Бесконечное унижение. Ему двадцать один год, у него выпускной год в Оксфорде, (в который он даже не хотел идти), и он чувствует бесконечное унижение, сидя на кресле из мягкой кожи в приёмной ателье Кингсмена. Джим в протертых джинсах и самых простых кроссовках. Он ехал сюда на электричке и автобусе, у него всего сто фунтов в кармане и нет даже журнала с собой, чтобы отвлечься и занять мозги. Он приехал сюда из кампуса, чтобы пообедать с братом и отцом, но последний, - в самый последний момент - отменил встречу, а первый задерживается со своей работой, со своей бесконечной работой в его новой замечательной жизни, и даже не думает спускаться вниз. Или пустить своего гостя дальше трёх шагов от входной двери. Всё здесь кричит Джиму «тебе здесь не рады», и он с отчаянным энтузиазмом подхватывает и развивает эту мысль. На исходе трёх часов ожидания это совсем уже не юношеский максимализм.

Джим встаёт, чтобы улечься грудью на стойку секретарши, или кто у них тут сидит на рецепшене, чтобы утянуть себе старомодный телефон с диском и трубкой с кручёным проводом (олдфешн, который стал последнее время Джиму просто отвратителен). Он набирает внутренний код, соединяя с кабинетом Арчи. Тот ещё недостаточно крут, чтобы иметь личного секретаря, но считает себя вполне вправе не подходить к телефону целых пять гудков. «Имей терпение, Джим, у меня серьёзная работа». Джим лишь уныло смотрит на наручные часы, которые отсчитывают полчаса до последнего поезда. «Ладно, в следующий раз», - телефонный аппарат подчиняется вложенному в резкое движение усилию, и скользит по гладкой стойке. Задумчиво замирает у самого края, подумывая, - не свалиться ли прямо на нос этой дурной тетке, которая имела особые инструкции от начальства. Имел бы Джим эти инструкции. Криво положенная трубка всё-таки заваливается набок, трагически минуя обладательницу этого длинного носа, и заводится в противном писке пустой линии.

А Джим уходит поднимать с кресла куртку с рюкзаком, чтобы покинуть поскорей эту зону бесконечного унижения.
И он уже натягивает куртку, и одним плавным жестом надевает свой рюкзак на плечи, чтобы развернувшись, подслеповато наткнуться на какого-то агента, спешащего по своим, таким, безусловно, важным, секретным делам. Мориарти не тушуется и отступает на полшага назад. Болезненно безупречный костюм плохо контрастирует с его собственным нарядом. Галахад, или как его там зовут вместо настоящего имени. Клички присущи собакам. Вся эта шпионская чепуха только о псах на служении у короны. Джим фыркает негромко. Если бы его стало привлекать нечто подобное, то он скорее подался бы в BDSM. Там подобные отношения представлялись ему чем-то более честным. Сохраняющим хотя бы надежду на двусторонний обмен. Но в своих предпочтениях в этой жизни он уже был более или менее уверен.  Достаточно, чтобы найти человека напротив симпатичным, и умеющим держаться. Даже слишком. Будто оживший персонаж с открытки в стиле ретро.
– Хотите конфетку? – Он натыкается в своём кармане на кулёк, и протягивает одну. Не дожидается, правда, пока её примут, и опускает в карман чужого пиджака. Свою Джим разворачивает уже на ходу, покидая пределы идеально чопорного чистилища с яркой вывеской из золотых букв.

В следующий раз у него с собой книга, и конфеты кончаются в первые полчаса. Голова отвратительно гудит после прошедшей ночи, очередной студенческой вечеринки в клубе с названием из бессмысленной вереницы греческих букв. На столике рядом возвышается башня из трёх стаканчиков кофе на вынос. Здесь ему горячих напитков за ожидание не предлагают. Джима бесконечно раздражает, что он должен ожидать даже очередного нравоучения от старшего брата. Арчибальд слишком переживает из-за возможного скандала с королевской семьёй. Мориарти вопрос не беспокоит и капли – ведь, в конечном счете, от него все ушли довольными. Он ловит агента у самого выхода.
– Там дождь. Поделитесь со мной вашим зонтом, – он наглый, он юный, и с рождения умеет командовать кем-то старше и весомее себя безо всякой дерзости. Его выговор, походку, происхождение невозможно скрыть за одеждой из марксэнспенсера и простыми жестами, которые он мастерски скопировал от своих сверстников. Впрочем, и это бы не помогло: при всём своём потрясающем пренебрежении, брат вряд ли оставил хоть кого-то без особых инструкций о личности младшего родственника. Даже без фотографии на столе.

