[audio]http://pleer.com/tracks/47676618TFt[/audio]
Марго тяжело выдыхает, чувствуя, как быстро и натужно сокращается её сердце; словно оно бьётся где-то в глотке, а не в груди. Она, кажется, практически не дышала, пока писала это письмо. Состояние, в котором Вёрджер находится, подкреплённое алкоголем, как раз располагает к разговорам «по душам»; бурбон хорошо развязал её язык... точнее, руки. Она медленно кладёт телефон подле себя, откидываясь на подушки; резкое движение отдаётся знакомой болью: только сейчас, когда наваждение сходит, Марго возвращается в реальность. И только сейчас понимает, что она сделала.
Боясь снова почувствовать боль, Марго не встаёт — да и слабость, которая внезапно охватывает конечности, не даёт снова подняться; дрожащие пальцы натыкаются на чуть прохладную панель телефона, и Марго судорожно закусывает губу, со страхом поглядывая на закрытую дверь. Удостоверившись в том, что в комнате по-прежнему никого нет кроме неё, она чуть щурится от яркой подсветки. Если Мэйсон прочитает это (а Марго абсолютно уверена в том, что он проверяет если не почту, то по крайней мере сообщения в телефоне, когда она не видит), то у неё возникнут серьёзные проблемы: иллюзорно покорное отношение, которое она с невероятной достоверностью демонстрирует сейчас, может разрушиться в миг, стоит Мэйсону заподозрить Марго в неподчинении. Она хорошо справляется с ролью куклы-марионетки, которую, как считает брат, он смог надёжно привязать к себе, лишив возможности отомстить. Мэйсон любит ставить людей в зависимость, он любит делать так, чтобы у человека не оставалось иного выхода, кроме как продолжать терпеть его общество; Мэйсон умеет убеждать, он харизматичен и умён — даже его младшая сестра, несмотря на совершенно отрицательное отношение к нему, знает его сильные стороны и признаёт их наличие (по большей части потому, что недооценка противника — прямой путь к поражению). Мэйсон знает, на что давить; он может истязать тело Марго и дальше, но даже несмотря на все его таланты, старшему Вёрджеру не удастся добраться до её разума, и она ни за что не предоставит ему даже мизерную возможность залезть к себе в голову. Марго прекрасно представляет, с каким зверем имеет дело, а потому действует аккуратно даже в нынешнем состоянии.
Отправляя оба письма в корзину, Вёрджер опускает голову и медленно закрывает глаза; рука, держащая телефон, безвольно опускается, но пальцы всё ещё сжимают его. Пульсация в висках отдаётся вспышками, которые мерцают перед глазами. Тело Марго горит даже несмотря на то, что тонкий шёлк халата ни разу не согревает: помимо алкоголя есть ещё что-то, заставляющее кожу полыхать огнём. Марго ловит себя на мысли, от которой сердцебиение лишь усиливается, не давая возможности сделать ровный вдох: она хочет ответа. Она хочет, чтобы незнакомка ответила ей. Марго знает, что та обязательно напишет — иначе зачем было устраивать столь масштабный разбор полётов?
Опьянение сказывается лишь на её способности воспринимать окружающую действительность и на порывистости некоторых действий — на трезвость рассуждений и ясность ума это никак не влияет; Марго даже отчётливее и лучше понимает то, что происходит. Это письмо вышло практически без усилия со стороны Вёрджер, — если не считать того, что приходилось много раз исправлять сделанные непослушными пальцами ошибки. Чувство, которое слишком давно не посещало её, в данный момент вызывает практически ликование: то, что Марго высказалась невидимке по ту сторону экрана, приносит долгожданное облегчение.
Вибрация выводит Вёрджер из оцепенения; она словно выныривает из пелены, которая на время поглотила её. Электронные цифры на экране говорят о том, что полудрёма, в которую погрузилась Вёрджер, затянулась на целых тридцать минут: Марго кажется, что прошло всего несколько мгновений.
