Именно в тот момент, когда Роман думает, что с ним ни за что не произойдет ничего хорошего, что с ним вообще ничего больше не произойдет, потому что это не город - трясина, названная городом, с каждым годом всё сильнее подчиняющая своему внутреннему унылому круго[болоту]вороту времени, а он - всего лишь никому не нужный сам по себе маленький богач, кто-то где-то решает, что в его жизни было слишком мало приключений, звёзды вальсируют в ночном небосводе, вероятнее всего, выстраиваясь в схему, вырисовывающую полный пиздец (ох, если бы мы все верили схемам), а наследник состояния Годфри просыпается посреди ночи, растрепанный, потный и охренительно растерянный, явственно ощущая запах крови, который тянется за ним из только что растворившегося сновидения. И этот запах преследует его неотступно, наполняя весь этот долбаный город истомой, наполняя его жадным любопытством - а что, если? Если провести острым лезвием на собственной руке красную границу между прошлым и настоящим. Если попробовать рассказать людям о том, чего ему хочется, но утвердительным тоном, почти приказным, после каждого рассказа проводя под носом, пачкая пальцы красным - наверняка, эти кровотечения - последствия от давнего пристрастия к кокаину. Если с головой окунуться во вроде бы не касающиеся его светлой персоны проблемы, но на самом-то деле это его город, он не позволит случаться здесь подобному дерьму. Пока ещё не знает как, но точно не позволит. Если не побояться впустить в свою жизнь другого человека, которого Роман, оказывается так давно ждал, а этот человек топтал землю так далеко от него. Может быть, завтра он снова сорвётся с места, выберется из этого болота, и отправится искать свою судьбу в другом краю. Может быть, вчера он сбежал откуда-то ещё. Но сегодня... сегодня он здесь. И пока Годфри разрывает между желанием сказать "беги отсюда, пока можешь" или "куришь? может по одной на большой перемене?", в голове слухи, сплетни, домыслы, непонятные сны формируются, сплетаются в вопрос, который попадает к Питеру на парту в виде смятого клочка бумаги.

Can I watch?

