Лучшие идеи в жизни Акки всегда рождались одним из двух способов: либо на спор, либо от больной головы. И сейчас, кажется, ее безумие достигло апогея.

Споры вряд ли привели бы ее на пустую, не считая пары замешкавшихся пассажиров, платформу станции метро - она даже не помнила уже, на какой именно вышла, потому что пришлось проехать вперед-назад по ветке несколько раз, прежде чем поезда наконец опустели. Нет, нормальные люди спорили на бутылку водки, на тысячу рублей, на желания, наконец, и их фантазия имела рамки; максимум, что ей приходилось делать - на спор влезать в общагу без пропуска. Комендант, конечно, была суровой женщиной советской закалки, так что получить пару синяков Акки могла, но...

...это не пропасть на путях, не испариться в одном из отвратительных туннелей. С метро у нее были странные отношения. Примерно, наверное, как с дешевым пойлом, которое покупают исключительно нищие студенты: выглядит плохо, пахнет плохо, и ты точно знаешь, что тебе не понравится не его эффект, ни последствия. Но напиться-то тебе надо, верно? Периодически (не от жизни хорошей, разумеется) ищешь этого отвратительного ощущения, и оно притягивает тебя раз за разом, снова возвращает к себе.

Каждый житель Москвы хоть раз в жизни должен был хотеть этого, думает Анна, оглядывая платформу в сотый раз. Пренебречь правилами, и не просто зайти за ограничительную линию, например, или разрисовать окно в вагоне, или бросить мусор в переходе. Она смотрит под ноги, на пути, прослеживает глазами контактный рельс - пожалуй, надо не думать о том, сколько людей слепо на него наступали, пытаясь выбраться. Возможно, таких и не было на этой станции, и она будет первой из обычных пассажиров, кто пройдется к туннелю.

Эта подземка была не похожа ни на одну, которую ей доводилось видеть раньше, и Акки прекрасно понимала диггеров, тех "безумцев" с точки зрения остальных людей, кто не мог отказать себе в изучении всего этого великолепия. Сама она мысленно делила станции на "красивые" и "мрачные", и последние притягивали ее чуть ли не больше, чем все другие.

Что может сделать темную, неуютную станцию еще более пугающим местом? Таинственные исчезновения, разумеется!

Андерсен чувствовует себя почти виноватой из-за легкой радости, которую испытывала, собирая заметки: люди пропадают в метро постоянно, но в основном это несчастные случаи, которые будут оставлять за собой тела - "изуродованные", "обгоревшие", "частично сохранившиеся", все эти смачные подробности несомненно вылились бы нас страницы.

Это - не то, что бывает всегда. Особенное, наконец-то стоящее внимания. Потому что теперь вместо обычных сетований на изъяны в технике безопасности и беспечность "подземных туристов" - звенящая тишина.

Примерно как та, в которой идет Анна, освещая своды туннеля фонариком. На самом деле, по ночам здесь не так уж темно - подсветку отключают далеко не сразу после того, как уезжает последний поезд, да и не всегда. Она вспоминает график, по которому точно не должно быть никаких ремонтных работ сегодня, и наконец решается зайти глужбе. Постоянно поглядывает на темные проемы убегающих в сторону служебных помещений - пара поездов еще может пройти, они никогда не прибывают точно по часам.

Никто не знает даже в теории, чего можно было бы опасаться здесь, но на всякий случай у Анны есть нож, пневматика и любимый шокер, который она вообще никогда не выпускает из рук в темное время суток - научена горьким опытом. Москва - не ее родной городок, где тебе можно защитить себя как угодно, не имея при этом на то никакой нужды.

Здесь все совершенно наоборот, и она все равно упрямо идет на дополнительный риск, потому что не умеет справляться со своим любопытством. Никогда не умела.
[sgn]

[/sgn]

Отредактировано Akki Andersen (2015-12-06 15:38:48)

[sgn]

[/sgn]Порой начинает казаться, что туннель дышит: Анна почти видит, как стены слабо сжимаются и возвращаются в прежнее положение. Снаружи на них тоннами давит толщами земля, где-то течет вода, грозясь смыть все, что тут понастроила рука человека. Подземке, к счастью, все равно. Здесь все выглядит незыблемым, неприступным.

