Течение жизни продолжалось. И, хотя самому Лей-рону казалось, что его этим течением вдруг вынесло на берег, а Уг неизвестно за какие грехи отвернулся от него, жизнь продолжалась и для него. Это ведь все еще была жизнь. И это именно он сейчас без большого труда шагал по камням, перепрыгивал – хвала Угу, он еще был способен прыгать – через звонкие ручьи и пробирался тропами по горам. А ведь мог бы идти по дорогам, но предпочел поменьше общаться с людьми. С Лей-рона было достаточно общения с имперцами на ближайшие пару лет как минимум. Лишний раз смотреть, как на его килт показывают пальцами, северянину тоже не хотелось, так что сын Медведя предпочел возвращаться домой наименее оживленными дорогами. Свое общество его сейчас более чем устраивало.
Все это – лишь новый виток реки его жизни. Именно в этом убеждал себя северянин, когда, прихрамывая, удалялся от Врат Шести Башен. Он никогда не роптал на судьбу за то, что его жизни повернулась именно так. Не роптал, когда его в детстве отдали Ирбисам, чтобы не допустить вражды и мести между кланами: все было верно и справедливо, и Лей-рон точно знал, что это – долг его семьи. Он закрыл собой пробитую убийцей из его клана брешь, пришел новым сыном взамен убитого в глупой пьяной ссоре. Тогда он об этом, конечно, не думал, и только сжимал губы, не говоря ни слова, потому что боялся, что иначе может расплакаться, а мужчины – они не плачут. И, возмужав, Лей-рон не смог бы сказать, что держит на кого-нибудь обиду. В новую семью он пришел все-таки не рабом, а именно сыном. И матушкой называл женщину, кормившую и растившую его глупым еще мальцом. Когда он уходил к Вратам, никакой разницы в отношении вторых своих родителей к нему и родным детям, Лей-рон не видел.
Он вернется домой, и пусть старейшины решают, что им дальше делать с мужчиной, привыкшим воевать, но растерявшим былую ловкость. Воины нужны всегда, но в своем пути северянин то и дело возвращался к мысли о том, что он будет делать, когда вернется домой. И еще: а в тот ли дом он возвращается? Нет, конечно, он твердо знал, где его место, но то и дело думал, помнит ли еще его первая семья? А почему бы ему и не думать об этом: торопиться Лей-рону теперь, похоже, было некуда.
Прежняя жизнь как следует обгрызла его, заодно оставив немало шрамов на грубой и загоревшей за годы службы у Врат шкуре. Теперь ему надо было начать новую. Северянин остановился и отхлебнул из фляги, которую ему с собой дала Ходящая. В вяжущем вкусе чувствовался зверобой, но Лей-рон был уверен, что в этом питье было гораздо больше магии, чем трав. От зелья слегка немел в первые уны язык. Ходящей Лей-рон был благодарен: если бы не она, то с ногой все было бы гораздо хуже. Перелом был не самый страшный, и, если бы его отряд находился ближе к Вратам, то, может, теперь он бы уже скакал с той же ловкостью, что и прежде. Им сперва пришлось спуститься в ущелье, куда он упал, а затем – тащить наверх и в крепость. Лей-рон тогда уже начал прощаться с возможностью ходить и только удивлялся, как это он не сломал себе позвоночник при падении. Но и ноги хватило, чтобы понять: больше ему с соклановцами в ловкости не соревноваться. Когда горы северян могут отдать еще достаточно молодых и сильных своих сыновей, кому нужен старый медведь? Лей-рон тоже считал себя стариком: ему было уже сильно за сорок, а в этом возрасте давно пора обзавестись детьми и ждать, если не нянчить уже, внуков. Как-то так вышло, что у него никого не было, кроме отца и матушки, которые неизвестно, живы ли еще. Он не сомневался, что в родной деревне его не оставят без крыши над головой, но вряд ли кто-то ждал его.
Ходящая при помощи Лепестков помогла ему слегка сократить путь, перенеся северянина вместе с еще несколькими людьми в Окни. Дальше он пошел сам. Сперва он опасался, что нога будет сильно мешаться, но с каждым днем становилось все легче. Она, конечно, иногда давала о себе знать и, конечно, так и останется увечьем, но жить было можно. Он справится. А вот подвести свой отряд, если что случится, он может, и лучше бы ему и правда уйти. Но все равно было жаль.
