Хлоя — открытая книга, ходячая бомба мгновенного действия, по лицу которой можно прочесть все, что у нее на уме, и Макс видит, как та поворачивается к ней и хмурится, сжимает ее ладонь. Макс понятна ее реакция — как и понятно ее нежелание, чтобы Колфилд бросала призвание всей своей жизни. Она и сама с ней согласна — хочет с ней согласиться, но в голове еще слишком яркие образы чтобы спокойно брать камеру в руки и не вздрагивать от щелчка затвора, от наполняющих голову воспоминаний: тихих шагов по чисто-белому полу, силуэта на фоне темно-серых стен; голоса его, вкрадчивого, довольного, легко переходящего на яростный, хлесткий крик, торопливые — успеть поймать кадр — движения, жесты, взгляд этих глаз, которые бы Колфилд с удовольствием вырвала. И сама она — слабая, связанная, беспомощная, скованная ужасом и наркотическим действием. Сколько раз она перематывала, оказываясь все такой же прикованной к стулу, прежде чем выбралась из этого ада? И сколько еще времени пройдет, прежде чем она сможет восстановиться, полностью от произошедшего отойти? [SGN][/SGN]
Едва не срывается в ответ комментарий, раздраженный и полный измученности: о какой Макс говорит Хлоя? О той, которой она знала до начала недели? Так они не общались пять гребанных лет, и она уже не тринадцатилетний подросток. О той, которой она стала в итоге? Прайс не может даже представить, сколько всего ей пришлось пережить, чтобы сейчас стоять перед ней и видеть ее живой. То, что она слышала — лишь ничтожная часть всего. Всего, что теперь остается исключительно в ее голове, всего, что было разделено с сотнями альтер-Хлоями, о которых нынешняя, единственная и настоящая, не имеет понятия. Макс отпускает ее плечо, нервно сжимает ладонь в кулак. Воспоминания смешиваются, грани между ними стираются — что из всего было пережито именно с ней? Макс заигралась, без конца перематывая, и от старого-доброго дневника, служившим для нее ориентиром, остался разве что пепел в проявочной... Макс трясет головой — нет, он цел, он должен был остаться в ее сумке.[AVA]http://s2.uploads.ru/HIG7A.gif[/AVA]
— Мне нужно время, чтобы прийти в себя, — наконец, отвечает, заставляя себя сдержаться и не срываться на Хлое, осознавая, что сейчас и незначительного повода достаточно, чтобы впасть в окончательное отчаяние и истерику. И сколько еще времени, подмечает не ее голос внутри, необходимо опять? Сколько еще она будет бежать от ответственности, жалеть и оправдывать себя? Естественно, она поступает исключительно хорошо и во благо других — точнее, себя. Естественно, она пережила столько всего, что заслужила награду — остальные пусть умирают под обломками зданий, с переломанными костями. Естественно, она герой — таких проклинают и имя их забывают. Естественно... — Ты нужна мне, — возражает мгновенно, едва слышит, о чем вопрошает Хлоя, и видит, как с ее лица исчезает, едва появившись, улыбка. Она хочет сказать ей что-то, подбодрить — делает шаг вперед, но тут же вздрагивает, едва не шарахается, когда Хлоя срывается и хватает ее за плечи, резко дергает.[STA]future rust, future dust[/STA]
Макс мелко дрожит, остолбенев и разом потеряв способность адекватно мыслить — ей становится на мгновение-вечность по-настоящему страшно, и этот испуг, мгновенно ее сковавший и отпустивший с первым раздавшимся всхлипом, только доказывает, что воспоминания по-прежнему никуда не деваются и страх перед чужим гневом ее все еще преследует. Колфилд с явным трудом собирается с мыслями, по-прежнему ощущая боль от чужой хватки, беспомощно и безмолвно смотрит, как Хлоя отступает, опускается на пол, раздавленная осознанием происходящего и собственного бессилия. Реальность такова, что дерьмо случается — и остается в прошлом, но Макс за последние дни переживала одни и те же моменты добрый десяток раз — разве теперь оно, настоящее, имеет значение? Гримаса, схожая на болезненную усмешку, на мгновение искажает лицо — несомненно, и это она уже видела несколькими днями ранее.
Макс уже видела это — миниатюрное затмение в ясных глазах, исчезновение надежды и блеск подступающих слез. Макс уже знает, что будет затем: Хлоя почувствует себя слабой, беспомощной, сожмется в комок и пожелает исчезнуть. Захочет оказаться там, где нет лучших подруг, исчезающих на пять лет и умирающих от передозировки, где нет ненормальных, абсолютизирующих невинность, где нет горы трупов и разрушенных торнадо домов. И Колфилд чувствует: она хочет, безумно хочет утешить, дать Прайс возможность начать новую жизнь, больше не испытывать боль и не оставаться одной — ради этого перекручивался, ломался ход времени, ради этого было перепробовано десяток альтернатив, ради этого... Макс поставила ее выше всех. И ни за что, никогда не должна об этом жалеть. Даже если строить их будущее приходится, идя по костям и показывая средний палец вселенной. Макс не участвует в революции — она и есть революция, не пожелавшая смириться с ходом вещей и решившая, что может сама распоряжаться судьбой. Распорядилась. Может, теперь мир подскажет, как смыть кровь с рук?