Через пару месяцев он впервые появляется в златобуквенном чистилище, одетым в строгий костюм. В этот раз Мерлин не застаёт себя ждать, и у дверей их встречает машина. Они едут слушать оркестр, смотреть на нелепые залпы в воздух, которые надолго застревают в мозгу набатным боем. Они едут отдавать долг перед фамилией, которой оба давным-давно уже не пользуются, и предавать земле их главное связующее звено. Причины оставаться тают туманной дымкой перед яростным желанием сбежать.

На всём сумбурным промежутке между тем самым, далеко не первым, вечером в чистилище ателье, и смятым последним днём в стенах кампуса его студенческого общежития, - Джим шлёт смешливые емеилы на заветный адрес с префиксом kingsman.uk, и это не может отдаваться в его груди немного дурацкой, подростковой горделивостью.
Ведь чем шире развивается интернет, тем шире и глубже становится пропасть между тем Джимом из Оксфорда, тем парнем, что, наконец, определился, кто выходит по утрам из двери его комнаты, чьи выходки - любые! - сойдут ему с рук, и стекут отсутствием последствий, как с гуся вода.
И тем, кем он был в непрекращающемся потоке единиц и нулей, по ту сторону экрана, за кадром.
Пропасть становилась всё больше. Чем сильнее технологии, тем дальше фамильное, тем непостижимее - реальное.

Джим ожидает от Гарри большего сопротивления. Но получает в ответ лишь мягкую открытость, готовность и заинтересованность в знакомстве и его продолжении. Он однозначно готовился к тому, что ему будет сложнее затянуть в шахматную партию фигуру с другой стороны доски. Охота вступить в игру несколько дезориентирует его. Внутреннее восхищение и та тонкая линия, что разделяет их на два лагеря («взрослых» и не очень), заставляет чувствовать какой-то подвох. Подставу. Не может быть  –  так. Не может быть, чтобы ему, в самом деле, стали подыгрывать в тон вот просто так, без двойного дна. Джим убеждён в этом. Ведь им самим движет, в первую очередь, это двойное дно. Тройное, четверное, бе-ско-неч-но-е дно. Счёт 1-0 по итогам первых минут матча в пользу костюмов.

За фасадом стоят жесткие внутренние границы, куда его пока не пускают. Харт не ведется на провокации, притормаживает и отстраняет его. И это раздражает, ставит в ценность, заставляет хотеть как всякое недоступное. У Джима не было планов повышать ставки, но когда тебе так показательно не дают это сделать…  Он начинает провоцировать намеренно, ещё не очень понимая (совершенно не понимая), чего на самом деле он пытается этим добиться. Нужно ли ему это. В силу возраста и особенностей характера быстро, чертовски быстро увлекается.

А ещё его сбивает с толку его чувство такта, это джентельменство без обеда и выходных. Что Гарри – на самом деле такой. Современный, мать его, рыцарь.

Выросший среди чопорных засранцев, элиты элит, Джим в первый раз видит такое поведение вживую. Ну, или если совсем честно: впервые испытывает подобное отношение на себе. Он не уверен, как к этому относится, и нравится ли ему. Ему ясно только, что обезоруживать соперника манерами – это круто. Как в старых чёрно-белых фильмах. Он бы тоже так хотел. А значит, непременно возьмет себе на вооружение и в самое скорое время сможет использовать сам.