"Пробило тебя, Андерсен, на поэзию?"

Тут иначе не получается, когда остаешься наедине с тьмой и пространством. Внешний мир еще совсем не так далеко, она могла бы дойти обратно до платформы в несколько шагов, но путь назад кажется отрезанным, когда в лицо бьет холодок сквозняка, а свет от фонарика выхватывает бесчисленные провода (хотя в ее понимании этим словом можно назвать только то, что проходит под потолками и плинтусами в людских домах, а не эти толстенные тросы), ведущие...

По-хорошему, они ведут всего лишь дальше, к следующей платформе; формально, на схемах, метро устроено очень просто и понятно. От одного пункта на карте к другому, большего пассажиру, в общем-то, знать не нужно. Но Акки каждый раз, стоя в вагоне и прислоняясь лбом прямиком к надписи "Не прислоняться", вглядывается в несущиеся наперегонки с поездом линии, и думает: они наверняка ведут к чему-то большему. К тайне, к (наверняка не существующему) сердцу метро. Желательно, к чему-то кровавому, темному, к поводу для конспиративных теорий, для зловещих историй, которые студенты пересказывают друг другу шепотом.

Пока, правда, нет следов ничего хоть сколько-нибудь интересного. Под ногами только рельсы и снующие туда-сюда бесконечные темные линии, они же покрывают стены и потолок, исчезают в подобии шахт...

Черт, серьезно? Стоило только подумать!

Анна возводит глаза к небу, то есть, потолку, и морщится, вытаскивая ногу из неизвестной субстанции, прежде чем посветить на нее. Слишком отвлеклась на созерцание стен в незнакомой местности - получай наказание. На этот раз наказание пришло в виде темной лужицы, прямо в середину которой, судя по всему, она вступила.

Свет слишком слабый, чтобы разобрать точный цвет и консистенцию, но несложно ведь представить себе, о чем думает студент-недомедик с разыгравшимся воображением. Она думает: "а вот и диггеры".

Она думает: "твою мать, эти ботинки были новыми".

Она думает: "если где-то рядом я найду чьи-нибудь кишки, я повешусь прямо на них".

И еще она готовится ругать себя очень долго и со всей мощью выученного в первые же несколько дней учебы русского мата.

Потому что, прежде чем осторожно двинуться дальше, по смазанному следу на рельсах, параллельно пытаясь вытереть подошву об пол, Анна думает: "это круто".

Отредактировано Akki Andersen (2015-12-06 15:38:31)

Акки всегда считалась сообразительной, по крайней мере, так ей твердили родители, друзья, преподаватели; почему ее расхваленный со всех сторон разум в такие моменты отказывает, она не понимает. Дело, наверное, в том, что инстинкт самосохранения, держащий людей по ночам дома, в своей постели, а не на путях метро в полутьме, у нее работает... по-своему.

Останков Анна все-таки не находит, хотя что-то и хрустит под подошвой, когда она старается осторожно очистить ее от налипшей жидкости о пути. И все это кажется ей странным, будто кто-то специально расплескал это здесь, пока тащил свою жертву. Прямо на виду, не так уж далеко от платформы.

Почти издевательски приглашая зайти подальше. Тем более, что от темной лужицы на полу натурально тянулся след, который она едва не задела. Полоса в тонком слое пыли и грязи.

По которой Акки собиралась уже пойти, делая первые шаги, когда раздался звук.

Она уже разглядела потолок, пока продвигалась сюда, и очень точно может его себе представить. Даже при большом желании на нем не удержаться - предостаточно балок, но схватиться за них очень сложно. Если речь, конечно, идет о человеке, но с чего бы Анне считать иначе?

Звук падения чудится ей чуть сбоку, и, должно быть, это кто-то из работников, кто-то в служебных помещениях, так ведь логичнее; Анна торопливо пятится назад, к стене, и тушит единственный свой источник света. На ней темная одежда, а этот участок путей освещен плохо. Заметить будет почти невозможно. Заметить кому-то, кто решительно идет к тоннелю, слишком громко для одного человека, но точно одной парой ног.