Грохот раздался далеко, но чуткое ухо северянина уловило его, заставив следопыта насторожиться и замереть, не сразу донеся ногу до земли. Его шаги были тихими и осторожными: снадобье Ходящей Лей-рон выпил совсем недавно, а значит, мог не опасаться, что еще побаливающая нога подведет в самый неподходящий момент. Северянин не спешил тянуться к короткому луку, успокаивая себя мыслями о том, что некому шуметь здесь, так далеко от границы, но его слух говорил совсем о другом. И, чем ближе он подходил, тем больше улавливал, еще не видя. Внизу, на дороге, и правда шел бой. Бездна! Что здесь творится?!
Он остановился, укрывшись за массивным валуном, чтобы надеть тетиву на лук. Стрелять из него Лей-рон умел, хотя, конечно, до настоящего мастера ему было далеко, но ему это и не требовалось: лук был скорее оружием охотника, а не воина. Гораздо лучше Лей-рон держал в руках меч. Без лишней скромности, в ближнем бою он мог выйти против нескольких противников разом и положить их. Вот уж не думал северянин, отправляясь в долгий путь к дому, что ему придется в скором времени вспомнить об этом.
Тетиву он даже достать не успел. Из общего шума выделился звук шагов – бежали несколько человек. Легкие, тихие шаги бежавшего впереди, принадлежали или женщине, или легкокостному юноше. Другие шаги были гораздо тяжелее, и Лей-рон, если бы захотел, мог бы даже сказать, сколько примерно весит второй человек. Северянин осторожно выглянул из-за валуна, беззвучно вытащив из ножен длинный и широкий нож.
Что же, может, он и был дикарем по мнению имперцев, но он очень не любил, когда били женщин.
Пока других шагов Лей-рон не слышал и без колебаний в несколько прыжков преодолел расстояние между валуном, за которым скрывался, и нависшем над женщиной человеком. Размышлять, что здесь случилось, и на чьей стороне правда, было не время, да и нечего бить женщин ногой в живот. Преследователь не ожидал, что здесь может появиться еще кто-то и был слишком поглощен женщиной, чтобы успеть заметить северянина. Лей-рон ударил его рукоятью ножа по голове: когда дружки этого куска дерьма найдут его, пусть лучше думают, что женщине самой удалось каким-то образом справиться с преследователем. Получивший сильный удар человек рухнул на камни – кажется, с проломленной головой, – а Лей-рон посмотрел на женщину. Серебро ее волос только добавило ему уверенности в правильности принятого решения. В то же время в голове раздался смешок: да он, пожалуй, побудет сейчас спасителем женщины из императорской семьи. Додумывал Лей-рон эту мысль, поднимая ее с земли и следя одновременно за звуками боя и за тем, чтобы не пропустить удар, если женщина решит отбиваться от него, не разобравшись.
– Вставайте… госпожа.
Он покосился в ту сторону, откуда она выбежала. Ее охране, вполне возможно, требуется помощь, но безопасность сереброволосой была важнее.
– Вам надо скрыться.
Если что, она совсем маленькая и хрупкая – на руках можно унести без особого труда.

Отдающие вонью выгребной ямы слова напавшего на женщину были в сущности всего лишь словами победителя, и все же Лей-рон внутренне поморщился. Внешне – не до того было, он уже был совсем близко, и после короткого замаха человек рухнул ему под ноги как мешок с дерьмом. Хорошо хоть, не придавил сереброволосую – мало было бы удовольствия вытаскивать ее из-под этой туши. Лей-рону даже прикасаться к – ну точно, голову он ему все-таки пробил, как и хотел – мертвецу не хотелось. Да и не до него сейчас. Время ускользало сквозь пальцы с каждой уной, что он пытался поднять с земли женщину и достучаться до него. Надо было просто хватать, забрасывать на плечо и уносить, и, если бы не такое неожиданное серебро ее волос, Лей-рон бы, наверное, именно так сразу и сделал. А тут – попытался дать ей прийти в себя, хотя в любую секунду мог появиться еще кто-то из врагов сереброволосой, чтобы проверить, догнал ли их дружок желанную добычу, а если догнал, то не слишком ли попортил. Северянин нахмурился, увидев, как тонкие пальцы сжались на кинжале, но забирать его не стал, даже ради собственного успокоения: это явно помешает объяснениям.