Забираясь под одеяло, она вжимается в мягкую спинку кровати — практически также, как во время чтения первого письма; снова, абсолютно непроизвольно, Марго меняется в лице: шевелит губами, будто бы пытаясь произнести каждое написанное предложение вслух; хмурит брови, вчитываясь, и практически не моргает. Сказка, которую рассказывает Никто, повергает Вёрджер в шок: она цепенеет, напрягаясь всем телом, словно сильно чего-то боясь, словно ожидая страшного конца. Марго эта красивая история отчего-то совсем не кажется выдумкой: она даже думает, что здесь гораздо больше правды, чем вымысла. Когда человек уверяет, что не врёт, первым делом появляются сомнения, и в этом нет ничего зазорного: Марго уже давно перестала верить людям на слово, доверие с каждым новым потрясением становилось для неё всё более непозволительной роскошью — сейчас, испытав на себе целую череду тягостей, её разуверение в людях достигло своего апогея. И именно поэтому сказка, выдаваемая за вымысел, абсолютно не кажется таковой. Точнее сказать, вовсе не кажется — к концу рассказа Марго уверяется в том, что под написанным есть вполне реальное основание.
Вёрджер, дочитав до конца, даже приоткрывает рот от досады. Желание узнать, к чему же привела жажда короля испытывать эмоции во всей их полноте, разгорается достаточно, чтобы Марго решила ответить. Но стоит ей нажать на нужную ссылку, как царящую в комнате тишину дробит скрежет: так открывается замок в её двери; затылок холодеет мгновенно, и Вёрджер не успевает сделать ничего, кроме как спрятать телефон под подушку.
— Ага, теперь ты от меня закрываешься? Не тут-то было! — голос брата звучит настолько приглушённо, что Марго с трудом может разобрать слова; когда заполняющий голову стук собственного сердца постепенно утихает, она начинает лучше разбирать его речь. — Ты что, обиделась на меня?
— Нет, — резко отвечает Марго, и эта грубость оказывается неожиданной даже для неё самой; она сильно вжимает голову в плечи, и Мэйсон решает, что она пугается не собственных слов, а его самого.
— Ты не в настроении, я смотрю... — Мэйсон, натягивая на лицо гадкую улыбочку, кивает в сторону на половину опустошённой бутылки бурбона. — Пить в одиночестве, Марго, верный путь к алкоголизму. Позвала бы меня.
Когда он делает несколько шагов вглубь комнаты, младшая Вёрджер непроизвольно вздрагивает, сильнее натягивая одеяло на себя: она по-прежнему слишком неадекватно воспринимает любые раздражители, а потому не в силах сдерживать секундные порывы.
— Я хотела побыть одна, — построение более длинных фраз даётся ей с большим трудом: печатать было куда проще, чем шевелить онемевшим языком. — Мне нужен покой.
— А, ну да, конечно... — маска сожаления, которую Мэйсон картинно напяливает на своё лицо, отдаётся на губах Марго отвратительной горечью — или это просто послевкусие от выпитого? — Ты слишком много переживала в последнее время, я понимаю. Но, моя милая, это ведь не повод топить себя в стакане. Ты согласна со мной?
Ладони Марго увлажняются, стоит Мэйсону присесть на край её кровати; она задерживает дыхание, когда он проводит ладонью по её лицу, но не отстраняется, пусть его прикосновения, ощущаемые сейчас особенно остро, ей до зубовного скрежета противны.
— Тебе нужен друг, Марго, — практически ласково произносит Мэйсон: так всегда кажется, если не знаешь, что на самом деле скрывается за этими интонациями. — Учитывая, что у тебя больше никогда не будет детей... Может быть, купить тебе собаку?
Марго сильно сжимает челюсти, чуть подаваясь вперёд; нестерпимое желание ударить Мэйсона по его усмехающемуся лицу, чтобы, наконец, сорвать эту отвратительно-приторную улыбку, гасится, и единственное, что говорит об этом намерении — разжатые кулаки.
— Перестань так нервничать из-за этого, — бросает брат, вставая с места. — Не хочу, чтобы твои переживания свели тебя в могилу. Ты мне нужна живой.
