Чужой дом, восстановленный по чужим фотографиям, собранный, как старый разбросанный паззл, из чужих вещей – самое родное и самое лучшее, что было когда-либо в жизни Килгрейва. Он обходит его еще раз, с невыразимой нежностью касаясь фарфоровых фигурок на полке, точных копий тех, стоявших здесь больше десяти лет назад; не глядя нащупывает подушечкой пальца едва заметную зарубку на дверном косяке – и улыбается. Джессика. Он почти добился своего. Она снова под одной крышей с ним и практически по своей воле (маленькие уловки с Альвой и Лораном не в счет). Он вернул ей дом, её самые счастливые воспоминания, и здесь они тоже могут быть счастливы. Наверное.

Ожидание и неизвестность хуже любой пытки. Минуты впиваются под кожу, как тонкие иглы шприцов в руках горячо любящих родителей. Килгрейв не любит боль. Еще больше ему не нравится это неприятно знакомое чувство брошенности. Избавиться от засевшего глубоко внутри сомнения, что Джессика его обманула и улизнула из золотой клетки, не выходит, и ее полуулыбка на любимой фотографии кажется как никогда издевательской. Кевин снова – десятилетний озлобленный от отчаяния и боли мальчишка, Килгрейв снова – оставленный умирать под перекореженным остовом автобуса безответно влюбленный. Напоминание о собственной слабости, о своей уязвимой привязанности злит, поэтому он принимает кое-какие меры.

– Смотрите в окно, пока не придет Джессика, – цедит он напуганной прислуге, нервно барабаня пальцами по ручке кресла. – Проморгаете ее – придется снять друг с друга скальп.

Нет, Джонс не могла его оставить, едва-едва открыв перед ним новые границы. Изменить мир к лучшему, искупив прошлые ошибки, направить его силу на добрые дела – ха, как вам такой поворот? Килгрейву нет дела до других людей, но Джессике – есть, и ради своей малышки Джесси он готов сделать вид, что и ему не все равно. К тому же искренняя благодарность – это, оказывается, так приятно. Намного приятнее разбрызганных по стенам мозгов. И он почти не пытается манипулировать ею, предлагая это необычное, внезапное, сумасбродное сотрудничество. Килгрейв действительно готов меняться ради Джессики Джонс, пусть она, кажется, в это практически не верит.

Зато он знает, что Джессика ни за что не станет рисковать чужими жизнями в обмен на собственную, и оказывается прав – поздним вечером, когда повар и домработница уже плачут, умоляя разрешить им закрыть глаза, Джонс возвращается в дом.

– Надо же, – широко улыбается Килгрейв, знаком разрешая прислуге уйти. – А я уже подумал, что ты опять сбежишь. Не захочешь брать на себя ответственность.

Ему не надоедает напоминать: в этом доме он не единственный виноватый, а Джонс, при всей её геройской добродетели, почти дважды убийца. Разумеется, это отольется ему потом горючими пурпурными слезами – у малышки Джесси наверняка есть что-то на уме, едва ли она пошла бы на такой риск без запасного плана.

– Тебе не понравился дом, который я сделал для тебя? – он огорчается совершенно искренне, вздергивая брови жалобным домиком. Единственный раз, когда он думал не о себе, когда по-настоящему старался для другой, остается неоцененным – непривычно, но этой Джессике неприятны его подарки, даже сделанные действительно с душой. – И куда мы поедем из Нью-Йорка?

На самом деле ему все равно. Килгрейв не прикипает к месту, он страдает болезненной привязанностью к одной только Джонс. И какая, к черту, разница, куда она его увезет, если взамен обещает быть рядом, начать все сначала, воскресить разбитое под колесами автобуса «мы»?

– Хорошо, – он пожимает плечами и изображает на лице равнодушие, – как скажешь, завтра пойдем к судье, пусть снимет с Шлотманн обвинения, или что там нужно… Только у меня тоже есть условие: ты больше не бросишь меня и не будешь пытаться меня убить.

Его улыбка, искренняя, теплая, почему-то не сулит ничего не хорошего.[NIC]Kilgrave[/NIC][AVA]http://i76.fastpic.ru/big/2015/1210/00/38343bef9badc6577e96c391c06ffc00.png[/AVA][STA]smile, Jessica[/STA][SGN]
I am a human being capable of doing  t e r r i b l e  things
R U N[/SGN]