Мысль о том, что ремонтников здесь вообще сейчас быть не должно, прерывает поезд. Анну слепит фарами, и глаза плохо различают что-либо. Она пытается проморгаться, не  веря сгустившейся на мгновение тьме где-то напротив, скрученной в незнакомые ей очертания.

Ревущая машина скрывает ее от чужого взора, и мысль "не попадаться" гонит ее дальше. В этом тоннеле много разветвлений, и Анна торопливо двигается вперед (как можно ближе к стене, чтобы не сбило), пока не нашаривает ладонью очередной провал. Заворачивает за угол одновременно с тем, как последний вагон пролетает мимо прохода; где-то в нем должен быть работник, который спугнул ее.

Если это, конечно, просто замешкавшийся человек, который уйдет, не заметив следов ее присутствия.

Фонарик она все еще не включает, чтобы не выдать себя, и напряженно вслушивается, пытаясь уловить еще что-то сквозь удаляющийся гул.[sgn][/sgn]

Отредактировано Akki Andersen (2015-12-06 15:38:18)

Случись это хотя бы через пару лет, и Анна бы распознала ловушку. Не работая по факту в поле, она набиралась опыта, читала чужие смерти и чужие ошибки, как увлекательные истории; даже при том, что они были написаны сухим канцелярским языком. Насквозь пропитанная кровью комната на бумаге превратится в описания каждого пятна и капли, дотошное, с точностью до сантиметров, в характер повреждений на мебели, стенах и телах погибших - она до сих пор не могла забыть, как однажды случайно наткнулась на файл, в котором самая настоящая бойня, отнявшая жизни целой семьи, превратилась фактически в опись их дома.

Зато каждое неверное действие и движение жертв, хоть они и были описаны скупо, Андерсен запомнит. Чтобы научиться не бежать навстречу угрозе, не упускать время, не быть тем человеком из триллера или ужастика, которому все зрители в зале кричат "куда же ты прешь, идиот!" в самый напряженный момент.

Когда вокруг тебя люди мрут, как мухи, оставляя за собой только пометки в файлах, других вариантов и нет.

Вот только сейчас, в подземке, Акки еще не была сотрудником Фонда. Она, по сути, даже прозвища своего еще не имела, получив его много позже, уже во время работы; сейчас это всего лишь Анна, и навыков у нее раз-два и обчелся.

Уж точно нет тех, что помогли бы распознать настоящий уровень опасности. Единственное, чем она руководствуется - инстинкт.

Животный страх, которым начинает нести за милю, который уловил бы любой хищник; пробирающий насквозь, холодящий кожу до колких мурашек и, что гораздо, гораздо хуже - пробирающийся в мозг. Заставляющий делать глупости.

Потому что неважно, что Анна прекрасно слышит, что существо тяжелое: значит, крупное. Когти вспарывают бетон стены: значит, сильное. Она слышит клацанье челюстей и затаивает дыхание, потому что это еще одно подтверждение тому, что она и так знает: это не человек. Это далеко, бесконечно далеко от человека.

Все это значит, что оно наверняка быстрее и Андерсен, и кого-то, бегающего получше.

Но когда на лбу у девушки проступает испарина, когда она чувствует, что плечи начинают ныть (так сильно вжимается в стену, почти до боли, будто надеется, что сейчас чудесным образом просочится сквозь нее), когда коленки неслышно стукаются друг от друга, она не может воспринять эту мысль. Поверить в то, что бежать бесполезно.

Она зашла в боковой коридор достаточно глубоко, чтобы обзор был минимальным, поэтому не может оценить, насколько далеко еще до следующей платформы. Помнит только, что прошла не так много. Значит, есть только один путь - назад, туда, откуда она и пришла. Откуда сейчас доносятся звуки, которые хочется выцарапать у себя из ушей вместе с барабанными перепонками, потому что Анна предпочитала бы никогда их не слышать.

Вот только выход перегорожен, и она не различает даже толком, кем, все еще не решаясь включать фонарик, который сжимает дрожащими, вспотившими пальцами. Видит только блеск в последнем проходящем в коридор луче света снаружи, который, впрочем, очень быстро отрезается массивным телом чудовища. Сама удивляется, что не кричит при виде чего-то острого, тянущегося прямо к ней.

