Они смотрели на это по-разному, настолько по-разному, что Лей-рон, надумав было объяснить, отступился от этой затеи и промолчал. Нет, сереброволосая даже, пожалуй, стоила того, чтобы объяснить ей, что не все люди такие, и, конечно, люди думают о себе, но думать только о себе… Объяснить было трудно. Только о себе думают те, кто и живут в одиночестве, вдали от человеческого жилья – таким думать о других и не надо. Но объяснить так сразу, да еще и чтобы императорская сестра поняла все через его косноязычные объяснения – северянин не был уверен в том, что у него это получится. Он только упрямо мотнул головой, так, что длинные рыжие с проседью волосы ударили по лицу. Не права она была в этом. Ее послушать, так он должен был хвост поджать и сбежать как можно дальше, оставив ее на расправу разбойникам. Вообще в картину, которую она нарисовала своими словами, сын Ирбиса вообще никак не вписывался. Но ничего, может, она еще поймет – не сейчас, так потом.
Прошлой ночью он упрямился и пытался не дать себе уснуть. Походив день с госпожой Аленари на руках, северянин пришел к выводу, что пора перестать упрямиться и ловить возможность отдыхать. Днем несколько раз давало о себе знать колено, но хромать Лей-рон, хвала Угу, еще не начал. И все-таки внутреннее чутье подсказывало, что надо быть осторожнее, иначе так недолго и оступиться из-за подломившейся ноги, пока он будет нести императорскую сестру – позора не оберется.
Спал он все равно чутко – как и всегда. Застать северянина врасплох – надо быть, пожалуй, другим северянином, тоже умеющим ходить неслышно. Сон слетал с него, стоило слишком громко вскрикнуть ночным птицам. Лей-рон продолжал ждать преследователей, прислушивался к ночной тишине, просыпаясь, и эта тишина слишком уж успокаивала, давала надежду на то, что ищут госпожу Аленари совсем в другой стороне, а то и вовсе бросили поиски. Хотелось думать о том, что люди, сопровождавшие Сестру Сокола, сумели отбиться, и на самом деле опасаться ему и госпоже было нечего – но Лей-рон слишком долго пожил на этом свете, чтобы так просто поверить в такую удачу.
Надо было дать ей отдохнуть: за прошедший день императорская сестра вымоталась едва ли не больше него самого, и рыжий не стал ее будить – а заодно и сам урвал немного больше беспокойного и неровного, но все-таки сна – решив, что они вполне могут встать, и когда действительно рассветет. Но такова, должно быть, была Сестра Сокола, что и сама не хотела себя жалеть. Он вынырнул из сна, стоило ей зашевелиться, но сам зашевелился не сразу: очень уж глупо выглядело бы, отдерни он руку, прижимавшую женщину к нему. Ее живота он не касался даже во сне, накрепко запомнив, что может этим причинить ей боль, а дергаться, чтобы все выглядело так, словно дикарь хотел потрогать попавшуюся ему императорскую сестру за грудь и был на этом пойман, не хотелось. Лей-рон открыл глаза, когда она заговорила, и медленно ослабил объятия, а затем и вовсе убрал руку: что толку было с ней спорить и уговаривать поспать еще немного, как будто она семилетняя капризная девочка? Хочет пораньше начать себя мучить, когда ее пытаются поберечь – ее дело.
Неодобрительно покосившись на наползавшие с юга тучи, северянин поднялся. Хотелось, глядя на госпожу Аленари, пошутить, мол, сегодня она тоже поедет верхом, но что-то подсказывало следопыту, что такую шутку гордая благородная не оценит и еще возьмет и скажет, что пойдет сама. Больно ему это надо: пока северянин оставлял на земле только свои следы, ему было как-то спокойнее.
– Как вы себя чувствуете? – надо было хоть что-то сказать, пока они собирались дальше, очень уж затянулось это молчание.
Неся ее дальше, северянин не переставал посматривать на тучи, всем своим видом намекавшие, что солнечного дня сегодня ждать не стоит. И назад. Объяснить, почему он прислушивался и все время ждал, что сейчас увидит кого-то, обернувшись, северянин не мог. Он даже ссаживал госпожу Аленари на землю несколько раз, чтобы припасть к земле и послушать, но ничего не было. Он никак не мог перестать думать о том, что слишком уж легко они идут. Другой бы кто радовался, а ему было спокойнее, когда он знал, где находится враг. И рыжий ждал подвоха.
Которого все не было и не было. Зато к полудню тучи таки доползли и закрыли собой полнеба, и северянин, пока еще не начался дождь, забрал западнее, к еще одному языку леса, пожиже того, где они останавливались на ночь, но лучше уж пережидать непогоду под деревьями, чем на голых камнях. Больше всего ему сейчас хотелось найти какое-нибудь укрытие для госпожи, чтобы оставить ее ненадолго, вернуться назад и попробовать отыскать причину своего беспокойства. Чутье Лей-рона подводило редко.
Дождь пошел сперва осторожный и ленивый, а затем, подстегнутый сверканием молнии и окриком грома, полил уже как следует – им до узкой ленты леса оставалось пройти всего ничего, но помокнуть они успели. Последний подъем, когда деревья маячили совсем близко, а под ногами лежала мягкая трава, северянин одолел почти бегом. Под укрытием деревьев дождь уже не так сильно барабанил по голове и плечам, и он понес сереброволосую дальше, страстно моля Уга о том, чтобы нашлось укромное место. В Самшитовых горах он бы такое место указал сразу же, а здесь…
Чутье не подвело и сейчас. Лей-рон пошел выше, как будто кто-то надоумил, и там, куда деревья уже не забирались, в карабкавшихся еще выше скалах темнел узкий провал. Пролезть бы еще.
– Подождите немного, госпожа.
Он оставил императорскую сестру под деревьями и подошел поближе. Подался в сторону, и провал стал похож на одну из трещин в скале. При ближайшем рассмотрении он и вовсе оказался не таким узким: даже сам северянин в него проходил пусть боком и сняв со спины мешок, но не цепляясь за стены. Внутри тоже было сносно – не мокро по крайней мере. Лей-рон поставил мешок на землю, смешавшуюся с мелкими камешками, и вышел за Сестрой Сокола. Подхватил на руки и быстро перенес к скалам.
– Несколько шагов всего сделать, – мягко сказал, почти попросил северянин, прежде чем поставил женщину на ноги.
Поставить поставил, но совсем не отпустил, поддерживал.

Что бы он стал делать, появись сейчас из-за скал или разбросанных то тут, то там групп хилых деревьев люди? И не просто люди, а с оружием, готовые им воспользоваться и ясно видящие перед собой одну цель – изловить императорскую сестру и мучить, пока представилась возможность держать в цепких руках саму рей Валлион. Он знал таких и, пожалуй, даже представлял, что случилось бы, если бы ему не удалось от них уйти. Его бы не стали убивать сразу – поостереглись. Постарались бы сманить к себе, пообещав вольную жизнь и всю добычу поровну. Спросили бы, чем он так обязан сереброволосой девице, с чего вдруг взялся за нее стоять до смерти? Быть может, будь там вожак, он бы и вовсе пообещал, что северянин, выдай он несчастную без боя, ляжет с ней первым – или первым после вожака, тут уж зависит от жадности последнего.
Зажмурившись на уну и коротко, яростно мотнув головой, северянин отогнал от себя эти мысли. Со стороны, пожалуй, это выглядело, как если бы он волосы с лица сбрасывал, так что рыжий не переживал, что побеспокоит этим женщину, которую он держал на руках. Еще не хватало накликать этого серого воронья – и без них путешествие для госпожи Аленари выходило совсем не сладким. Если перестанет колоть чутье, отпустит и пропадет ощущение близкой опасности, впору попытаться порадовать ее свежей дичью – а уж добыть что-нибудь в низких и лесистых Катугских горах будет не так уж и сложно. А уж тем более не просто так, собственный желудок прожорливый потешить, а ее – маленькую, слабую, руки к нему доверчиво тянувшую. Он ведь видел, как тяжело ей приходится, и ждал злых окриков, яснее всех слов и примет говорящих о том, как истощились силы сереброволосой красавицы, не привыкшей к хождению по горам и скудной, быстро насыщающей и не требующей слишком много огня для готовки пище. Это он ко всему был привычный – и то чувствовал подступавшую усталость, правда, больше от напряжения, от беспокойства. Было бы это беспокойство за себя или за свой отряд, где каждый мог за себя постоять, он бы от этого беспокойства не уставал. Он бы, пожалуй, сегодня даже не ворчал в своих мыслях, если бы она на него накричала. Может, покричит, и ей станет легче. Северянин на самом деле давно уже ждал ее слез, но эти слезы так и не показались. А ведь он мог бы обнимать ее и гладить по вздрагивающим плечам, по гладким серебряным волосам, да… Лей-рон сморгнул и попенял себе на глупые мальчишеские мысли. Хорошо хоть госпожа Аленари не знала, о чем он там себе думает, пока помогает ей проходить внутрь расширявшейся пещеры. Она оступилась было, но Лей-рон успел поймать невесомое тело, перехватив поперек талии, но, кажется, не нарочно слегка… распустив руки. А она продолжала молчать – удивительно и даже жутковато немного. Раньше эта красавица не упускала случая уколоть его язвительным замечанием, и лучше бы так все и оставалось. Сказать было нечего, и Лей-рон только, как всегда, расстелил одеяло. Мягкими движениями, следя за тем, как прикасается к женщине, снял с нее куртку и укутал в одеяло, а уже сверху, на плечи, набросил куртку, запахнул ее как следует. Встал у места, где выход из пещеры сужался, глядя наружу и гадая, можно ли оставить госпожу Аленари ненадолго, чтобы пройтись по округе, посмотреть, послушать. К тому же им нужно было дерево для костра, а его лучше искать, пока все не промокло окончательно. Дождь прибьет дым, выходящий из широкой щели в скалах, к земле. Северянин уже почти шагнул, чтобы выйти, но императорская сестра все же заговорила, а повернуться к ней спиной и уйти было бы грубо даже для него. Особенно когда она задает такие вопросы. Лей-рон чуть не одеревенел сначала, не сразу смог ответить, хотя ответ был на поверхности. Он пристально смотрел на женщину и осторожно подошел к ней поближе, не зная, сесть ли ему рядом или лучше не стоит.
– Конечно, госпожа, очень, – и, подумав, что она может посчитать его слова глупой лестью, добавил: – Я могу видеть не только синяки. Вы очень красивы.
Наверное, когда синяки сойдут, он скажет себе, что она самая красивая женщина, которую он когда-либо видел. Но этого Лей-рон не сказал – только улыбнулся уголками губ и опустился на корточки, глядя на Сестру Сокола. Будь она просто красивой женщиной, он бы, пожалуй, погладил ее по щеке или провел рукой по волосам, но северянин, при всей своей решительности, не смог бы на такое отважиться.
– Не волнуйтесь так, госпожа. Это все-таки, – он все-таки осторожно прикоснулся пальцами к ее подбородку, – не навсегда.