Он выходит, что удивительно, даже не попытавшись довести Марго до нервного срыва: ей кажется, лишь на короткое мгновение, что ему стало её жаль. Правда, стоит ему захлопнуть дверь, как такое нелепое наваждение сразу сходит. Мэйсон знает, что под действием алкоголя Марго не сможет во всей полноте испытать ту боль, которую её брат попытается ей причинить. Он знает, что её ощущения будут слишком смазанными.
Марго накрывается одеялом с головой и медленно сползает вниз, замирая.
Нет, ни о какой жалости здесь не может идти и речи.
Вёрджер, сморённая бурбоном, засыпает в беспокойстве, но очень быстро — так и забывает о том, что прячется под примятой подушкой.
...
Утро проходит, словно в тумане. Головная боль сходит только сейчас — после того, как Мэйсон успевает далеко не один раз упомянуть о том, как помято выглядит Марго с похмелья. Замечание это, между прочим, абсолютно её не задевает: все мыслительные процессы в её голове связаны со вчерашним письмом, вторым письмом, которое прислала Никто. Несмотря на то, в каком состоянии Марго ей отвечала, на утро она не жалела о содеянном. Как и о том, что открылась. Возможно, будь она трезвой вчера ночью, Вёрджер бы не ответила, но сейчас, когда всё уже произошло, никакого чувства досады или беспокойства её поступок не вызывает: Марго хочет ответить. И, вернувшись в комнату после затянувшегося обеда с Мэйсоном, первым делом вынимает телефон из-под подушки.
Дорогая Никто,
Даже если то, как я пишу, похоже на попытку докопаться до Вашей сути, вывести, как Вы говорите, на чистую воду, — то это происходит непроизвольно. Я, как и Вы, давно не писала писем; не помню даже, когда это было в последний раз: у меня нет друзей и уже нет родственников, которым бы я могла отправлять такие послания. Возможно, на стиле моего повествования сказывается и этот факт. А, может быть, здесь и Ваша правда: Ганнибал действительно умеет оказывать такое влияние, о котором ты подозреваешь, но не можешь осознать. Но я хорошо знаю ещё одного человека, который умеет манипулировать человеческим разумом, и именно поэтому моя защита от такого воздействия граничит с непробиваемостью. Я слишком долго сосуществую с кукловодом, чтобы в очередной раз попасться на эту удочку. Если Вы скептик, то вряд ли сможете мне поверить. Но я знаю, о чём говорю...
...как и Вы. Вы говорите об убийстве так просто. Судя по всему, Вы многое знаете об этом. Вы ведь убивали, да? Забирали чужую жизнь? Вы знаете, что это такое, слишком хорошо. Или это притворство? Вы хотите, чтобы я убила брата? Это принесёт облегчение лишь мне, но точно не Вам: обычного сопереживания к человеку, которого ты даже не знаешь, которого ты не видел ни разу, не достаточно, чтобы желать ему такого. Но я, кажется, знаю, зачем Вам это: если убийство действительно имеет место быть, то Ваш замысел в том, чтобы мы стали похожи чуть больше, чем есть сейчас. Вы ведь говорили, что я не единственная, кого истязает любящий человек. Вы убили его? Вы смогли это сделать? Если это так, то я действительно поражена Вашей храбростью. Временами даже от нестерпимо давящих оков невозможно так просто избавиться.
Мой отец не рассказывал мне сказок, но это не значит, что я их не люблю. Я знаю, что они пишутся не ради развлечения детей; не ради того, чтобы родители могли усыпить своих чад чтением вслух — сказки пишутся для того, чтобы чему-то научить. В сказках происходят вещи, которые не могут возникать в реальном мире. Но их цена в том, что они многому учат, преподнося детскому разуму всё в ярком, контрастном виде. Они проводят параллели с тем миром, в котором мы живём.
Я хочу узнать, чем закончилась Ваша сказка, дорогая Никто.
Я хочу знать, что случилось с Принцессой.
Вы ведь расскажете мне?
Марго.
Отредактировано Margot Verger (2015-11-22 02:06:28)
