:

— Какого черта ты творишь, гребанный ублюдок?!

Он влепляет Аладдину смачную оплеуху тыльной стороной ладони, стараясь вложить в свой удар как можно больше силы. По телу темного маги тут же прокатывается невыносимая боль, настолько невыносимая, что хочется кричать, но он сдерживается, не кричит, лишь стискивает зубы и зажмуривает глаза. Пару секунд он сидит так, пытаясь хоть как-то привыкнуть к ней, что, надо признать, не слишком просто; ему, впрочем, это удается, хоть и не в полной мере. Маги раскрывает глаза и видит то, что должен был заметить еще раньше, — от невероятной силы ударов Синбада Аладдина и его самого прикрывает борг, который уже постепенно начинает трескаться.

Единственная мысль — дело дрянь.

Конец неминуем — аксиома, больно ударяющая по стенкам черепной коробки. Но даже так скептически настроенный разум пытается найти какой-то выход или хотя бы жалкий намек на него, пока не стало слишком поздно.

И выход действительно есть, он виден отчетливо — в зоне досягаемости есть посох одного из приспешников Аладдина. Джудал знает, что это единственный выход, поэтому, превозмогая боль, до боли стискивая зубы, он тянется к нему, хватает, ощущая, как невыносимые мучения накатываются на него, крошат его кости. Он использует борг — более мощный, чем тот, что был у Аладдина, такой борг, который в свое время использовала Гекуэн, — именно у нее научился ему ведь. Главным плюсом такой защиты является то, что это вдобавок и хорошее средство для атаки, чем и пользуется темный маги, — борг «атакует» Синбада. Это застает его врасплох, уж он-то точно не ожидал, что Джудалу известна подобная техника, именно по этой причине тело короля Синдрии отлетает к стене, ударяясь об нее. Терять время даром маги не собирается и потому моментально примораживает Синбада к стене ледяными копьями, так, что у него нет ровным счетом никакой возможности даже пошевелиться.

Бой еще не окончен. Все самое главное еще впереди.

Джудал убирает борг, с трудом поднимается на ноги и, используя магию гравитации, подлетает к своему пленнику.

Синбад улыбается и смотрит на Джудала, пристально; его взгляд прошибает насквозь, а этой бесподобной, лживой улыбкой можно вскрыть вены. Кроме раздражения это ничего не вызывает, совершенно.

— Вижу, ты пришел в себя, Джудал, — произносит этот мерзкий ублюдок, этот тошнотворный выкидыш судьбы.

— Как видишь, — болезненно ухмыляется темный маги.

Произнесение слов дается с величайшим трудом, ибо боль — в каждой клеточке его тела, ее эхо слышно даже тогда, когда он не двигается и не говорит.

— Хочешь заставить меня кричать так же, как я заставлял кричать Хакурю, да? — он все еще улыбается, так открыто и радушно, так лживо, что вызывает тошноту. — Было так приятно смотреть на его разодранное в клочья тело. Знаешь, он ведь не умолял меня о пощаде до самого конца. Стоит позавидовать его стойкости. И…

В тот же самый момент черные молнии пронзают каждую звезду Соломона всех сосудов джиннов, что есть у Синбада. Король прерывает свою речь, искажает улыбку и хмурится, оказываясь в явно проигрышном положении.

Изначальный план включал в себя долгие и мучительные пытки, и не было у Джудала и мысли отходить от него. Теперь же все иначе. Гнев наполняет всего темного маги, переливается практически через край, отчаянно пытается вырваться из него, обрести свободу. Все, что имеет для него сейчас значение, — возмездие.

Мириады ледяных копий прознают тело Синбада, заставляют гнилую кровь этого подонка пролиться и окрасить весь пол багровым цветом. Темный маги наслаждается этим и ощущает жгучее удовольствие при виде жалких ошметков короля Синдрии. Джудал заворожено любуется и заливается смехом; смеется — оглушительно, безумно, словно бы в последний раз. Он опускается на пол, он не в силах в таком состоянии использовать магию. Его тело отчаянно бьется в конвульсиях от сумасшедшего, победного смеха. Ему чертовски больно, он готов уже выблевать все свои органы. Смех прекращается так же внезапно, как и начался. Маги бросает взгляд на Аладдина и устало и разбито улыбается — на большее он сейчас попросту не способен.

— Все кончено, — выдает он.

Теперь все действительно кончено.