Отредактировано Leigh-ron (2016-06-15 07:05:20)

На этот раз северянин не стушевался, не позволил ей себя смутить, ни внутренне, ни тем более внешне – только едва заметно под теплой клетчатой шерстью дрогнули плечи. Чего еще она ждала от дикаря? Сестра Сокола куда как лучше него управлялась со словами, а Лей-рон сказать, конечно, мог, но в его жизни чаще куда как проще было дать в зубы: такие вразумления для людей, окружавших его, были гораздо понятнее. Он сказал ей, что думает. Да и сама она не очень-то забывала о своих синяках: то и дело пыталась прикоснуться к лицу, и ему хотелось уже схватить ей за руки и перестать мучить себя мыслями о лице. Губы и глаза целы, нос тоже, хвала Угу, не зацепило – было бы из-за чего переживать. Он и о синяках сказал, потому что видел, как императорская сестра явно накручивает себя, слишком много думающая о своей внешности. Лей-рон подумал, что, пожалуй, для нее ее красота была чем-то вроде щита, немного слабее ее положения: все любят красивых людей, а в особенности красивых девок. Всерьез их, опять же, не воспринимают, что умным и хитрым девкам чаще на пользу. Госпожа Аленари была и умной, и хитрой, и вполне могла и не такое повернуть в свою пользу. Если так, то понятно ее беспокойство, и ее желание скорее вернуть привычное ей лицо, чтобы снова закрываться им от людей – от тех, от которых можно закрыться красотой. В последний раз ей не повезло, и оказались перед ней люди, рядом с которыми скорее впору причитать, что не родилась горбатой и хромой – и то, кто еще знает, отпугнуло бы этих лихих ребят даже такое уродство, или они слишком соскучились по женщинам.
О чем она думала в эти несколько ун молчания, когда он не стал отвечать на ее упрек? Наверное, если бы не это молчание, он бы не осмелился прикоснуться к императорской сестре. Лей-рон ждал, что сереброволосая посмеется над ним, оттолкнет руку или коротко мотнет головой, словно бы говоря: «Знай свое место». И правильно сделает на самом деле, потому что так не положено прикасаться к женщинам, которых поклялся защищать, и только. Не больше. Этого госпожа Аленари так и не сделала, и он, как старший и опытный человек, мог бы ей выговорить за такую мягкость и вольность, но кто он, чтобы ей выговаривать?
И совсем, совсем точно Лей-рон не ждал легкого прикосновения – как будто пушинкой тронули, только пальцы девушки были прохладными, так и хотелось их согреть. Он бы, может, и попытался это сделать, но совсем забыл о ее пальцах почти сразу.
Она поцеловала его, а он, старый дурак, подумал только как-то отстраненно о том, что странно это – не каждый противник, и даже несколько противников смогли бы достать его в поединке на мечах, а сейчас он и дернуться не успел, когда хрупкая девка потянулась к нему, вроде бы не стремясь обогнать его реакцию, прижалась своими губами к его. Еще он подумал, что весь он сейчас грязный и потный, и жаль, не успел умыться. Ему и в голову не пришло, что можно чуть подвинуться вперед, шевельнуть хотя бы рукой, приоткрыть рот навстречу маленькому ловкому язычку. Сердце громко стукнуло в груди, и тут госпожа Аленари отняла свои губы. Если бы она просто осталась сидеть как сидела, совсем близко, он бы, пожалуй, сам потянулся к ней для нового поцелуя. Он все еще не мог понять, сон это был или явь, и был способен на самые глупые поступки. Но она отстранилась окончательно, его рука сначала повисла в воздухе, потому что он так и не отнял пальцы от лица сереброволосой, и северянин очнулся, сморгнул с себя наваждение и овладевшую им тупость, опустив руку. Моргнул еще несколько раз, избегая смотреть на женщину и пытаясь понять собственные ощущения от произошедшего, собраться, стать прежним Лей-роном из клана Ирбиса. Сглотнул и все же бросил короткий взгляд на так неожиданно подарившую ему поцелуй женщину. Слова никак не хотели собираться во фразы, и рыжий почувствовал, что дышит глубже обычного, но вроде бы не слишком шумно. А ведь следовало что-то сказать: она поблагодарила его. И ему следовало… что? Поблагодарить в ответ? Попенять на неподобающее сестре императора поведение? Или теперь уже самому подобраться к ней поближе, обнять и поцеловать ее самому? Ну нет. Лей-рон разлепил губы и облизнул их. Он был не вполне уверен, что сможет заставить себя издать хотя бы одно слово, а не хрипеть.
– Это… – он прочистил горло, – это я вас должен благодарить.
Но благодарить за поцелуй, за то, что до него снизошли подобным образом, рыжий не смог. Он поднялся на ноги, касаясь пальцами стены небольшой пещеры – на всякий случай, не вполне еще был уверен в своих ощущениях и в том, что все это происходило по-настоящему.
– Я… мне надо отойти ненадолго… госпожа.
Мысли путались у него в голове так же, как слова на языке, и лучше всего сейчас будет заняться делом. И заодно остыть под нарастающим, сильным, упорным дождем. Лей-рон выскользнул из пещеры, торопясь, пока она не остановила его, не попросила остаться, лечь рядом с ней, и что там еще может взбрести в голову сумасбродной девке? На улице было холодно, на нем не было толстой теплой куртки, но северянину было жарко, даже горячо, как если бы он долго занимался каким-то тяжелым трудом на солнцепеке. Хотелось прибавить шагу, побежать, хватая холодный воздух ртом. Лей-рон отошел на несколько шагов от пещеры, остановился. Подставил лицо под дождевые капли на несколько ун и убрал назад медленно намокавшие волосы. Ему еще следовало успеть найти хоть какие-то дрова до того, как все в лесу промокнет насквозь.