Это то, что ему так нравилось в людях: цельность, идейность, уникальность. Свои особенные детали, которые можно перерабатывать и заимствовать. Джиму часто кажется, что и собственную личность, и десятки своих масок, он скроил из множества обрезков других людей. Сравнение с монстром Франкенштейна, однако, едва ли будет здесь корректно. Сюда скорее подойдет параллель из модных нынче сказочных книг о сироте-волшебнике. Джим Мориарти как Зеркало Еиналеж, показывающее то самое желанное, что человеку хочется в нём увидеть. Если он, конечно же, пожелает этого. Пока об этом рано говорить, но через десяток лет стоит защитить на эту тему диссертацию. Профайлерам будет полезно.

Во вторую встречу его веселит промокший костюм Гарри. Всё условности, верно? Он оставляет свою ладонь на сгибе локтя Харта, и позволяет проводить себя до метро. Куда Гарри, разумеется, совершенно не нужно. Всю дорогу он прячет ухмылку в уголках своих губ. 

-----------------------------------------------------------------------------------------

Что касается самого мистера Харта... Будь он машиной, Джим непременно купил бы её себе. И позволил себе испытывать те чувства, которые так навязчиво лезли в голову при мысли о настоящем олицетворении Кингсмена. Кстати, об увлечении Джима тачками стоит упомянуть позже подробнее. Должна же быть в его арсенале хоть одна по-настоящему мужская слабость. И их есть у него. О, их есть у него...

Джим не выглядит счастливым человеком, когда открывает дверь своей комнаты в общежитии. Пара мгновений, приветствие, и он отстраняется, пуская его внутрь. Джим один, и он не слишком рад нежданному проникновению на своё личное пространство. Безусловно, у него есть достаточно того, что он предпочёл бы скрыть от Гарри. И кого он предпочел бы скрыть. В небольшой комнате показывать особенно нечего. При всей своей элитарности, Оксфорд предоставлял довольно аскетичные условия для проживания своим студентам. Со всеми погрешностями и условностями, это устраивало Джима. Соседи отсутствовали как класс – и того достаточно. В первый год эти стены давали после огромного фамильного особняка, но Джим умел ценить свободу выше пространства меж четырёх стен.

Они долго гуляют по территории Университета. Джим берет им кофе на вынос, делится полумистическими, полувыдуманными историями про эту местность, часть из которых безусловно, всего лишь увлекательная ложь. По выражению лица собеседника он с интересом наблюдает, где тот ведется, а где вежливо молчит, не выдавая, что знает правду. История Англии - увлекательный аттракцион для флирта с подходящим человеком. Джим не подаёт вида и о трети своей реальной начитанности и образованности. Не выпячивает собственный интеллект. Отчасти, он принимает правила игры и со всеми этими старомодными уставами о начале знакомства. Отчасти же просто не желает бередить старые раны.
В тот раз он первый откланивается, вежливо сворачивая их встречу.

-----------------------------------------------------------------------------------------

У них существуют какие-то договорённости. Гарри – занятой человек, да и жизнь Джима на последнем курсе, со всеми его занятиями и образом жизни, оставляет мало свободного времени. Поэтому о встречах они договариваются заранее.

Так и в этот раз. Гарри впервые пригласил Джима к себе в гости. Со всей их напряжённой дистанцией, сложными и непонятными отношениями (Джим так и не может ещё ответить себе на вопрос – зачем ему это? что это под собой подразумевает? Он знает только, что фасадные причины уже уступили место в привлекательности личности самого Гарри).

С момента, как они назначили эту встречу, утекло столько воды, что и не разберёшься во всём сразу. Джим решился уехать из страны. Джим решился плюнуть на Оксфорд. Джим во второй раз уничтожил что-то значимое в своей жизни без каких-либо основательных причин это делать.

Но отменять встречи так невежливо, и так грубо.

В день их встречи Джим освободился слишком рано, и совершенно не знал, чем себя занять. Он поскорей хотел, чтобы настал вечер, чтобы можно было уже увидеться с Гарри. И, если первое ускорить он никак не мог, то перенести второе – вполне.

Этот век радовал Мориарти всё больше и больше. Радовал, например тем, что данные секретной разведки уже можно было найти в сети. Немного безобидного, что никто никак не посчитает секретной информацией, и немного частного, что он без труда мог добыть с помощью своего персонального компьютера.