И мир останавливается, чтобы в следующий момент сорваться в новое путешествие на четвёртой космической скорости. В его жизни не происходило ничего, а теперь там есть всё, превращающееся в одно большое приключение, в одну большую свалку, и всё это принёс он один. Какого чёрта, Питер? Роман ничем не может объяснить странное влечение, которое испытывает к Руманчеку - он хочет знать его мысли, ощущать его расположение, обладать его доверием. И сам Годфри доверяет ему с первого разговора, с того момента, как спрашивает, не Питер ли убил первую жертву? Ведь поговаривают, что он оборотень. И казалось бы, что нужно чувствовать страх в такой момент, вызнавая у потенциального убийцы и зверочеловека подобное, но тогда Роман чувствует только то, что внезапно оказался в нужном месте, в нужное время, рядом с нужным человеком. Вскоре он уже не представляет как жил до Питера, что делал без их саркастичных, порой изрядно идиотских, порой немного унизительных, но весьма откровенных разговоров, без их расследования, без попыток вечно вляпаться в ещё большее дерьмо, чем то, в котором они оба уже увязли по уши. Годфри довольно скоро признает в Руманчеке родственную душу, хотя, казалось бы, нет пропасти шире и глубже, чем та, которая есть между ними. Во взрослой жизни, будучи уже состоявшимися людьми, они, скорее всего, прошли бы мимо друг друга, никогда не узнав, какими могут быть тайны на двоих. Их общие тайны. Тем отчаяннее тот факт, что два несовершеннолетних придурка пытаются поиграть в детективов и ходят по краю пропасти, где бродит и искомый варгульф, и уже творит историю, которая не особенно приятно отразится на каждом. Но рядом с Романом Питер, а значит, уже поэтому ему нечего бояться. Помимо того, что он бы и сам попробовал прикончить безумного волка. Потому что вдруг следующей станет Лита? Или Шелли? Или ещё одна девчонка из группы поддержки, с которой Роман успел потусить в прошлом? Годфри чувствует, что не может остаться в стороне от всего этого, но и как разобраться в этом он не знает. Помогают истории Винса, которые он с восторгом слушал, и рассказы Питера, которые он восхищенно слушает сейчас. Помогает доверие Руманчека, который открывает свою сущность, не особенно долго думая. Это даже больше, чем то, о чем мечтал Роман. Это больше, чем кто-либо из обычных людей может получить. Именно с Питером Роман впервые чувствует себя особенным. Ему кажется, что Питер не просто товарищ по следствию и друг, но брат, причем, близнец, который просто потерялся где-то давным-давно, а сейчас, наконец, вернулся к нему. Иногда им даже не нужно что-то говорить вслух, чтобы другой понял. А одинаковые мысли и сны вовсе довольно быстро вошли в норму. Нет, они до сих пор были необъяснимо необычны, но осознать их двоих без этой уникальной связи теперь невозможно. Этого понимания, этой тонкой настроенности на одну волну, осознания себя через другого хотелось ещё и ещё. Так же, как Роману хотелось посмотреть на своего друга в полнолуние снова. И, наверняка, этого же будет хотеться потом. Впервые наблюдая за превращением Питера - смертью Питера-человека и рождением Питера-волка, Годфри думал, что это самое чарующее и восхитительное зрелище на свете. Пожалуй, до того дня он не особенно верил в магию или что-то подобное. И даже сейчас у него в голове с трудом укладываются оборотни и всё происходящее. Но Роман знает - всё это творится на самом деле, и от этого реальность подёргивается зыбкой дымкой сна. Случиться может что угодно, ведь... они уже проснулись или всё ещё спят? И когда Питер спрашивает:
- Ты уже насмотрелся или хочешь еще?
Роман разумеется хочет ещё, ему нужно ещё, чтобы снова убедиться в том, что это всё же реальность, далёкая от грёз, которые они, как и жизнь, так же делят на двоих. А ещё потому что превращение Питера - это красиво. И эта волшебная, таинственная красота не для слабонервных. Получается, что это вообще "представление" только для Романа, потому что Руманчеку в это время явно не до наблюдения за собой со стороны.

Годфри был не менее напряжен перед превращением, чем Питер. Теперь, когда он знает, как это происходит... Роман несколько опасался за друга - вдруг и природа не всегда может повторить столь сложный процесс без единого сбоя? Вдруг в лес действительно придут те, кто кричал, что Руманчек оборотень, и объявят охоту за головой ни в чём не виноватого цыгана? А ещё... а ещё, конечно, это была боль Питера, которую и Роман ощущал почти физически - в эмоциональном плане он точно переживал это вместе с ним. И даже думал временами, что понимает его. Когда внутри просыпался всепожирающий голод, пустота, не понятная, ничем не заполнимая, бездна, жаждущая... крови. А потом жажда ненадолго утихала, и всё временно становилось на свои места - Питер уникальный, а Роман так, чуточку не такой, как все.
- Как ты думаешь, что случится сегодня?
Такие вопросы, как правило, не могли нести с собой ничего хорошего.
- Ничего плохого, если не накаркаешь? - Ответил вопросом на вопрос Роман. На самом деле он с одной стороны искренне надеялся, что ничего плохого действительно не случится, а с другой его будоражила мысль о том, что в лес они сегодня пришли не зря. Что они принесут в жертву несколько часов спокойствия и сна, и получат в награду за это их очередное общее воспоминание. Годфри вновь с замиранием сердца смотрел на то, как происходит превращение его друга в его волка, и приготовился к тому, чтобы быть покинутым на некоторое время - Питер разминался, бегая по лесу, но Роман не предполагал, что это произойдет настолько быстро. Оборотень торопливо подобрал последний кусочек собственной плоти, а затем спешно развернулся, и кинулся прочь, будто что-то услышал или почуял, и Роман готов был поклясться, что перед тем как Питер скрылся из виду, он слышал его недовольный рык. Или это всё игра воображения, и Годфри зря сейчас бежит за волком (которого всё равно не догнать) по стремительно темнеющему лесу?