За что, за что… Он бы не смог точно сказать, за что. За то, что переступила через гордость и приличия и одарила поцелуем того, кто рвется ей служить. Пожалуй, как-то так, но это было далеко не все, о чем думал северянин, рассуждая мысленно об этом поцелуе. Нет, ей его благодарить было нечего. А для него один этот поцелуй сам по себе был бесконечно дорогим – дороже золота и всего того, что ему могли бы предложить преследователи сереброволосой. Он запомнит этот поцелуй и надолго сохранит ощущения на губах. Нет, он не расскажет никому о том, как встретил в Катугских горах императорскую сестру и увел ее от преследователей. Эту историю он оставит только для себя.
Лей-рон нарочно сделал круг пошире вокруг места, где они остановились. Волосы быстро намокли, пряди, выбившиеся из длинного хвоста, облепили лоб, но северянин не обращал на них внимания. Он одновременно думал об оставшейся в пещере женщине, надеясь, что какое-то время, укутанная, она сможет провести без него, и о преследователях, о своем чутье, так беспокоившем его весь день. Он не боялся дождя, а быстрые движения позволяли северянину греться и тогда, когда он основательно вымок. Рубаха была еще сухой, но как бы ему вскоре не промокнуть насквозь. И над дровами ему придется как следует повозиться, прежде чем они начнут не только дымить, но и греть. Лей-рон уже возвращался с березовыми и еловыми сучьями и спрятанной за пазухой берестой, еще раз обходил округу, беспокойный, как дикий зверь, посаженный в клетку. Медведи и дикие кошки в неволе со временем успокаивались – он же на поминал себе волка, который так и продолжает бродить из угла в угол, нервно принюхиваться и пытаться рыть, выбраться на свободу.
Он мог бы пройти себе дальше и вернуться в пещеру. Мог бы, потому что заслышанные им шаги были еще далеко – и к тому же неизвестные шли в другом направлении: к пещере они бы не вышли. И все же северянин сложил дрова у скалы помассивнее и, вынув нож, медленно, крадучись направился туда, где не услышал – уловил внутренним чутьем шаги. А уже потом, опустившись на землю, услышал. Он был грязным и мокрым – и к лучшему. Сейчас, под дождем, все вокруг было грязным и мокрым. Он мог ошибаться, это могли быть не преследователи, но Лей-рон не очень-то верил в такие совпадения. Повезло и то, что они все сильнее забирали на север, и можно было бы скрыться в пещере – пусть себе ищут – если бы Лей-рона не настораживало еще больше то, что враг ходит совсем рядом. Что, если завтра,об руку с госпожой Аленари, они именно на этих молодчиков и натолкнутся? Следопыт на уну пожалел о луке, оставленном в пещере, но куда насиловать оружие по такому дождю?
– Клятый дождь, ходим тут и ходим, так недолго шею где-нибудь свернуть – наступи не туда, и готов. А, Бездна! Я же говорю!
– Ты бы больше под ноги смотрел и меньше болтал. Еще накаркаешь, - смачный плевок. - Мне моя шея еще дорога.
– Так кому ж не дорога! – упрямился первый, и Лей-рон подумал, что его спутники уже наверняка хотят влепить ему затрещину. – Сколько носимся по горам, как горные козлы, а бабенки этой даже и следа нет. Я бы лучше у огня сидел, с харчами, пивом и на все согласной бабой на коленках.
– Все бы лучше сидели.
Третий человек, чьи шаги северянин слышал так же отчетливо, как болтовню первых двоих, помалкивал.
– Да сдохла уже давно поди эта девка! Какой день уже бродим, она наверное давно от холода околела или свалилась где-нибудь, приложилась головой, и все, – никто не отвечал, и болтун через какое-то время буркнул: – И рожи ваши мне каждую ночь видеть осточертело.
– Ничего, как-нибудь дотерпишь. Он сказал неделю искать: найдем – вернемся, да еще и долю от добычи больше получим, не найдем – так хотя бы выберемся из этих гор. Не нравятся они мне.
Вдали, словно бы ответом на эти слова глухо зарокотало. Северянин на уну прикрыл глаза. Гроза для него была вместо благословения. Может, он и не может разить, как молния, но этим троим хватит - настораживало северянина только то, что третий человек так и не заговорил, а по словам многое можно понять. С болтуном он справится без большого труда, его собеседник вряд ли будет намного более опасным противником, а вот еще один – поди разбери, что за человек.
Они были здесь одни на несколько миль вокруг. Их точно не ждали еще три-четыре дня, которых с лихвой хватит, чтобы довести госпожу Аленари до форта. А праздношатающиеся разбойники совсем рядом ему ни к чему.
Гроза настигла их всех гораздо раньше, чем планировали, направляясь к облюбованному для стоянки месту, эти трое. Когда ослепительно-белая молния расчертила небо, Лей-рон нагнал их и бесшумно выскользнул из кустов, а с запозданием грохнувший гром почти заглушил вскрик шедшего последним человека – жаль, не того, третьего. Это был тот, кого про себя северянин называл Вторым – он споткнулся и медленно рухнул в траву лицом вниз,  торчащим из спины ножом. Нож был тяжеловат для метания, но расстояние было пустячным. Лей-рон уже стоял с мечом в руках и мрачно смотрел на оставшихся двоих.

Третий был стоящим противником – какая злая сила сделала так, что такой человек ушел разбойничать? Теперь уже и не важно. Лей-рон морщился, чувствуя, как расползается по рубахе на боку горячее пятно. Мелкие царапины так, саднили, он их сейчас и не замечал. Дрова он не бросил и только ругал самого себя за то, что долго возился. Он от этой раны не умрет, были на его шкуре шрамы и пострашнее того, который останется скоро у него на боку, а вот дрова как бы не в конец отсырели. Провозится он, раздирая сердцевину на щепы.
Горячая кровь на таком холоде обжигала, стекая вниз и, кажется, уже пачкая килт. Северянин, почти вваливаясь в пещеру, только порадовался, что от того неожиданного удара ему уйти повезло, иначе сейчас заливала бы кровь лицо, и был бы он сейчас совсем хорош. Еще он радовался тому, что Третий о своем мече заботился даже больше, чем о себе, и рана была чистой. Он бросил дрова на пол пещеры, положил подальше хороший плащ, слупленный с все того же разбойника, а сверху положил подвеску с соколом – снял с Первого, когда догнал. Не иначе, стащил из общей кучи награбленного тайком. Северянин рассудил, что трус обойдется и без украденной у своих же подвески. Зажмурившись на несколько ун, он перетерпел укол боли – острой и чистой, как меч того, кто его зацепил. Стянул с себя рубашку, пока совсем не изгадил ее кровью – ничего, пока он возится, разводя костер, кровь вымоет грязь, если та все же была. А стесняться госпожи Аленари ему сейчас совсем было некогда. Костер занимался неохотно. В неверном свете Лей-рон, морщась, рассмотрел рану, прикидывая, как будет шипеть, когда станет зашивать. Меч противника зацепил бок и чиркнул по ребрам в хитром ударе, на который рыжий попался в первый раз, но больше уже не попадется.

Разбойники в принципе ничем не отличались от всех других прежде виденных им разбойников: разной степени потрепанности, по-разному одетый, кто лучше, а кто хуже – Лей-рон предположил, что тот, кого он называл Первым, самый болтливый, был к тому же очень охочим до игры в кости. И в игре ему не везло. Второй на вид был обычным воякой, близко к обычному стражнику, который умеет обращаться с оружием, и хватит на этом. Третий – тот был волком среди своры дворняг. Чище и лучше одетый, немногословный, хладнокровный – им обоим пришлось немало попотеть, пока Уг решил, кто из двух воинов закончит свой земной путь. Лей-рон, глядя на этого человека, подумывал, что есть в нем что-то от благородной крови – то, как он держался, или то, как обращался с мечом. Меч северянин оставил при нем – не стал бы снимать и плащ, если бы не вспомнил о госпоже Аленари.
Он стащил их всех в одно место, забросал ветками: времени спрятать тела получше у него просто не было. Еще, возясь с ними, он думал, как странно все получилось: Второй, крепкий и не очень примечательный, умер от ножа, Третий погиб как настоящий воин, с мечом и в честном бою, Первый… о нем и вспоминать не хотелось. Болтливый разбойник дал деру, как только увидел дикого грязного северянина, и спрятался в кустах, едва не залезши в крапиву. Лей-рон его нашел быстро и не стал марать оружие – просто свернул шею.
Очень не хотелось пугать госпожу, а еще больше – не хотелось позориться. Пропустить удар какого-то там разбойника – хороший же он защитничек. Лей-рон клял себя на чем свет стоит и разве что не плевался, как рассерженный кот. И притих, стоило ему подойти к пещере. Он не сразу ответил и надеялся, что девушка так и притихнет, не будет мешать ему, но все-таки императорская сестра – на то и императорская сестра, чтобы сохранять хотя бы подобие контроля происходящего. Ему все же пришлось ответить, после того, как рыжий стянул набрякшую на боку кровью рубаху.
– Ничего страшного, госпожа, – прочистив горло, ответил северянин. – Все уже закончилось. Их было трое – одни из тех, кто ищут нас. Эти больше искать не будут, – он коротко поморщился. – Другие их хватятся не скоро.
Он не стал извиняться за то, что ушел, ничего ей не сказав: сейчас было не до этого. К тому же, он не знал, что сказать: ни тогда, ни сейчас. И благодарил Уга, что сейчас под благовидным предлогом может обходить эту тему.
Надо было, наверное, успокоить ее, сказать, что это не так уж и страшно, на самом деле всего лишь царапина, потому что меч больше чиркнул по боку и оцарапал, чем действительно ранил, что ей нечего бояться. Северянин укорил себя за то, что так подставился и тем самым может подвернуть опасности и сестру императора.
– Это мелочь. Я все еще смогу вас защитить, – не переставая в мыслях ругать самого себя и глядя в огонь, тихо сказал Лей-рон.
И что она теперь подумает? Лей-рон так не привык, чтобы сереброволосая сама к нему тянулась, или настолько не ждал хотя бы намека на угрозу с ее стороны, что вздрогнул, только когда тонкие холодные пальцы уже коснулись его разгоряченного схваткой, быстрым шагом и раной тела. И эти прикосновения пугали его едва ли не больше любых угроз. Почему она была такой ласковой сегодня? Он не понимал, почему, и не знал, как ему реагировать на эту ласку – хорошо хоть сейчас ему было не до того, чтобы думать, что она тянет руки к полуголому мужику. Северянин не стал отталкивать ее руку – только кивнул и потянулся за своим мешком. У него была и острая кривая игла, и крепкие нитки, и маленькая фляга с остро пахнущей реской, чтобы убить заразу. Лей-рон не раз зашивал раны, в том числе и на себе, и жаль только, что света костер давал совсем мало – мало света было и от входа в пещеру, все перекрыли темные тучи. Он залез рукой на самое дно мешка, нашарил иглу и нитки, завернутые в тряпку, и флягу. Северянин еще раз посмотрел на императорскую сестру – света было мало, но и в таком свете его острое зрение позволяло разглядеть твердую решимость на ее лице. Еще чего не хватало! Императорской сестре в крови дикаря-северянина пачкаться, за иголку браться и шить по живому! Дело было не только в этом: вряд ли ей хоть раз приходилось не то что зашивать раны, а хотя бы видеть их вблизи. Начнет дрожать, колоть лишний раз, да еще и не так – нет уж, лучше он сам. Но обижать ее не хотелось. Лей-рон пододвинулся к госпоже немного ближе и ткнулся лбом ей в плечо: ну не мог он выразить лучше свою признательность.
– Спасибо, госпожа. Но шить я вам не дам. Я знаю, что вы хотите помочь, но я справлюсь быстрее и лучше, – он усмехнулся ей в плечо. – Я не в первый раз себя зашиваю.
Вздохнув, северянин выпрямился и отодвинулся от женщины. Полил пальцы и иглу, пальцами же, с которых капала жгучая реска, намочил нитку. Осторожно полил на края раны: еще не хватало себя лишний раз жечь.
Боль всегда можно перетерпеть. Она бывает слабее или сильнее, но боль от входившей в кожу иглы была далеко не самой страшной. Он знал, что это можно перетерпеть, что бывает гораздо хуже – и терпел, сцепив зубы. Даже старался не шипеть, чтобы еще больше не позориться перед госпожой. Только дыхание сбилось, и несколько раз он все-таки хватал воздух ртом, когда от особенного больного укола на уну перехватывало дыхание. Затем боль притупилась.
– Бывает и хуже, госпожа, – заговорил он уже на последних стежках. – Но я оказался более ловким, чем мой противник.