Дело за малым – получить персональное приглашение на закрытый приём, надеть ослепительный смокинг и прибыть вовремя. Как раз, когда представление уже началось.

Джимми берёт себе выпить и без труда находит в толпе глазами цель Гарри. Вычислить объект не является великим трудом: не первой значимости, не самое очевидное лицо, которое обязательно имеет приглашение сюда, и который о-бя-за-тель-но увлекается интересными делами.

Не сказать, что его японский идеален, но поддержать беседу с человеком, от которого зависит скорейшее открытие в Токио новой банковской корпорации, он в состоянии.

Местер Сатори оказывается весьма болтливым мужчиной, и обсуждение крупного слияния Sakura Bank и Sumitomo Bank занимает у них добрых двадцать минут. Отвлекаясь, чтобы отдать опустевший бокал «Манхэттена» официанту, он ловит взглядом Галахада, и опускает глаза с еле заметной улыбкой, прежде чем перевести взгляд на собеседника и снова включиться в разговор.

Его лицо, или, по крайней мере, имя, знакомо здесь, и это играет на руку. Тусовочный мальчик с родителями высоко в правительстве – вот его маркер на этот вечер. Вседозволенность, не обремененная денежными вопросами, напускная скука и столько нерастраченной молодости, что хватит зарядить тех, кто рядом. Кому посчастливиться оказаться рядом. Не личина и не прикрытие, пока что – в 2001 году – только он сам. Некоторая видимая его часть.

Повернуть голову и слегка приподнять подбородок. Всего каких-то пять с половиной дюймов – но умение держаться, и взгляд, именно они решают. Сдержанно улыбнуться японцам, будто извиняясь, что их разговор был прерван столь грубо.

– Я вернусь к вам позже, господа.

Отказать в танце было бы слишком странно. Да и Джим пришёл сюда именно за этим – увидеть Гарри на своём поле. Как ответное вторжение на чужую территорию. И Харт располагал основанием вести себя чуточку грубо.

Впрочем, насколько Джим имел возможность узнать, некоторая беззастенчивая, но очень мужская склонность к эпатажу вполне была присуща Харту в его обыденном поведении. Ровно столько, чтобы это не казалось вульгарным.

Проходя в центр зала, и устраивая ладонь на плече Гарри, он мимолетно думает о том, как забавно, должно быть, играли эти качества его спутника во времена сексуальных табу. Гарри Харт явно не был из тех, кто попирал бы собственные свободы в угоду чужой закостенелости.

– Вы прекрасно выглядите, – Джим вкладывает свою ладонь в предложенную ладонь Гарри.
В следующий момент Харт устраивает свою руку у него на лопатках, и притягивает ближе к себе, и начинает движение, ведёт их в танце. 
И Джим думает уже вовсе не о чужих выходках молодости, а о вещах более приземлённых и горизонтальных. Грудную клетку изнутри приятно щекочет волнительной близостью. Какие приятные банальности. Но терпение, Джим, терпение.

Менее приятные банальности: его кавалер находится на задании, и собственным жестом только что прикрыл видимую возможность добиться цели без обильных кровопролитий. Однако вряд ли Гарри волновала возможность пролития крови.

Джим следует в танце за Гарри, позволяя тому вести себя, и их. Его кавалер ослепительно красив в безупречном смокинге, и едва ли представим без него. Кажется, любой изъян просто не может быть рядом с таким совершенством. Исчезнет, сотрется, не сможет существовать в одном мире с выверенной безукоризненностью Гарри Харта.

Но изъян существовал. Более того, танцевал с идеалом, и прекрасно мимикрировал, подходя и под образ, и под подобие.

Была своя доля иронии, что по правилам их происхождения, и с пометкой на изменившиеся рамки приличия в современном мире, этот джентльмен стал бы идеальной партией для него. А для кого бы ни стал? Впрочем, собой Джим не манкировал, а в этих игрищах заинтересован не был в любом случае.

Его кавалер оказался прекрасным танцором. Тонко чувствующим партнера, музыку, зал. Безусловно, хорошее качество и для агента – чувствовать окружение в общем и частностях. Но не только он обладал здесь этим свойством.