Время останавливалось в тот момент, когда начиналось обращение Питера - всё отходило на задний план, уступая сверхъестественному перевоплощению; природа тихо пела шелестом листвы деревьев, поддерживающих небо, пела шёпотом травы под ногами, призывая отправиться в путь, пела то завывающим, то рокочущим криком ветра, несущим отголоски былых и нынешних легенд о луне и подвластных ей... Природа пела песню забвения для павшего человека и песню приветствия для восстающего из его чрева волка. Эта песня была лишь для одного - для Питера, но Роман тоже слышал её. Кажется, в первый раз он услышал её во сне. И сейчас, не из страха сорвать таинство перерождения, но из уважения к нему, Годфри замирал, поражённый увиденным действом. Особо стараться не мешать не нужно было - Роман был благодарным зрителем, и пропускать что-либо из-за невнимательности или чего бы то ни было, он был не намерен. Годфри выжидающе улавливал каждый всполох боли, пронизывающий его друга, каждую ломающуюся с хрустом кость, каждый напряжённый вдох и выдох Питера, раздающийся иногда с тихим вскриком, словно пока ещё человек ненадолго перестаёт контролировать себя и позволяет вырваться слабости, отчаянию, боли. И не смотря на столь трудное погружение в другую реальность (волки ведь воспринимали мир не так, как люди), Роман был уверен - наблюдай он это ещё не единожды... его всё равно будет очаровывать жестокое и прекрасное превращение Питера.

И его всегда будет манить то, что происходит после. То, чего ему самому никогда не увидеть и не ощутить так, как это видит и ощущает Питер. То, чего лишены люди и то, что приходит к нему лишь во сне через Руманчека. Но и в своём человеческом обличии Годфри кое-что может ощутить... Например, пробежаться по ночному лесу вслед за убегающим невесть куда Питером, несколько раз получить по холеному лицу ветками деревьев и кустов, спотыкаться, раз за разом попадая длинными нескладными ногами в ямы, наскакивая на кочки, ломая попутно иссохшие палые суки и всё те же ветки разнообразной флоры, вспоминая такие слова, которые, кажется, раньше и не знал, наделать зацепок на безумно дорогих брюках... Да и пошли они нахрен! Можно подумать, что если он бы их берег, то Оливия не вертела бы его в примерочной портного, как какую-то бездушную куклу, пытаясь слепить из него подобие своего собственного величия. Сейчас Роман может забыть обо всей этой неважной шелухе, и просто чувствовать себя живым. Чувствовать себя свободным. Просто бежать в лунной темноте леса, наполненной тихим шорохом травы, веток и листвы под лапами Питера, похрустыванием того же самого под его собственными ногами, разрываемого природного пространства его же запыхавшимся дыханием. На несколько мгновений Годфри кажется, будто он не только не видит передвижения Руманчека, но и не слышит, но ему всё равно удается бежать в верную сторону - интуитивно, как во сне, где всё вроде бы и так известно, но предсказать будущее ты не можешь. Только как можно меньше уклоняться от нужного курса. Голова Романа постепенно пустеет - кто бы мог подумать, что подобное времяпрепровождение может служить отменной терапией? Ему сейчас совершенно наплевать на то, что ему выскажет мать, когда увидит в каком виде он вернулся домой - она действительно хочет услышать, где он видел эту её заботу, это её давление? Мальчишки должны иногда изваляться в грязи, получить оплеуху, ввязаться в приключения... он же живой человек, в конце концов, хватит уже засовывать его в витрину, как музейный экспонат! Ему наплевать на то, что Шелли снова грустит и отчаянно пытается в своей грусти отвлечься, разыскивая среди близких проблемы, которые она может решить... Это пройдет, хандра обязательно отступит... Кому, как ни ей, знать об этом? Годфри наплевать на то, что Лита беременна - да какого хрена? В их семье пополнение, и уж чёрт бы с ним, от кого. Хотя... Когда Роман узнает кто это, то обязательно его убьет, потому что никто не смеет трогать его сестру, да ещё таким странным образом, споил он её что ли? Нет, ну не может этот кто-то действительно быть ангелом, правда?! Годфри плевать, что завтра они будут засыпать на уроках, может ну её, эту школу? Никому не мешали прогулы, порой, даже становящиеся систематическими... Ему даже наплевать на то, что Руманчек не сразу проникся к нему доверием и согласился принять его дружбу - это и обидно, конечно, но с другой стороны, а как он сам бы поступил на месте Питера? Главное ведь... потом они уверились в том, что им нужно общаться, не так ли? Или же Роман отправится к психиатру на сеансы гипноза, чтобы не видеть этих чёртовых медуз, грёбаную змею и прочие дикие образы во сне... Да нет, конечно, он никуда не пойдёт. Эти сны - самое невероятное, что случалось с ним, может, за всю его жизнь! Однако, сейчас всё это было совсем неважно... Ныне имело значение слышать ветер, свистящий в ушах, совершить рискованный манёвр уклонения от веток, перепрыгнуть яму... Вот блин, и угодить в ещё одну... И верить Питеру настолько, насколько это вообще возможно. Они же не просто так здесь местную фауну распугивают?!