И что-то подсказывает Анне, что это не пластиковый монстр из какого-нибудь аттракциона наподобие "замка страха", куда она недавно ходила с друзьями. Но поступает так же, как и там, в узких неосвященных коридорах, напичканных страшилками.

Бежит, все еще не издавая ни звука, только сбивчиво дышит; в пару секунд преодолевает расстояние до ближайшего поворота и ныряет туда. Анна не помнит, сколько еще здесь может быть коридоров, но надеется, что достаточно, чтобы соединять ее убежище с еще парочкой выходов в туннель.

И почти умоляет, чтобы тело ее не подводило, потому что она не может бегать вечно, а топот сзади доносится с первой же секунды, как она двинулась вперед.[sgn][/sgn]

Отредактировано Akki Andersen (2016-02-12 22:58:50)

Что пугает ее больше - осознание того, что ее преследуют, или настоящее соприкосновение с чем-то совершенно новым? Существо иного порядка, вышедшее прямиком из больных фантазий создателей фильмов ужасов. Или не менее больных проектов, разработанных в чьей-нибудь лаборатории. Анна не в состоянии даже предположить, откуда оно взялось.

Пол в коридорах ровный, но она все боится запнуться, запутавшись в собственных ногах. Смекалки хватает только на то, чтобы нестись вперед, не тормозить себя прикосновениями к стенам, о которые хочется опереться хоть на мгновение; обернуться, увидеть, далеко ли преследователь. Восстановить сбитое дыхание, чтобы потом понестись дальше. Андерсен не рискует, не тратит драгоценные секунды на то, чтобы поддаться панике.

Не смотрит за спину, бежит упорно только вперед. Монстра за спиной и так слышно, и на несколько торопливых ударов ее ног о бетонную поверхность приходится один - тяжелый, размашистый шаг. Будто на прогулке, издевательски медлит, хотя по близкому клацанью и шуму девушка чувствует, что он держится неподалеку. Преодолевает в одну секунду расстояние, на которое ей понадобится не меньше пяти. От этого сердце снова ухает куда-то в пятки, и ноют ноги, и тяжелеет голова, готовая уже склониться, сдаться, дать ему догнать, потому что в рваных вдохах легкие хватают недостаточно кислорода, и...

Анна буквально выкатывается из коридоров, повинуясь звуку шагов - уже третьих по счету. Все выглядит, как положено: рослый человек с недовольным лицом, ярко-оранжевый жилет виден ей даже сквозь слепящий глаза луч фонаря, которым в нее светят с гестаповской настойчивостью. В отличие от шпал, которые попадаются под ноги, и тут она наконец вполне законно спотыкается и почти летит на бетонный пол, с трудом удержав равновесие.

Мужчина окликнул ее довольно грубо, еще бы. Работай она в таком месте, где единственная настоящая опасность – это неразумные людишки, творящие всякую чушь и не стыдящиеся совать свой нос, куда не следует, - она бы тоже разговаривала грубо. Тем более с девчонкой, которая выбегает тебе навстречу с круглыми глазами и в холодном поту. Андерсен, на самом деле, с трудом различает слова, которые ей говорят: сердце оглушающе стучит в ушах, организм еще не осознал, что она остановилась, и можно наконец перевести дух. Она вдыхает резко, до боли в груди, и не может выдавить ни слова.
Что она скажет? Тяжелая поступь  лап, кажется (она не уверена), стихла, а обходчик смотрит на нее недоверчиво и непонимающе. Застыла, как деревянная, на месте – не убегает, не подходит ближе, на слова не отзывается. Во взгляде прямо читается: я тут тебя, милочка, за административное нарушение... Ничего, ни-че-го, Анна оцепенела настолько, что даже не уворачивается. Позволяет потащить себя в сторону от кошмарного узкого коридора, в темноте которого ей все еще чудится кто-то, смутно уловимое движение.
- Там... – ей удается наконец очнуться хотя бы частично. Затормозить, уперевшись в пол, как упрямому теленку, заставила даже пошатнуться мужика, не ожидавшего уже от нее сопротивления. – Там, понимаете, я видела...