– С вас не может отвести глаз половина зала, – Джим мягко улыбается, понижая голос на полтона. – И лишь четверо в первую очередь хотят вас убить. Не знал бы я, кто вы – случился бы повод задуматься, – он поднимает на Гарри лукавый взгляд, и смотрит ему прямо в глаза.

В отблесках софтов, будто и не скрываясь вовсе, в чужом зрачке пляшут безупречные, но такие знакомые черти.

Джим неровными толчками приходит в сознание. Его приводят в чувство чужие ладони, неласково касающиеся его лица. На щеке остаётся видимый след от пощечины. Джим отмахивается, убирает от себя руки, неосознанно, не открыв до конца ещё глаза. Где он? Где?...
— ...Шерлок? — Но Шерлока здесь нет. Зато есть нависший над ним Гарри Харт с тяжёлым, тяжёлым лицом. Джим дёргается от него в сторону. Голову, да и всё тело разом, тут же пронизывает шумной и липкой болью. Будто он наполнен ею до краёв. — Что?.. Где я?.. — Джим подслеповато оглядывается, отдёргивает от холодного пола ладони - а он лежит на бетонном полу - смотрит на них, не понимая... — Какого хуя, Гарри?

Оглядывается. Это какой-то промозглый подвал, или склад, или бомбоубежище. Острые бетонные стены, гладкий бетонный пол. Тут почти нет мебели, или хотя бы чего-нибудь, за что можно было бы зацепиться вгляду. Кроме Гарри.
В том же безупречном костюме, от которого режет глаза. Джиму холодно и его трясёт мелким тремором. Он не понимает... Почему здесь оказался, что делал раньше, и где предыдущий кусок событий, который привёл его сюда. Почему Шерлок? Он утыкается лицом в колени, обнимая себя руками, чтобы дать себе передышку, просто сделать небольшую паузу: внутренности крутит, холод комнаты и пола почти обжигает, голова кружится вместе с комнатой. Джим осторожно поднимает голову через долгие минуты.

Наверное, это были минуты. Джинса на коленке заляпана белым порошком. Джим проводит пальцами по пятну, и морщится от боли – на пальцах, кажется, ожоги. Шерлокшерлокшерлок... Шерлок! Его квартира, его друг, очередная порция героина.
Он думает вскочить, подняться на ноги (зачем?..), он даже помогает себе, опираясь рукой о колкую стену за ним, но ничего не выходит. До нелепого глупо кеды проезжаются по бетону и он шлёпается задницей вниз, разодрав, к тому же, руку.
Это очень больно. Он морщится, кусает губы, погрязая в этих мелких действиях, и дует себе на ладонь. Она грязная и вся в мелких царапинах, которые наливаются маленькими каплями крови. Глупо, глупо, как же блядски глупо... Джиму хочется заплакать. В горле собирается этот неприятный ком, но от приходит только чувство тошноты. Он вскидывает взгляд наверх, на Харта, вспоминая о том, что он стоит над ним. Вспоминая, что задал ему вопросы.
Увиденное ему не нравится.

-----------------------------------------------------------------------------------------

— Не буду извиняться, что отвлёк вас от дел, — говорит вкрадчиво с полуулыбкой на губах. И Джим забывается, забывается, вечно заигрывается. Господи, от его кавалера так и шибает сейчас опасностью, перед ним будто не мужчина в смокинге, а хищник перед прыжком. Все его неосторожные выпады – поймать агента с лицензией на убийство, чтобы снова стать источником главных неприятностей в семье, получить аргумент в детской игре. Дергать зверя за усы, проверяя границы. И вот она, zero point.