Стежки, как назло, ложились грубовато и не так аккуратно и ловко, как он мог бы их положить – может быть, играло роль присутствие императорской сестры, к тому же все время говорящей ему под руку – и не только говорящей, выговаривающей ему. Северянин тихо вздохнул: от ласковой и заботливой Аленари рей Валлион ничего не осталось, и вернулась та императорская сестра, которая ему была уже хорошо знакома. И так, наверное, даже лучше – по крайней мере, привычнее. Он точно будет и дальше знать, что ему ждать от сереброволосой, и она больше не будет пугать его неожиданными всплесками заботы и прикосновениями не только продиктованными его помощью, но и ее собственными желаниями. Пусть так все и остается. И все же северянину было досадно от того, что она снова ему выговаривает, да еще и за то, в чем ничего не понимает. Он бы поспорил, по крайней мере, вставил бы хоть одно слово, но ему, по правде говоря, было совсем не до этого.
И все же руки делали, а голова, хоть и была наполовину занята тем, чтобы следить за тем, как и куда он тычет иглой, и чтобы не зашипеть при этом, второй половиной впитывала все сказанное девушкой. Ему не нравился тон, которым она его отчитывала, и, будь он способен нормально разговаривать сейчас, он бы нашел пару слов, способных успокоить даже сестру императора, со всей ее гордостью и самолюбием. К лучшему, наверное, что ему было не до разговоров сейчас, иначе потом он бы пожалел о сказанном. Следопыт, бросив было взгляд на стройную фигуру девушки, снова уткнулся взглядом в свой бок и испачканные кровью руки. Только бы игла не начала скользить в пальцах – подумав об этом, Лей-рон обтер сначала одну, потом другую руку о грудь и живот. Изгваздать еще больше рубашку было жаль, а он от пары кровавых следов уж точно не умрет, и хуже ему от них не станет.
– Как скажете, госпожа, – тихо произнес северянин, стараясь говорить как можно ровнее.
Снова бросив на нее короткий взгляд, Лей-рон в очередной раз подумал о том, как же тяжело разговаривать с императорской сестрой, как тяжело вообще с ней сосуществовать, потому что по каждому вопросу она имела свое мнение, и ей всегда надо было это мнение высказать. И не тольк высказать, но и потребовать, чтобы все ее приказания и высказанные как приказания пожелания были немедленно выполнены в точности так, как она сказала. Лей-рон умел выполнять приказы, потому что был солдатом, но специфика его службы предполагала так же и определенную самостоятельность. Он не мог просто так взять и начать во всем беспрекословно слушаться девки, в горы-то, наверное, выбравшейся впервые в жизни.
Он как раз заканчивал и уже обдумывал, что из всего того, что крутилось у него в голове, действительно стоит сказать, когда сестра императора, вроде бы, отвернувшаяся от него и притихшая, заговорила снова. Лей-рон прикрыл глаза, как от боли, зажмурился на несколько ун. В этот момент и появилось стойкое ощущение, что все рухнуло. По правде говоря, он все это время надеялся, что, оказавшись полезным Сестре Сокола в трудную минку, он покажет ей, что может быть полезным и после, и она позволит ему остаться рядом и защищать ее. Ножом обрезав конец нити, Лей-рон промыл иглу все той же реской, плеснул себе на зашитую рану, сжался, стиснув зубы, пока не отпустила острая жгучая боль. Убрал игру и флягу с реской и не без сожаления разорвал лежавшую в мешке рубашку на бинты. Он ничего не сказал, хотя эти слова задели его даже сильнее, чем все предыдущие. Вытерев, как мог, руки об остатки изорванной рубахи, северянин придвинулся к сестре императора. Боль оставалась, но притихла – теперь она только будет ныть и иногда дергать, не так страшно и почти не мешает. Он не стал прикасаться к ее плечу, чтобы не измазать своей кровью.
– Я сделал это, госпожа, чтобы потом мы даже случайно не столкнулись с ними. Если вы будете рядом, мне будет труднее защитить вас. Их трое, и один мог бы вас схватить.
И тогда Лей-рон уже ничего не мог бы сделать. Госпоже Аленари и так причинили достаточно боли, чтобы еще раз рисковать и подставлять ее под удар собственным нежеланием сдаваться.
– Они меня не убили бы. И не убили, госпожа, – мрачно закончил северянин, не став говорить о том, что все ее «бы» не имеют сейчас никакого смысла, потому что не сбылись.
Вздохнув, он поднял с брошенного плаща цепочку с подвеской-соколом и протянул Сестре Сокола.
– Думаю, это ваше, госпожа. Одному из разбойников, который ее носил, она была не к лицу, – он сухо усмехнулся.