Видела что, Анна не успела не то что произнести – сформулировать четко в голове не смогла. Картинка в голове не клеилась, только сплошное месиво из гигантских лап и поблескивающих в полутьме когтей, готовых отхватить ей голову или вскрыть желудок, как некоторым другим неудачливым. Все байки из газет, но теперь она точно верила. А если верить в одного монстра, рано или поздно придется верить во всех, проползай они по бетонным балкам тонеллей или таись под твоей кроватью.

Анна давит свой крик ладонью, когда ее слегка дергает вперед – бедняга обходчик даже пальцы толком не успел разжать, словно пытался утянуть ее с собой. Не помогло бы: она чувствует, что сейчас не нужна твари, по бог знает какой безумной причине не нужна ему мертвой . Намного вероятнее – живой и бегающей, продолжающей эту идиотскую, заведомо проигрышную для одной стороны игру.
У нее нет другого выхода, кроме как подчиниться правилам: быстро наклониться, сжав трясущимися пальцами оброненный фонарик, и пытаться бежать снова. На нетвердых ногах, с громко стукающимися в первый момент друг от друга коленками, но бежать, толкать себя вперед, продолжать эту гонку. В конце концов, ее могли бы схватить в любой момент: значит, смысл пытаться еще есть.
[sgn][/sgn]

В этот момент она была уже готова ко всему. В момент опасности разум действует иначе, особенно - человеческий: он невероятно гибок и переменчив, пытается подстроиться под любые новые условия, чтобы спасти своего обладателя. Анна была на грани того, чтобы привычный, знакомый мир, мир без монстров, рассыпался карточным домиком, шаткой неустойчивой конструкцией, которую, оказывается, только и надо было, что чуть подтолкнуть. Хватает всего одного случая, одного столкновения, и она уже не уверена, что может верить хоть чему-то, что знала раньше.

Анна помогает себе сама; убеждает, что готова к любому исходу. Она не останавливается, все еще бежит, изрядно, правда, замедлившись от усталости, но морально почти согласна на то, чтобы ее настигли. Обернуться и увидеть своего преследователя, столкнуться с ним лицом к лицу. Неизвестность страшнее, а Анна и так слишком напугана, чувствуя, что еще одного такого фокуса, как исчезающий под потолком человек, она не выдержит.

Лучше быть следующей, чем увидеть это, Андерсен практически уверена. Да, она заметно дрожит при мысли о том, как те длинные когти легко, должно быть, могут проткнуть плоть, и она инстинтивно потирает ребра, пытаясь прогнать фантомное ощущение. Или, может, тварь не будет долго мучаться, и просто сразу оторвет внушительную часть тела? Судя по очертанию челюстей, которые она разглядела с трудом в темноте коридора, вероятность немаленькая.

Звуки окончательно стихают, и Анна не выдерживает. Останавливается, чтобы убедиться в этом.

Останавливается, потому что не может бежать больше.

Кровь все еще стучит слишком громко, собственное учащенное дыхание не дает услышать тишину, воцарившуюся в туннеле, и Андерсен пробивает судорогой от осознания того, насколько все это реально. Точь-в-точь как в фильмах перед резким переломным моментам, но в жизни, с ней: в ушах еле слышно звенит. Вот-вот сменится картинка, когда что-то уже подкрадывается к герою на экране, что-то за его плечом, чего он не может видеть, и ждет покорно (Анна слишком устала, чтобы пытаться сбежать), и в такие моменты закадровая нагнетающая музыка обрывается.

Для Анны она обрывается чужим голосом. Снова.

- Да, - через силу, как можно более громко произносит девушка, хотя голос осип и плохо слушается. Она идет вперед, не раздумывая, торопится на этот раз успеть раньше монстра. - Да, я потерялась.

Еще один обходчик, почти скучающе оглядывающий ее, будто не впервой вытаскивает таких "заблудившихся". Это очевидная ложь, конечно же, заблудиться с платформы так глубоко в туннель невозможно. Но Анна медлит с объяснениями. Сейчас, со вторым шансом на то, чтобы выбраться, она боится тратить время на слова.

- Боже, я думала, что не выберусь отсюда, - она не выдерживает, хватает мужчину за свободную руку; говорит Анна как-то надломленно, смотрит испуганно, и всем своим видом сигналит, что не сможет остаться здесь. Больше ни секунды. - Останусь здесь, как другие... Пропавшие.[sgn][/sgn]