Джим одарён непомерной эмпатией, и она позволяет испытать сейчас весь этот спектр чувств, пронести через себя, вне зависимости от того, действительно хочет он это чувствовать или нет. Это требует нечеловеческих сил: страх (собственный, или сегодняшней маски), желание (обоюдное, и это приятно греет гордость), предчувствие скорой бойни, чужая железная воля рядом. Человек, держащий его в своих руках сейчас тоже думает слишком громко, тоже, как все ординарные люди, и Джима окунает с головой и в этот омут. Тяжело, правда, чувствовать это на себе, когда не очень ладишь с эмоциями или людьми. Но здесь потери возмещаются некоторой выгодой: маска мальчика, влезшего в неприятности не там и не туда, сидит на нём так же безупречно, как и его костюм. Ещё – он видит и понимает гораздо больше, чем ему показывают или дают понять. Даже не будь у него всего этого большого ума, тяжелого бремя гения, его трижды ненавистная эмпатия не спасла бы от умения видеть и понимать.

В духе дурной рекурсии: Гарри знает, что Джим знает, что будет происходить в этом зале в самое ближайшее время. Джим знает и об осведомленности Гарри. Гарри, в свою очередь, не должен уступать в знании и здесь. И вот с этим, здесь, на этом витке спирали до Джима доходит осознание: он действительно знает. И не пытается его оградить, убрать из зоны поражения. Вот здесь сладкий страх глупой личины смешивается с его собственным. Джим жмурится от лёгкого покалывания в загривке, животе, на кончиках пальцев. Слегка опускает голову, чтобы скрыть это от лишних глаз – взгляда Гарри в том числе. Хотел увидеть, как перед тобой красуются? Получи места в первый ряд.

Вся эта история гораздо старше того вечера в приёмной ателье. Тогда, в безопасном коконе родного дома, тогда – во время, когда возраст оставлял ему возможность считаться непричастным, Джим не упускал случая прикоснуться к этой не имеющей себе равных безупречности. Бессознательные ли, осознанные, провокации всегда сходили ему с рук, всегда спускались на тормоза чужой, взрослой силой. Непременным спутником тогда было обращение «мистер Харт», и никогда, даже в четыре года – дядя Гарри. Это болезнь определённого круга людей, которого считают высшим: он чертовски узок, а ты всегда открыт перед ним как на ладони.

В четырнадцать лет и в самом буквальном смысле как на ладони перед Гарри Хартом оказался сам Джим. Для справедливости: в этом не было никакой грязи, почти ничего предосудительного. Вне протокола: возможно, именно поэтому в нём клокотало это малопонятное чувство обиды. Но сейчас, вернувшись к оставленной точке вновь, его явно не собирались оберегать от грязи. Гораздо более мерзкой, по мнению Джима: багряных рек он не любил.

Вот, значит, как. Хороший повод привести в чувства заигравшегося оппонента. В Джиме подогревается лёгкая злость, смешанная с азартом: нет, ни за что, оказаться вашей постельной грелкой, или готовым испуганным мясом – спасибо, мистер Харт, в моих планах нет места этим банальностям.

Музыка смолкает, и они останавливаются. Джим отстраняется с мягкой улыбкой, выскальзывает из ладони Харта, из его рук.
— Вы умеете вести партнёра, — лёгкий смешок и свои черти в глазах. — С нетерпением жду продолжения.
Джим не спасается бегством, позволяет дойти им до барной стойки, и в воздухе уже звенит нарастающим напряжением. Джим берёт себе новый сладкий коктейль, наблюдая за залом и тем, как за ним наблюдает Гарри – с украдкой.

— Надеюсь, у вас нет болезненной нужды в контроле, — Джимми обращается к Харту вполголоса, будто и не всерьез, и топит ухмылку в бокале. — С ней вам будет нелегко. — Джимми облокачивается спиной на стойку, наблюдая за залом – в нём уже началось то самое, нехорошее движение. Еле уловимое, но только на пару мгновений. Этого времени хватает, чтобы допить свой напиток, с интересом разглядывая Гарри, с уже нескрывающейся дьявольщинкой во взгляде. И не упуская боковым зрением движения японцев.

Удивительно синхронно: пальба начинается в тот же миг, как звучит лёгкий звон поставленного на стойку опустевшего бокала. Джим заходит Гарри за спину, дожидаясь, пока происходящее нарастающее действо в зале не увлечёт и его партнёра.
Тихое и прощальное на ухо, — Агенты ведь умеют отпускать?.. — И Джимми растворяется, как фокусник, безоружный, в этой сцене из итальянского фильма.