Все, что он мог попытаться сказать и объяснить, он сказал и объяснил, и теперь ему оставалось только смириться с тем, что даже сейчас, когда он, казалось бы, говорил о том, как беспокоится о ее безопасности, капризная императорская сестра все равно оставалась им недовольна. Не говорить же ей о том, что у него и сейчас на мгновение болезненно сжалось сердце, стоило ему подумать о том, что она снова на несколько ун окажется в чьих-то жадных и жестоких лапах.
А может, дело было вовсе не в том, что он схватился с разбойниками и получил глупую царапину, которая сейчас досадно саднила и дергала, заставляя то и дело обращать на нее внимание? Лей-рон вспомнил, как она целовала его, и как он сбежал от нее и от этих поцелуев, которые могли бы и продолжиться, взбреди ей это в голову, и ненадолго в голову взбрела совсем уж шальная мысль: что если все из-за этого? Из-за этой глупости, нашедшей себе путь в ее красивую сереброволосую головку и там и оставшуюся? Лей-рон уже подумывал о том, что бедняжка от всех переживаний и тяжелой дороги на время повредилась в уме, и ей надо под крышу, в тепло и уют, чтобы сразу забыла обо всех глупостях? О том, например, что для императорской сестры нормально целовать северянина. Неужели взялась еще и переживать за него, за дикаря, который защищает ее не потому что благороден, а потому что это его долг? Внутренне северянин усмехнулся этим мыслям: нет, сейчас он осознавал происходящее совсем не как долг, а если и долг, то не такой, о каком обычно говорят. Скорее… свой, личный долг. Потому что он хотел ее защитить, и потому что ее врагам придется переступить через него, чтобы причинить ей вред. Северянин обеспокоенно взглянул на Сестру Сокола, надеясь, что все те мысли, пролетевшие у него в голове, далеки от реальности.
Его облегченный вздох не был слышен, потому что Лей-рон сдержал его, когда тонкие пальцы госпожи Аленари забрали цепочку. Он опасался лишний раз прикасаться к ней сейчас, не зная, чего от нее ждать. Он, наверное, никогда не смог бы ее понять, даже если бы она оставила его при себе на долгие годы.
– Да, госпожа.
Он лег с ней рядом, уже привычно обнимая хрупкое тело, чтобы согреть, только после того как натянул рубашку и отмыл руки. Он торопился, с опаской поглядывая в сторону девушки и только гадая, будет ли она зла, если он промешкает. Ее настроение сегодня для Лей-рона было совершеннейшей загадкой: сначала целует, потом выговаривает, и поди пойми, что ей взбредет в голову спустя еще несколько минок. Еще полезет драться – не отбиваться же ему от нее? Северянину не было холодно, и он довольно скоро смежил веки, наполовину уже погрузившись в как всегда чуткий и неспокойный сон, когда девушка зашевелилась, и он только успел открыть глаза, а она уже вцепилась в него как будто бы мертвой хваткой. Лей-рон вздрогнул, и на этот раз уже не был таким пнем, сразу поняв, что происходит, и что ему надо делать. А надо было аккуратно отодвинуть императорскую сестру и напомнить ей о ее происхождении. Но он этого не сделал. Как-то так само собой вышло, что он все еще обнимал сумасбродную девицу, и что целовал ее в ответ – по крайней мере, на этот раз он не повел себя как лесной пень. С недавно раненым боком у него не очень хорошо получалось сопротивляться, и Лей-рон повернулся на спину, глядя на севшую верхом императорскую сестру. Надо было остановить ее, дурочку, пока дел не натворила, да и куда ей сейчас, когда у нее до сих пор болит все тело? Хотя, судя по ее прыткости, не так уж и больно было Сестре Сокола. Лей-рон выдохнул, пытаясь собрать разумные слова в осмысленное предложение, но они никак не желали собираться, потому что он не мог отвести взгляд от тонких рук, медленно обнажавших белое тело. Ее слова обожгли ему ухо, и рыжий, почти не сопротивляясь, положил ладонь ей на грудь. Не сжал, но погладил, провел ладонью по ее груди и шее, погладил ее по щеке, не давая девушке отстраниться и нежно поцеловав ее в губы.
– Глупая. Это ли тебе нужно? – тихо спросил он, внимательно глядя ей в глаза.
Она была маленькой и слабой, и он мог сбросить ее с себя – и в то же время именно поэтому и не мог, потому что жаль сбрасывать на пол пещеры маленькую и слабую. Но перевернуться вместе с ней, нависнув сверху, он тоже мог без большого труда, и Лей-рон сделал это быстро, но стараясь не сжимать ее слишком сильно. Поцеловал ее в губы, покрыл нежными поцелуями ее лицо, шею, целовал ее грудь – он не торопился, не сжимал ее в порыве страсти и целовал осторожно. Она была маленькой и слабой, и ему хотелось гладить и ласкать ее – как будто в противовес тому, как это сделали бы ее неудавшиеся похитители. В противовес даже тому, как она бросилась на него. Лей-рон прижался губами к ложбинке между ее хрупких ключиц и с тяжелым вздохом поднял голову, найдя ее глаза. Нельзя, совсем нельзя, должен же хоть кто-то из них слушать голос разума.
– Зачем тебе это?
Не для того ли только, чтобы утвердить пошатнувшуюся было из-за пары синяков уверенность в своей красоте? Тогда ей стоило поискать для этого кого-нибудь другого, у кого было меньше гордости.

Отредактировано Leigh-ron (2016-07-11 13:33:44)

Вот теперь он верил, что это все еще была та самая Сестра Сокола, которую он увел прочь от дороги, от преследователей и от ее людей, бившихся насмерть для того, чтобы спасти одну капризную девку, потому что таков был долг их всех – защитить женщину с серебром в волосах. Как только она указала ему на его место, Лей-рон сразу же понял, что все это происходит в реальности, и не настолько помутнел рассудок у благородной госпожи, как ему сперва показалось. И поди пойми, что было хуже. Он еще сопротивлялся и только радовался тому, что влажная рубашка, замызганная на боку его же кровью, прилипла к телу и не поддается так легко тонким белым пальцам оседлавшей его девушки. Действительно, не ему решать, чего она хочет, а чего нет – за императорскую сестру может решать только сам император, а позже еще ее муж, но никак не северянин, встреченный ей случайно, потому что чуждый ей северный бог нашептал ему именно такой путь.
В ответ его мыслям где-то там, за стенами незаметной снаружи пещеры, загрохотал гром, и Лей-рон на уну спросил себя, было ли это предупреждение или согласие с его действиями. Но сейчас ему было не до этого. Не так уж и плохо было сереброволосой красавице, если сейчас она извивалась, подставляя тело его губам. Целуя ее нежную кожу, он продолжал изо всех сил бороться с таким простым желанием, еще более простым из-за того, что сама Аленари и не думала сомневаться в том, что делает, ни на миг, и, попытайся он сейчас вырваться, вряд ли она отпустит его так просто. Она совсем потеряла голову, сумасбродная благородная девица, и даже он не мог сейчас ее образумить, опьяненный нежностью ее кожи, ее податливым мягким телом, которое, если бы она принадлежала ему, он бы сжимал в крепких объятиях и долго еще не отпускал. Ему было жаль, что, даже если он не сможет сейчас взяться за ум и отступить, вырваться из цепких и ласковых рук Аленари, у него будет только эта ночь, а у кого-то другого, ничего для нее не сделавшего, будут годы. Лей-рон проникся к ней за эти дни глубокой нежностью, и ему даже думать не хотелось о том, как набаторский король, каким бы он ни был, будет владеть ей только потому что ему ее отдали. И хорошо еще если не будет с ней груб и не будет обижать, потому что императорская сестра была хрупкой и ранимой.
Хотелось засмеяться. Лей-рон покачал головой, не сводя взгляд с лица Сестры Сокола и нависая над ней. Он слушал ее и не знал, действительно ли ему засмеяться или все же оскорбиться. Ведь и правда, в нем было слишком много гордости и самоуважения, особенно когда с ним разговаривали вот так. И в то же время… вот уж действительно, глупая девка, и не имеет никакого значения, чему ее учили все эти годы, и насколько прилежной ученицей она была. Но он почему-то все еще смотрел на нее и любовался ей, одновременно бессильно пытаясь мотнуть головой, отказаться – и не мог. Жаль, что для этой ночи у них была только пещера, а не теплая комната с мягкой постелью. Надо, ох надо было оттолкнуть ее руки, от которых по телу бежали мурашки, встать и сказать ей, что ему не нужны такие награды и благодарности, что он вел ее все это время не потому что думал, что рано или поздно она отдастся ему из благодарности. Тьфу, грязь какая. Северянин прикрыл глаза, чувствуя, как ее руки забираются под рубашку. И у него нет никакого желания обходить кого бы то ни было, потому что это не соревнование, а она – не приз. Когда ее пальцы коснулись его губ, Лей-рон поцеловал их и подставил щеку, как будто ластясь.
– Нет. Но ты дурочка, хоть и умная, и образованная, – он коснулся ее губ своими. – Все благородные такие, или это мне такая досталась? – он хотел бы ей выговаривать, по-настоящему, но вместо этого улыбался и целовал ее лицо. – Ты говоришь так, как будто себя продаешь, ты, красивая и умная, как будто не можешь иначе добиться желаемого. Почему ты просто не можешь сказать, что хочешь этого? Без упоминаний о награде, без попыток давить на тщеславие? Девка глупая. Да что там, тебе даже можно ничего не говорить.
И пусть бы он спрашивал ее о чем угодно – все равно она бы победила. Кого он обманывает? Конечно, он не оттолкнет ее руки. Лей-рону, чтобы раздеться, требовалось еще меньше усилий и времени, чем Сестре Сокола. Он гладил и целовал ее живот, ее бедра, ее стройные ноги. Ему не нужна была такая оплата, но он хотел эту красивую женщину, в которую можно было влюбиться даже несмотря на ее вздорный характер. Разведя ее ноги, он жадно поцеловал ее в губы, как будто хотел нацеловаться на годы вперед, все те годы, что она будет с другим. Придерживая ее бедра, вошел в нее, целуя ее лицо и шею, может, для того, чтобы и ей хватило этих поцелуев хотя бы на несколько ближайших лет. Двигаясь в ней, он гладил ее по животу и груди так, чтобы не задеть синяки.