У Годфри никогда не было страховки в виде кого-то. Он - старший, он отвечает за то, что происходит с Шелли и Литой. Так или иначе, девчонкам часто пригождалась помощь Романа. Хотя нужна она была бы, если бы его вообще не было? Годфри и в отношении Питера местами чувствовал то же самое. Желание защитить. Правда, фору этому чувству давало дикое любопытство, необходимость докопаться до истины и жажда быть защищённым. Вряд ли бы он смог сдать Руманчека кому-либо, даже если бы тот действительно оказался виноват. Скорее бы попробовал разобраться сам. Как? Вопрос хороший. Но сам. Он же привык быть самостоятельным. Быть старшим.

На самом деле, одно время Роман думал, что ему хватит гнева, клокочущей ярости внутри, чтобы разобраться с убийцей один на один. Ведь тот убивал девушек этого города, его, Романа, девушек, в его, Романа, городе. Всё это он понял далеко не сразу. Бравое заявление о том, что его бесит его собственная фамилия, тиснённая, начерченная, прописанная, выжженная, на чуть ли не любой недвижимости, в сознании любого горожанина - было правдой. До усрачки надоедает видеть на каждом углу то, что досталось тебе от отца, которого при этом нет рядом. Будто бы этот город стал им, заменил его, растворил в себе. А Роман стал ещё одним из достижений империи Годфри. Ещё одним заводом или дорогой вещицей, которой боялись, не особенно любили, но были вынуждены терпеть. Ему всегда хотелось понимания, но он никогда специально не искал его. Куча знакомых, даже приятелей - это не те, с кем Роман был готов делиться чем-то личным. И это были не те, кто был готов понять тяготы самого богатого школьника в пределах этого штата, а может и нескольких соседних. В какой-то степени Роман сам отталкивал их, со своей стороны не понимая их тоже. И потом как гром среди ясного неба, удар шаровой молнии - непонятное охренительное чувство родства. Не просто с первого разговора, а с первого взгляда. Мозаика сложилась воедино, стало возможно увидеть пейзаж через запотевшее стекло. И от того, что рядом был тот, кто тоже готов ринуться в бой - приходило удивительное ощущение уверенности в правильности творимого, приходило бесстрашие. И в то же время внутри теплился какой-то с ума сводящий ужас. Ужас от того, что тот, кто навредил стольким девушкам, однажды навредит Питеру. Он не раз виделся [снился] Роману растерзанным, особенно, накануне этой прогулки в лесу. И Годфри вспоминал этот сон, когда не знал, что с Питером и где он. Ещё и поэтому важно быть рядом. Не только чёртов город имеет значение. Не только этот варгульф и бедные девушки, но ещё и Руманчек, чёрт бы его побрал.