А объяснения будут, но хорошо бы, подальше отсюда. Разумеется. Что делает одинокий северянин так далеко как от их земель, так и от Врат Шести Башен? Лей-рон бы в ответ на им же заданный вопрос ответил «Не иначе, послан Угом», но вряд ли женщине понравится такой ответ. Хотя примерно так все и обстояло: если бы не одиночка-северянин, ее бы уже в лучшем случае тащили обратно, туда, откуда она сбежала. Что было бы в худшем, и объяснять не нужно. Хотя разбойники явно последний ум растеряли, если нападают на родственницу императора. Если нападают – значит, не боятся. А если не боятся – значит, они либо дураки, либо очень опасны. Лей-рон не отрицал первого, но не забывал и о втором.
Он отнял ладони от худых женских плеч, но был готов тут же схватить ее и унести прочь. И, по правде говоря, уже очень жалел, что не сделал так сразу, пока у сереброволосой совсем не было сил кричать или отбиваться. Потом бы и разобрались, что к чему. А теперь они теряют время. Северянин сжал зубы.
– К сожалению, один, госпожа, – тихо проговорил он, надеясь, что женщина успела его услышать, прежде чем закашлялась.
Теперь он зубами скрипнул, глядя, как строптивая дворянка теряет время на то, чтобы причинить еще больший урон и без того то ли мертвому, то ли бессознательному телу. Нашла время, дуреха!
– Нам надо уходить, – повторил северянин, надеясь вернуть женщину к действительности, в которой ей угрожала большая опасность.
И ему на самом деле – не меньшая, и теперь он не мог просто взять и уйти, хотя уж он в одиночку точно ушел бы от преследователей. Но не мог, потому что у него был долг, пускай он и не был больше разведчиком из Врат Шести Башен. Долг все еще оставался долгом, и он мог либо спасти женщину из императорской семьи, либо умереть, защищая его. Лей-рон подумал, что он бы еще пожил, а значит, глупую девку надо вытаскивать отсюда как можно быстрее. Лучше бы она потеряла сознание. Лей-рон мотнул головой, разбрасывая по плечам ярко-рыжие волосы.
– Скорее всего, ближайшим был тот, через который вы проезжали в последний раз. Госпожа, у нас нет времени, – он чувствовал себя идиотом – злым идиотом – повторяющим одно и то же, потому что одной сереброволосой бабе вздумалось поиграть в милостивую правительницу. – Вам надо уйти от преследователей. Оставаясь здесь, вы только облегчаете им задачу и сводите на нет все старания ваших людей защитить вас.
Как, однако, он загнул. В сущности, все это было правдой. Если кто-то из ее людей еще жив, то вряд ли обрадуется тому, что, вместо того, чтобы сбежать от напавших разбойников, их госпожа бродила рядом и в итоге попалась, сделав все жертвы напрасными. Лей-рон хотел помочь ей снова подняться на ноги, но гордая девка только отмахнулась от его руки.
– Лей-рон из клана Ирбиса. Следопыт отряда разведчиков. Врата Шести Башен, – поморщившись, он добавил, решив, что стоит быть честным: – Бывший следопыт.
Его жизнь могла бы повернуться совсем иначе, и был бы сейчас только Лей-рон из клана Медведя, живущий в деревне на землях северян и знать не знающий ни о каких битвах и разведывательных отрядах. Но от клана Медведя от него остался только старый-старый клановый платок – Лей-рон его не носил, но всегда держал при себе.
– Послушайте, госпожа, – северянин начал выходить из себя. – Мой долг, как любого солдата – защитить вас, и, если вы не пойдете со мной сами, я считаю своим долгом спасти вас любой ценой, и, если будет надо, я закину вас себе на плечо и унесу отсюда. А уже потом, если мы спасемся, ваша воля – можете отправить меня на виселицу за непочтительное с вами обращение.

Северянину хотелось взвыть и рявкнуть, что она полная дура, если и правда собирается остаться здесь и ждать, пока дружки ее преследователя схватят ее как глупую куропатку, а потом еще припомнят, и не единожды, проломленную голову этого мешка с дерьмом. Правда, для этого им придется переступить через него, но какое сиятельной госпоже дело до того, сколько человек положит за нее голову? Лей-рон ничего не сказал, конечно. Он что здесь, что в крепости находился не для того, чтобы говорить, а чтобы делом заниматься, у него и язык не так подвешен – для долгих и красноречивых разговоров не подойдет.
Она не поверила ему. Уцепилась за одно, решив не замечать другого, но все-таки было что-то приятное в том, что женщина имела какое-то представление об именах северян.
– Не рождаются, – не став спорить, подтвердил следопыт и едва заметно улыбнулся. – А как насчет моего килта?