Редко кто-то называл его Леем. Снова покачав головой, он с несвойственной ему нежной улыбкой поцеловал ее в лоб.
– Глупая.
Может, для кого-то сереброволосая Аленари действительно была товаром, средством, инструментом для достижения своих целей, за которые можно заплатить деньгами, услугами, людьми… Лей-рон платил ей самой, и платил вещами куда более ценными: верностью и кровью – его собственной и ее преследователей. Деньги решают не все, должник не всегда окажется рядом, чтобы можно было потребовать об услуге, а люди – далеко не все они преданны. Ему было жаль, что такую, как Сестра Сокола, кто-то рассматривает только как средство, потому что она стоила много большего. Именно потому, что для него за эти дни взбалмошная девица стала чем-то большим, он и не смог сейчас ей отказать. Хотя пытался, действительно пытался, но как можно отталкивать от себя эти хрупкие руки, ласково касавшиеся его, не смотреть на белое, стройное тело, отвернуться от ее мягких губ? Если бы она осталась всего лишь высокородной сумасбродкой, он бы с легкостью от нее отказался. От такой женщины, которой она была на самом деле, отказаться было невозможно, и дело совсем не в ее красоте. Он будет себя корить за это, но еще он всегда будет знать, что еще больше корил бы себя, если бы не поддался ее слегка неуклюжим, подкрепленным бесполезными приказами, соблазнениям. Хотя откуда ей, выросшей при дворе, знать, как соблазняют свободные распоряжаться собой, своим телом и своими привязанностями женщины? Она, наверное, всю жизнь готовила себя к тому, чтобы просто отдать себя тому, на кого укажут, и только молиться, чтобы не был толстым и лысым, и чтобы не имел каких-нибудь мерзких наклонностей.
Ему не хотелось причинить ей боль. Лей-рон крепче прижал к себе стройное тело, чувствуя, что стон, заглушенный поцелуем, должен был стать криком. Он замер на несколько ун, чтобы стихла первая боль. Он гладил девушку по лицу, по спутанным волосам, начиная двигаться, сначала медленно, и после нескольких движений – быстрее, целовал ее губы, ее глаза, поймав несколько слезинок. Он гладил льнущее к нему стройное тело так нежно, как только могли гладить его огрубевшие руки. В приступе страсти и нежности ловил губами гладившие его тонкие руки, целовал ладонь, которой она пыталась закрыть себе рот, постепенно ускоряя темп движения бедер и каждую уну прислушиваясь к стонам и вздохам, слетавшим с губ Аленари. Его Аленари. Пускай завтра она снова будет сереброволосой сестрой императора, гордой и неприступной, но сегодня она была его Аленари. Он не прекращал целовать ее ни на уну, касался губами ее нежной кожи или трепетных губ, на которых он ловил ее громкие стоны. Поцеловал ее у самого уха, в шею, уткнулся разгоряченным лбом в ее хрупкое плечо, закусив губу, чувствуя, как она обхватывает его и слыша ее вскрик, не в силах больше держаться и длить эту сладкую и бесконечно желанную близость. Вздрогнув и сжав зубы, чтобы приглушить короткий и хриплый стон, он оттолкнулся от земли и вышел из девушки прежде, чем излился: не хватало ей еще объяснять будущему мужу, почему у ребенка светлая кожа и рыжие, вьющиеся волосы.
Его собственные волосы, не до конца просохшие после дождя, липли ко лбу и пропитывались потом, и северянин безуспешно тряхнул головой, пытаясь отбросить их с лица. Лег рядом с Аленари, опираясь на локоть и отвечая на ее взгляд собственным. Он должен запомнить ее такой, какой она была сейчас, потому что больше никогда этого не увидит, а такое нельзя забывать. А еще он думал о том, что ему теперь делать. Все закончилось, и надо было возвращаться к тому, что было до этого дня. Он потянулся навстречу ее руке, наслаждаясь, наверное, одним из последних ласковых прикосновений. Как же он любил ее сейчас, смеющуюся над ним, доказывающую свою победу, хотя именно она сегодня потеряла больше, чем приобрела. Ночь, проведенная с диким северянинам, вряд ли могла принести девушке благородного происхождения что-то кроме урона.
– Да, сейчас ты обошлась тем, что я слишком хорошо узнал тебя, и поэтому ты стала мне слишком дорога, глупая циничная девчонка.
Поймав ее руку, Лей-рон прижал узкую теплую ладонь к своей щеке. Жаль, что все это скоро закончится. Он обеспокоенно посмотрел на девушку, услышав ее шипение, и притянул, прижал ее к себе, чтобы чувствовать ее нежное, чутко отзывающееся на ласки тело. Надо одеться, но Лей-рон не мог не полежать с ней еще немного. Погладил ее по волосам, оттягивая время поцелуя, который наверняка станет последним.
– Я бы носил тебя… – он вздохнул: следовало возвращаться к вежливому обращению, не давать себе привыкать к этому приятному до сладости «ты», – вас на руках всю жизнь.
Помолчав, он уткнулся лицом в ее волосы.
– Прости. Что ты скажешь… когда приедешь в Набатор? Мне следовало об этом подумать.

Чем она взяла его? Право слово, ведь не вздорностью же и чисто дворянской холодностью. Хотя в свои годы северянин уже давно успел понять, что женщины способны очаровывать, даже если на первый взгляд все в них тебе полностью не нравится. И он никогда не волочился за подобными Сестре Сокола женщинами – чего ради? У него никогда не будет ни времени, ни возможности, ни желания их переделывать, а терпеть такими – зачем, если можно просто найти другую? Бойкую, смешливую, смелую и ласковую?
Северяне тоже были в первую очередь мужчинами, и поэтому, как и любые мужчины вдалеке от родных мест, возвращаясь из вылазок, они отъедались и сажали на колени хотя бы по одной всегда готовой приласкать девке, и кому какое дело, что за свою ласку они брали деньги. Женщины есть женщины, а ему и его отряду обычно не нужно было сверх этого. Конечно, были и те, кто женился за те годы, что они провели у Врат, большинство в конечном счете увезли жен на север. И все же женились немногие. Он – не женился. Была еще молодая вдовушка, в точности как он любил, бойкая и способная управляться с тем, что оставил ей рано умерший муж, уверенная в себе и своем положении, но после еще одной вылазки в горы оказалось, что он был не единственным, кого она приглашала к себе – и не тем, кто оказался ей нужен. Еще раньше были молодые девчушки, отпускавшие шуточки по поводу его килта, дразнившие и заливисто смеявшиеся – теперь они все давно были замужем. В конечном счете он вышел из того возраста, когда можно нежничать с молоденькими девками, и ему оставались те, к кому он возвращался после каждой вылазки.
И ни одна из его женщин даже самую малость не походила на Аленари. Даже сейчас она была гордой, не желающей показывать ни каплю слабости, сомнений. Она отвечала, как и полагается отвечать императорской сестре, и на уну северянин подумал, что, может, она и правда отобьется ото всех подозрений. Отбилась бы, будь ее жених сопливым мальчишкой, а не опытным мужиком, для которого она будет далеко не первой женщиной. Что же, сейчас об этом все равно нет смысла размышлять.
Если бы он был имперцем, он бы ответил ей так же красиво и цветисто, разбрасывая фразы, как яркие нарядные ткани – одну на другую, чтобы выныривали, мелькали, и чтобы лучше был виден искусный узор. Он не видел нужды в громких словах, к тому же сегодня слов и так было слишком много, а у Лей-рона язык был подвешен не слишком хорошо. К чему им лишняя болтовня? Если госпожа Аленари пожелает, она оставит его при себе, и он не сможет отказаться – даже не потому что не сможет отказать ей, а потому что никто не отказывается от таких предложений. Охранять сестру императора – огромный почет, честь, с лихвой покрывающая все, что могло бы стать причиной для отказа. Лей-рон только кивнул. Он не скажет, что ему не нужно золото, но в то же время он никогда не нуждался в нем настолько, чтобы это затмило ему разум. И сейчас он бы отказался от золота, даже если бы награду предлагали по весу самого следопыта.
Он крепко обнял Сестру Сокола, прижимая ее к себе. У него была и другая причина для отказа: если он согласится, то как потом сможет смотреть на Аленари, которой в пустых коридорах набаторского дворца домогается их король? Об этом он подумает позже, после того, как госпожа Аленари будет в безопасности.
– Спокойной ночи, госпожа.

Задержка вышла из-за того, что северянин петлял последние дни, и из-за дождя, сделавшего землю влажной и скользкой: самого Лей-рона это волновало мало, но вместе с императорской сестрой, неважно, шла она сама, или он нес ее на руках, пристально глядя под ноги, это слегка осложняло переходы. Они вышли к дороге, когда уже стемнело: Лей-рон не стал останавливаться на ночь и только взвил темп, хотя царапину дергало, а нога начинала ныть: неудивительно, в последние дни он двигался и напрягался гораздо больше, чем во время своего неспешного пути, окончившегося встречей с императорской сестрой. Северянин пер напролом, прямо к возвышавшейся над ними крепости, да и мог себе это позволить: прежде он облазил округу, проверяя, не поджидают ли их преследователи, отчаявшиеся отыскать Сестру Сокола в горах.
И он ни на уну не терял бдительности: обидеть свою госпожу северянин никому не позволит. Только бы в крепости соображали быстрее, увидев серебро ее волос.