Разве в новинку ему, позволяющему убивать в уборных подростков, доводить их до самоубийства, зарывать их тела на свалках, накачивать дрянью и говорить, что это — искусство? Но разве Макс не такая же, ради желаемого решившая всем пожертвовать? И абсолютно верно, точно подмечает Прайс: стерто все, ничего не осталось. Колфилд исчезла из ее жизни на пять долгих лет, чтобы в итоге вернуться и снести ураганом все, что было подруге дорого. Кроме себя. Остаться в итоге подле, привязать к себе, зациклившись на идее-фикс: доказать, что заслуживает прощения, дружбы, любви, доказать, что может для нее что-то сделать, доказать, что она поможет во всем и никогда не оставит. Разве не чувствуешь, как тебя душит ревность? Не Рейчел Эмбер «была здесь», а Макс Я-Расхерачу-Время Колфилд. И все, что может предложить Хлое Макс — остаться с простреленным животом на грязном полу уборной или жить дальше, ломаясь под тяжестью воспоминаний. И никакого рая вместе с Эмбер, о котором с пренебрежением рассудил Джефферсон. Никакого мира, где все хорошо и где можно забыть обо всех проблемах.
— Хлоя... — зовет негромко по имени, разом растеряв и подобие раздражения от ее предыдущих слов, и невольный, мимолетный испуг, когда она сорвалась, не выдержав. Макс опускается рядом на землю, вновь касается, проводя ладонью по плечу, желая обнять, но сдерживаясь, понимая, что подруга еще хочет высказаться. Именно Хлоя единственная, кто вмешался, не позволил не-Макс играться с ее сознанием, добить ее пониманием, сколько дерьма она натворила и уже не может исправить. Мир, взмахом руки контролируемый, кажется зыбким, постоянно меняющимся — слишком быстро, чтобы она успевала, чтобы перестала чувствовать страх перед ним, необъятным, непредсказуемым и жестоким. Может, потому и пряталась постоянно, наблюдала за ним через видоискатель и не решалась взглянуть своими глазами, пытаться влиться в его течение. Та же Прайс за пять лет изменилась — а Колфилд осталась такой же, не решающейся преступить свою бесхребетность, инфантильность, наивность.
«Меня-то ты смогла спасти, Макс».
«Значит, пора перестать оглядываться назад».
— До тех пор, пока мир не будет у наших ног, — перефразированное, неожиданно выплывшее из воспоминаний, когда они, два малолетних преступника, прокрались на территорию Академию, решили обчистить директорский кабинет и заодно побывать в школьном бассейне. — Главное, чтобы мы были вместе, — в груди поднимается уже знакомое чувство, такое теплое и глубокое, что выражалось до этого в бесконечных «нужно спасти» и просто «ты мне нужна», в «приоритет номер один» и «это судьба». И Макс чувствует — замирает, услышав признание, наконец, очевидного, — что вновь обретает уверенность, решительность в достаточной мере, чтобы вновь поддержать сидящую рядом синеволосую девчонку, не позволить ей быть окончательно погребенной отчаянием. — Знаю, — произносит твердо, держит ее за плечи и смотрит прямо в глаза. — Потому что я тоже люблю тебя, Хлоя, — пауза на сдавленном, рваном выдохе, заставляя себя не задумываться, каких титанических усилий требуется, чтобы заглушить прежнюю робость. Не сейчас. Не в этот момент. — Потому что я не могла тебя потерять. Ни в одном из времени, в котором побывала. Ты — та, ради которой я готова на все, — Макс определенно не тот человек, который с легкостью рассуждает о чувствах, но за последние дни слишком уж часто ей приходилось — часто сквозь слезы — говорить Прайс, как она ей дорога.
— Мы начнем все сначала, — уголки губ тянутся вверх в робкой, несмелой улыбке. Она подается вперед, заключая Хлою в объятия, в осознанном жесте защитить ее от внешних угроз и невзгод, от выедающих разум воспоминаний. Смутно, на грани сознания Макс понимает, что могла бы говорить не так ласково, что могла бы ради приличия рассердиться и сказать девушке не раскисать, собраться с силами, но Колфилд осознает, что просто не может разозлиться на Хлою по-настоящему. — Будет трудно, но мы справимся. Может быть, у нас нет ни денег, ни образования, но все это можно получить. Главное, что мы пройдем все это вместе, и все будет хорошо, — Макс не думает о том, насколько избито и идеализировано все это звучит, и в ее голосе, смягчившемся, раздающимся над ухом Прайс, слышится искренняя надежда, вера в лучшее. Вряд ли получение высшего образования может быть тяжелее всего, что им пришлось пережить за последние дни. — Капитан Прайс, соберитесь, — позволяет себе шутливый тон — и крепко обнимает самого дорогого человека на свете. И почему нельзя построить еще один пиратский корабль, прямо как в детстве, и закрыться от всего мира?
Отредактировано Max Caulfield (2015-12-12 14:20:06)