Коротким движением кивнув вниз, на килт, Лей-рон снова посмотрел на женщину, не забывая вслушиваться в окружающие звуки. Если бы там по-прежнему гремел бой, ему бы было гораздо спокойнее. И лучше бы упрямой женщине вспоминать, что она там еще знает о северных кланах, поживее, или уже решать, доверяет она ему или нет, потому что его терпение было на исходе настолько, что сейчас ему в сущности даже не было интересно, знает ли она еще и о красно-зеленой клетке его клана.
И она решила! Лей-рон помянул Бездну, сплюнул на камни и взял, наконец, ситуацию в свои руки, что давно пора было сделать. Преодолев расстояние между ними в два не очень широких шага, Лей-рон забросил стройное и почти ничего не весившее женское тело на плечо. Она могла ударить его кинжалом, она уже пыталась угрожать им, но почему-то не ударила, хотя северянин почти ждал этого и – почти – был готов к тому, что узкое хищное лезвие полоснет его по спине. Тогда он бы, наверное, влепил сереброволосой оплеуху, на несколько ун забыв о ее происхождении. Он ведь предупредил ее, что, если не пойдет сама, он ее понесет. Вот он и понес. И, хвала Угу, она была достаточно умна, чтобы не закричать. Вместо этого сереброволосая шипела, извивалась, царапалась и кусалась не хуже кошки. Он когда-то в детстве по глупости хотел сунуть пеструю кошку – любимицу его матери – в лохань с водой, и та исцарапала ему руки, шею и лицо. С тех пор кошек он не трогал, но и на пеструю не обижался: животное все правильно ему растолковало. Лей-рон поморщился и чуть встряхнул женщину на плече, чтобы буйствовала поменьше, потому что царапины – мелочь, но саднить будут еще долго и неприятно, и он бы с легкостью обошелся без них.
– Подальше отсюда. Я доведу вас до ближайшего форта и передам его охране, чтобы быть уверенным в вашей безопасности. Если бы я мог, я бы помог вашим людям, но я один и не могу рисковать ради них вашей безопасностью, – ровным голосом объяснил Лей-рон, выбирая путь, чтобы уйти дальше в горы, но не по слишком крутым тропам: преодолеть их с вырывающейся женщиной на плече будет гораздо труднее и опаснее, чем в одиночку.
Он бы мог шагать так еще долго, благо, нога работала без каких-то намеков на боль или слабость, но женщина запросила о передышке – правда, немного не так, как он ожидал. Наверное, не стоило подбрасывать ее на плече, но теперь уже ничего не изменишь.
– Ублюдочные дети паршивых козлов, – сплюнул северянин. – Сейчас, потерпите немного. И только попробуйте попытаться убежать. Знаете ведь, что догоню.
Покрутив головой по сторонам, Лей-рон недовольно скривился. Чтобы добраться до лесистой части гор, следовало отойти еще подальше от дорог. Катугские горы были невысокими и обильно поросшими лесами, но возле дорог деревья не росли – как будто не хотели даже близко находиться. Да и слишком много камня и мало почвы для них. Но выбирать не приходилось. Прислушавшись, Лей-рон поставил женщину на ноги рядом с широким и низким камнем, почти плоским – было бы здесь побольше солнца, так камень был бы еще и теплым.
– У нас не так много времени, госпожа, – северянин придерживал ее за плечи: во-первых, она могла всего лишь обмануть его, чтобы попробовать сбежать, а во-вторых, ей наоборот могло быть плохо, и ему стоит быть готовым к тому, чтобы поймать ее. – Здесь нас хорошо видно. Если не можете идти, я понесу вас на руках.
Из уст северянина эта фраза звучала без всякого романтизма – как сухой факт. Если нести ее на плече, он будет лучше видеть дорогу, но, наверное, если он понесет ее на руках, ей будет легче, вот и все. Идти им надо было в любом случае.

Бездна, кажется, ее ударили даже сильнее, чем ему показалось сначала. Лей-рон жалел, что не врезал ее обидчику раньше – ему даже не нужно было видеть, чтобы по кашлю понять, что все несколько хуже, чем хотелось надеяться. Северянин неопределенно промычал в ответ на ее заявление, но ничего не сказал. Сестра императора, надо же. Тогда понятно, почему за эту женщину лихие люди не побоялись напасть на серьезно вооруженный наверное отряд. Ему хотелось сплюнуть от досады: он дожил до седины в рыжих волосах, не видя в общем-то ничего, кроме Врат и города при крепости, а зараза, которую надо было каленым железом выжигать, уже была внутри.