Нет, он не хотел ее обижать своим молчанием, но все еще забывал о том, что Аленари рей Валлион требуются и слова тоже, чтобы понять его. Он привык молчать и не болтать по пустякам, тем более что это его жизнь еще совсем недавно диктовала ему такие правила: говорить как можно меньше. Пожалуй, язык жестов, которыми северяне общались во время вылазок, если надо было не шуметь, был ему в чем-то даже более привычен, чем обычная, человеческая речь. К тому же он никак не мог перестать думать о последней запавшей в его голову в ту ночь мысли: он не хотел, и он не сможет терпеть чужого мужчину рядом с ней, он не привык делить с другими своих женщин, если они были свободны. Как бы он ни хотел находиться с ней рядом, он не мог перестать думать о том, чего не сможет вытерпеть. Он выдаст не только себя – выдаст их своим звериным, жестоким выражением лица, когда будет смотреть на набаторского короля.
Да и ему ли, хромоногому, защищать императорскую сестру? Крепость была уже рядом, и ему пора было спуститься с небес на землю: ему осталось только спокойно доживать свой век, а не пускаться на поиски приключений, да еще и рядом с женщиной, перед которой не может устоять.
Хотя сможет ли он хоть раз ей в чем-то отказать? Однажды уже не смог.
От постепенно поднимающей голову боли следопыт медленно, но верно дурел. В других условиях, в горах, он бы, конечно, был с более чистой головой, но там были травы, компрессы, приглушавшие боль гораздо лучше легкого настоя, который ему дала с собой молодая Ходящая. Она дала ему с собой слегка утешавшую ноющую ногу и постепенно укреплявшую кости мелочевку, потому что ни она, ни сам северянин не могли даже подумать, что ему снова придется бегать, красться и карабкаться, что ему уже в скором времени придется не только обнажить меч, но и встретить противника себе по рангу. Что с досадной раной и больным коленом он будет тащить через горы сестру императора, хотя на это и жаловаться было грех.
Он молча поставил девушку на ноги, если что, сразу готовый ловить, огляделся по сторонам. Он прекрасно знал, что в такие моменты расслабляться… но он ведь облазил все, слушал, смотрел, Бездна, да он даже принюхивался, и никого не заметил – иначе не повел бы сестру императора к крепости, не избавившись от угрозы. Но он просто знал, что именно так иногда все и бывает.
И еще ветер, ветер был неровный, порывистый, и не давал ни почуять, ни услышать толком хоть что-то. Лей-рон вертел головой по сторонам, моля Уга, чтобы солдаты хоть немного пошевелились. И тогда он, наконец…
Лучник вынырнул словно из-под земли, и в первую уну северянин восхитился его ловкостью и умением. А еще он уже знал, что не успеет ни бросить Аленари на землю, ни закрыть собой – а ловить стрелы он не умел. Лучник явно выжидал и рванул лук, как только поднялся на ноги, зная, что времени прицелиться ему не дадут. Но ветер, тот же ветер, что только что мешал Лей-рону, помешал и убийце. Лей-рон уже готов был дернуть из ножен меч и отомстить за женщину, которую не уберег уже тогда, когда все почти подошло к концу – хотя бы первая половина пути. Но вместо этого опустился на колено, подхватил девушку, уже когда она рухнула на колени, перехватил, поднимая на руки со всей осторожностью, чтобы не задеть стрелу. Убийца промахнулся, наверное, на два пальца – символично метил в сердце, но ветер сыграл с ним злую шутку. Ничего, все это еще можно вылечить, особенно если в крепости есть Ходящая или Огонек. А кто-нибудь там обязательно есть.
– Я здесь, милая, я здесь, – он рывком поднялся на ноги. – Только не закрывай глаза, слышишь меня? Только попробуй закрыть глаза, маленькая вздорная девчонка, – он старался двигаться мягче, припустив с Аленари на руках к воротам, как мог, и только думал: не для того же Уг направил его к Сестре Сокола, чтобы она умерла спустя несколько дней? – Давай, отругай меня, скажи, что еще немного – и всыпешь мне плетей по самые… За всю мою грубость и неотесанность, или на что там еще хватит твоей выдумки. Ну же, давай, расскажи в красках, только не смей засыпать, поняла меня?! – ему хотелось встряхнуть ее, чтобы лучше поняла, но сейчас он точно этого не сделает.
Ему потребовалось преодолеть не такое уж большое расстояние – им выбежали навстречу, и еще несколько пар рук легли под невесомое женское тело, чтобы ровнее двигаться и держать ее. Ее спасут, и тогда, может быть, он не выйдет по еще не остывшему следу лучника. А если она умрет, он догонит убийцу, а затем вырежет оставшихся в живых разбойников до последнего человека.
Не нужна Ходящая или Огонек, чтобы спасти Сестру Сокола, хватит и умелого, опытного лекаря, но с колдуньей из Башни будет надежнее. Волшебника поднимут с постели, и он или она не посмеют хоть немного промедлить. А пока лекарь твердой, не дрогнувшей рукой взрезал пропыленную одежду императорской сестры, чтобы вынуть стрелу. У солдат, державших девушку, дрожали руки.
Спустившийся, буквально влетевший, не иначе кубарем скатившийся по лестницам Огонек был мужчиной лет тридцати с небольшим, с растрепанными светлыми волосами и слегка отдававшей рыжиной аккуратно постриженной бородой. И хвала Угу: мужчинам в вопросах врачевания ран Лей-рон все еще доверял больше. Огонек несколько ун потирал ладони, согревая их, а затем кивнул лекарю, показывая, что готов.
Если она не выживет, они вырежут разбойников в этих местах до последнего человека, все они, кто был рядом с Сестрой Сокола сейчас, и кому в голову бился душный и тяжелый запах крови.

Отредактировано Leigh-ron (2016-07-17 20:11:44)

Он чувствовал ее пальцы и ее кровь на своей щеке, как метку, которая никогда не даст ему забыть о том, что случилось здесь, если Сестра Сокола погибнет. Он может стереть, смыть ее, если только посмеет это сделать, но будет знать ее там же, на том же месте, где тонкие окровавленные пальцы прикоснулись к его щеке.
– Да, да, хотя бы так, ну, продолжай, красотка, – почти рявкнул северянин, не задумываясь сейчас о своих словах и об их звучании – сейчас никому до этого нет и не будет дела.
Ее кровь пропитывает ее одежду, перебираясь на руки следопыта и помогавших нести императорскую сестру солдат. Все они сегодня прикоснулись не к кому-нибудь – к Сестре Сокола, но Лей-рону думалось, что ни один из них не был этому рад и с готовностью отказался бы от любого такого прикосновения, только бы хрупкая и красивая сереброволосая девушка выжила. И не только потому что всем присутствующим головы снимут за ее смерть: Аленари рей Валлион была далеко не плоха, пусть и со вздорным, капризным характером, но люди наверняка ее обожали. Хотя бы за красоту: красивым девушкам многое прощают. Потому то каждый из находившихся сейчас рядом солдат был готов утешать ее и утирать слезки жемчужные, если понадобится. Она вряд ли еще вполне осознавала происходящее, пронзенная куда худшей, чем раньше, болью, и не видела, но он не отходил от нее. Он смотрел на нее и на несколько мгновений увидел совсем другую женщину – почти такую же молодую, но выше и крепче, чем Сестра Сокола. На-ара была красива, но красотой северной, суровой, воинской. Однажды, во время одной из вылазок, она поймала стрелу, вбившуюся ей в грудь – и тоже промахнувшуюся мимо сердца. Она рвалась встать, и не слушала слов о том, что все выглядит скверно, потому что под ударами стрел упал и не поднялся тот, кого она любила. Своими руками вырвала и отбросила прочь стрелу. Тогда она выжила. Умерла На-ара позже, глупо и обидно, от болезни, вцепившейся в нее, ослабевшую после раны. Лей-рон до сих пор думал, что она умерла не потому что болезнь оказалась сильнее нее, а потому что она не хотела больше жить.
Аленари еще ничего не потеряла, кроме, может, своей чести, но и ту отдала по своей воле, хотя сейчас думать об этом было не время и не место. А еще она тоже была сильной, хоть и по своему. Когда лекарь надломил стрелу, она закричала, Лей-рон не вздрогнул и не убрал руки, крепко державшие ее, чтобы не дернулась и не навредила сама себе. Еще один крик, когда стрела покинула тело. У них всех здесь сердце за нее рвалось, а Лей-рон и вовсе предпочел бы оказаться на ее месте – почему он не успел ее закрыть?
Когда боль стала слишком сильной, Сестра Сокола все же потеряла сознание. Лекарь и Огонек позаботились о ее ране и перевязали. Она все еще была жива, и, если будет на это воля Мелота или Уга, будет жить и дальше. Северянин остался при ней, хоть для этого и пришлось вытерпеть назойливое присутствие лекаря, пожелавшего осмотреть и его, заодно обругав за грубые стежки. Следовало бы еще вымыться, тем более что для него нашлась бы свежая рубашка, но было не до того. Закутавшись в свое одеяло, Лей-рон устроился на слегка расшатавшемся стуле в комнате, где положили Сестру Сокола. Усталость тела и духа давала о себе знать, и его все-таки сморило. Да и вряд ли она очнется так скоро.
Он открыл глаза, когда ему показалось, что сквозь его сон пробился какой-то звук, но окончательно проснулся, когда, грохнув о пол, что-то разбилось. Свеча, оставленная в комнате, потухла, и Лей-рон выругался про себя. Его глаза были привычны к темноте, но и им понадобилось несколько ун.
– Госпожа?
Сбросив с себя одеяло, он подошел к ее постели. На грубоватой тумбочке оставили глиняный кувшин с водой и стакан, и Аленари повезло, что разбила она последний. Был бы здесь Огонек, он бы мог собрать осколки так, что никто бы и не подумал, что когда-то это были осколки. Жаль, он не был Огоньком.
– Сейчас. Я подержу кувшин, а вы попьете. А потом я схожу за кружкой. Можете приподнять голову?
Кувшин был бы тяжелым для нее, но северянин вполне мог бы удержать его и одной рукой. Лей-рон поднес кувшин к губам девушки. Как поить лежащих, он знал и облить ее не боялся.
– Как вы себя чувствуете? Может, позвать лекаря?