И будто в подтверждение этим мимолётным мыслям, отвлекающим от дороги, отвлекающим от преследования - Роман уже точно уверен, что это ничто иное, как преследование - Питер идёт за ним, идёт за варгульфом, оглушительный взвизг тормозов, яркий свет фар, выхватывающий из пространства леса участок дороги, на котором оказывается Годфри. Полиция патрулирует окрестности, и надо же было им проезжать именно здесь и именно сейчас, грёбаные служители закона! На самом деле, у Романа камень с души сваливается, потому что эти придурки не наехали на ещё одного придурка, который сейчас стопроцентно схоронился в кустах, и смотрит на происходящее безобразие из своего импровизированного укрытия - Годфри заметил его, прежде, чем обернуться к полисменам. С одной стороны, он благодарен Питеру за то, что тот его не бросил, а с другой оценивает трезвость этого решения - Руманчек мог бы поймать варгульфа. Вот только вопрос в том, что сделает бешеный волк с его вполне себе нормальным волком, если они сойдутся в схватке? Нет уж, пусть лучше подождёт... это отличная мысль. Такая же отличная, как та, которая не дошла до них раньше - взять оружие. А теперь вот, выясняется, что может и не зря не дошла - стали бы они слушать Романа, который бегает по лесу с топором или ружьем в то время, как численность прекрасного пола Хемлок Гроув сокращается всё больше и больше? Но сейчас они должны выслушать его, обязаны, мать их, как и посмотреть в его, сузившиеся от яркого света зрачки, запоминая всё, что он им скажет:

- Добрый вечер, офицеры, - ему не хочется с ними церемониться, но лучше соблюсти все условности, и спокойно отослать их подальше как можно быстрее. Один из полицейских, вышедших из машины, направляет луч своего фонарика прямо в глаза Роману.
- Парень, ты что тут забыл в такое... Твою мать! Годфри? Какого хрена?
- Никто не говорил, что нельзя прогуляться на ночь, - Роман лишь пожимает плечами, как бы невзначай подступая к одному из них ближе. Однако, у полиции свои взгляды на происходящее:
- Вообще-то, в городе введён комендантский час. Давай-ка, садись в машину, твоя мать, наверняка, заждалась тебя, - тощий коп обходит машину, приветственно открывая заднюю дверцу.
- И уже нагрела молочка ко сну. - Тихо хмыкает второй, от чего у Романа появляется острое желание его придушить. Но он лишь ещё ближе подходит к толстому копу, и
- Вам нет никакого дела до того, что я тут делаю. Вы не хотите иметь дела с Оливией. Мы сейчас просто разойдемся и вы не будете обращать внимания на то, что видели меня сегодня здесь. Так ведь?
Годфри старается не думать о том, видели ли они Питера, но на всякий случай добавляет:
- Здесь совершенно ничего интересного.

Роман чувствует, как внутри него всё напрягается, как густая тёплая кровь требует выхода наружу, как ему нужно продолжить путь - ноги едва ли не пружинят от физического и морального перевозбуждения. Он старается не думать, что они потеряли драгоценное время, что варгульф за это время мог уйти, что он, может быть, сейчас раздирает свою очередную жертву на куски. Он старается об этом не думать, но это всё равно настойчиво лезет ему в голову. Коп медленно проговаривает за Романом его же фразы, а затем медленно поворачивается к автомобилю, а тощий, в этот раз избежавший столкновения с даром убеждения Годфри, скептически смотрит на коллегу, столь же медленно захлопывая дверцу пассажирского сиденья.
- Погоди-ка...
Но Роман уже плавной тенью скользнул к нему, стараясь ничем не показать, что голова начинает раскалываться, - вам ещё нужно объехать весь город до рассвета. Ни к чему возиться с одним-единственным человеком, который сам способен найти дорогу домой, - тощий молча кивает, и садится в машину, а Годфри даже не дожидается пока они отъедут, лихо сигает в те кусты, где в последний раз видел Руманчека, едва не сшибая его самого.
- Питер? Давай, вперёд... - Роман проговаривает это чуть скомканно, вытирая рукой кровь, хлещущую из носа так, будто по нему с силой врезали.