Хотелось бы ему знать, что именно она хотела ему сказать этими словами. Он бы предположил, что укорила и попеняла, но разве не была императорская сестра слишком гордой, чтобы потом зачем-то прикасаться к рукам того, на кого она в обиде? Он уже успел кое-что понять о ней, немного, конечно, потому что вряд ли кто-то вообще способен понять женщину до конца, но это он уяснил: если Аленари рей Валлион задеть, то она сделает все, чтобы допускать как можно прикосновений к этому человеку, даже случайных. Ее и с ним-то большую часть времени держал рядом холод, а не приязнь: он прекрасно помнил, как она обижалась и пыталась кричать, пока не поняла, что это бесполезно. И сейчас он тоже замолчал: не потому что ее слова могли его задеть, а они не могли, потому что в сущности не несли в себе ничего обидного, а потому что говорить здесь действительно не о чем. Дав ей сделать несколько глотков, Лей-рон приподнял кувшин, внимательно глядя на девушку и ища мельчайшие признаки того, что ей стало хуже, и пора действительно посылать за лекарем и, возможно, снова за Огоньком. Сперва он снова помолчал, чтобы сперва дать ей еще попить и не мешать ей своими словами, которые так и просились на язык. Сейчас ему было, что ей высказать. Северянин поставил кувшин обратно и сел на край постели. С беспокойством проследил за ее руками и только прислушался, не идет ли кто, когда его пальцы прикоснулись к ее щеке. Не хотелось бы, чтобы сейчас кто-то вошел и увидел это.
Когда она опустилась на подушку, он поправил ее одеяло и провел пальцами по руке. Ему потребовалось набрать воздуха в грудь, чтобы сказать именно то, что он хотел сказать:
– И не подумаю никого звать. Если кто-то и подойдет к тебе сейчас, то разве что лекарь.
Он и сам не заметил, как снова сбился на «ты», но сейчас, пока никого не было рядом, это не имело значения, а сестра императора и без этого обращения наверняка будет на него зла. Если она не хочет думать о себе сама, то это придется сделать ему. И она уже должна была узнать его достаточно хорошо, чтобы понять, что если Сын Ирбиса сказал, что никого к ней не пустит, то именно так все и будет. Да и капитан не был глупцом и уж точно не собирался, даже если услышит приказ Сестры Сокола немедленно выезжать и тащить ее хоть на носилках, куда-то нестись, пока она не поправится. Здесь ей ничего не угрожало и здесь она должна была прийти в себя, а ради здоровья императорской сестры можно и немного ослушаться ее приказов.
– И письмо, и капитан как-нибудь подождут еще день, ждали же то время, что мы сюда шли. Куда ты уже собираешься? Набатор как-нибудь потерпит еще немного, если хочет вообще увидеть свою новую королеву. Я могу позвать сюда и Огонька, и лекаря, и они скажут тебе ровно то же самое: отдыхать – это именно то, что ты сейчас должна делать, и если надо, тебя привяжут к постели. Это, в конце концов, наш долг – сделать все, чтобы тебе стало лучше, и чтобы ты выжила, так что не мешай его исполнять. Ты будешь лежать в постели, спать и есть, пока тебе не станет лучше. А за это время я узнаю, не слышно ли что-то о твоих людях – может, кто-то выжил. И если что-то тебе и следует написать в письме, так это то, что на этот раз тебе требуется отряд, способный тебя защитить, и люди, более привычные к таким переходам, а не к открытой войне.
Конечно, он понизил голос, разговаривая так с императорской сестрой, но все-таки на уну спросил себя, что было бы, услышь кто-нибудь их разговор? «А ничего», – подумалось северянину. Он нес ее на себе несколько дней, какие уж тут расшаркивания, и это не имеет отношения к тому, что между ними было. Тем более что никого рядом и не было, он бы услышал.

Ну он же говорил сам себе, что она будет очень, очень зла, был готов к этому – ну, может, представлял это несколько иначе, но точно знал, что императорская сестра больше не будет такой покладистой – Бездна, да разве она хоть раз была действительно покладистой? Несколько раз безразличной ко всему – да, но не покладистой, похоже, Сестра Сокола попросту не знала этого слова. Тяжело же ей будет крутить своим набаторским королем, если она не умеет уступать. Хотя с чего он взял, что не умеет? Просто некому – это же до смешного просто: с чего ей, собственно, быть покладистой с безродным дикарем с севера? Лей-рон был почти готов рассмеяться самому себе в лицо.
– Ты окажешься в Набаторе, Сестра Сокола, но не раньше, чем действительно встанешь на ноги и придешь в себя, и это тебе хором подтвердят и Огонек, и лекарь, и капитан.
«Глупая девка», – так и хотелось добавить, но северянин на то и был северянином, чтобы знать вес собственных слов и не произносить то, что не должно быть произнесено. И он ничего не скажет, какими бы ни были дальнейшие произнесенные ей слова. Хотя бы потому что она была именно что глупой девкой: капризной, излишне циничной, избалованной… и сухой. Она была бы другой, но дворянских девочек учат быть именно сухими и холодными, и именно такой она и была на самом деле, что бы он ни думал о том, что ему повезло на несколько минок добраться до ее подлинной сути. Он показался смешным самому себе, смешно было от того, что его одурачила какая-то взбалмошная девчонка, в которой было немного примечательного, потому что она не давала этому примечательному развиться, душила в себе самые ростки чего-то, что могло бы выделять ее среди многих других придворных красавиц. У нее была ее красота, и это было единственное, что Аленари не могла приглушить.
И было еще что-то. Что-то, что подстегнуло его, заставило почувствовать злость, обнажило гордость, потому что он тоже был не из тех, кем так легко помыкают. Он одним резким движением наклонился над ней, упершись рукой о постель, рядом с головой Аленари.
– Если бы вы, красавица, действительно слушались меня, – понизив голос, саркастично ответил следопыт. – Но вам почему-то требовалось везде вставить свое ценное мнение по тому или иному вопросу и лезть то в мою жизнь и мое прошлое, то снова рваться приказывать. Я терпел это, напоминая себе о вашей молодости и жизни вдали от тех условий, в которых вы оказались и к которым не были готовы, и мне приходилось меньше слушать и больше делать, как надо. А сейчас вам надо лежать и отдыхать, – он с сильным нажимом произнес последние три слова, глядя ей в глаза. – И настоятельно советую вам, госпожа, не кричать на каждом углу о том, чем вы занимались с дикарем-северянином в дикой пещере сразу после того, как он прирезал троих: люди, вне зависимости от происхождения, вряд ли благосклонно воспримут такую новость.
И уж конечно, какой смысл объяснять ей, что он и не пытался командовать? Он-то уже успел понять, что командами здесь мало добьешься. Ко всему прочему с кем он точно не перепутал императорскую сестру, так это с одной из своих девок. Его «девки» были настоящими, а она упорно делала из себя живой товар и красивую куклу, и не в его власти было что-то с этим поделать.
– А теперь будьте добры лечь и поспать до утра, и в конце концов дайте отдохнуть тем, кто вытаскивал вас с того света, я, конечно, понимаю, что окружающих вы воспринимаете исключительно как бессловесный и ни в чем не нуждающийся инструмент, но это тоже люди, и им тоже требуется отдых, госпожа Аленари. Бездушному инструменту тоже иногда требуется минимальный уход.
Не так уж ей и плохо, здесь мог бы остаться любой из солдат крепости: поднести вздорной девчонке воду смог бы кто угодно, а он бы, наконец, вернул себе достойный вид, избавился от грязи и вони, отоспался в безопасном месте в конце концов – но вдруг решил, что без него сестра императора ну никак не обойдется. Привык, наверное, привык заботиться и опекать маленькую и слабую изнеженную девчонку, привык к тому что, кроме него, это сделать некому.
Лей-рон тяжело вздохнул и поднялся с постели.
– Простите, госпожа. Вам и правда лучше поспать, вы очень слабы, а такие раны не проходят быстро и легко, уж поверьте. А потом – делайте что хотите, если своего ума нет.
В конце концов, чего ради он о ней так печется? Довел, передал с рук на руки – и дело с концом, пора двигаться домой, вряд ли ей нужен еще один готовый умереть за нее солдат: у нее таких и без него в достатке.