Не зря он не стал совсем уж выпускать сереброволосую. Даже не увидев, а только почувствовав кончиками пальцев, как она начинает заваливаться, северянин, осматривавший окрестности настороженным взглядом, прижал женщину к себе, не давая упасть. Северянин обеспокоенно посмотрел на сплюнутую сестрой императора кровь, ругаясь про себя. Вслух он не произносил ни слова: и так уже наговорился на несколько дней вперед, пока уговаривал эту строптивицу. Ругать женщину получалось уже хуже, и Лей-рон, не подумав, что поддерживает не какую-то непонятную женщину, а дворянку, погладил ее по волосам.
– Еще немного, – он то ли уговаривал ее, то ли извинялся за долгий путь, то ли утешал – по крайней мере, на этот раз в голосе северянина появились какие-то эмоции.
На этот раз северянин так не спешил и к тому же не был зол. Покрутив головой по сторонам, чтобы еще раз сориентироваться, он бережно поднял женщину на руки, стараясь поменьше трясти ее. Ей бы сейчас полежать немного, поменьше есть (а лучше вообще не есть) и особо не пить первое время. Хорошо хоть пены в сплюнутой крови он вроде бы не увидел, а то совсем дело было бы дрянь. Конечно, Лей-рон был человеком и не мог идти совсем ровно, да к тому же еще и быстро, но старался как мог, то и дело вслушиваясь в дыхание женщины. У нее были тонкие и слабые руки и хорошо уловимое для его чуткого слуха дыхание. Лей-рон, направляясь к лесам, покрывшим склоны гор, вдруг подумал, что за все это время так толком и не разглядел ее лицо – то есть, на нее он, конечно, смотрел, но смотрел совсем на другое и сейчас не смог бы воскресить в памяти лицо сестры императора – надо будет и правда присмотреться к ней, когда он подыщет место, достаточно укромное, чтобы остановиться. Северянин усмехнулся. Если они переживут это путешествие, будет, о чем рассказать, когда вернется домой – саму сестру императора спас. А значит, и рассмотреть ее надо. Станут его спрашивать, красива ли она была, и что он скажет?
Хотя, наверное, не будет он ничего рассказывать. Что тут рассказывать и чем гордиться? Долг есть долг – его он и выполнял, да и… Нет, не видел Лей-рон здесь какого-то особенного повода для гордости – это все равно что гордиться тем, что он просто служил у Врат Шести Башен. А вот вспомнить самому…
Еще Лей-рон подумал о том, как глупо было бы споткнуться сейчас. Хвала Угу, не споткнулся и не запнулся, иначе позора бы точно не обобрался, и хромоногость – не оправдание.
Он послушно остановился и, неодобрительно покосившись на женщину, все-таки послушался и поставил ее на землю так аккуратно, как мог. Он уже успел понять, что сестра императора была до безумия упряма, и лучше лишний раз с ней не спорить – смысла в этом все равно никакого не будет.
– Держитесь за меня, – коротко ответил Лей-рон. – Станет хуже, говорите.
Прищурившись, он снова посмотрел назад и повел женщину за собой. Больше всего ей требовался присмотр на спуске. Здесь лес уже выбрасывал свои длинные и осторожные языки, и Лей повел ее ближе к деревьям, а затем они, наконец, скрылись в лесу. Верхом мечтаний будет найти здесь сухую пещеру, но на то это и мечтания. Достаточно раскидистого дерева, чтобы укрыться от возможной непогоды, уже будет достаточно. Чем дальше они уходили, тем больше крепла уверенность Лей-рона в том, что преследователям теперь придется как следует поскакать по горам, чтобы найти их. А найти их будет непросто после пути, проделанного по камням, которые северянин выбирал не только из соображения удобства, но и глядя по тому, насколько они были сухими, и можно ли оставить на них следы.
Надо бы пройти еще дальше, но, когда они достигли дна узкой долины, Лей-рон снова посмотрел на женщину и сжалился. Лес был хороший: северянин то и дело натыкался взглядом на скальные дубы, а дуб был правильным деревом. У одного из них – старого, крепко вросшего в землю и совершенно необхватного – Лей и остановился. Оставив женщину ненадолго, северянин обошел дерево, ища место поукромнее. Такое нашлось – под вывернутыми из земли в половину человеческого роста корнями. Корни были мертвыми, и остался от них уже давно один огрызок, земля под ними была сухой – то что надо. Северянин вернулся к сереброволосой, уже привыкнув следить за каждым ее шагом. Бросил у вывороченных корней вещевой мешок и раскатал одеяло. Придерживая сестру императора, он помог ей сесть.
– Вам лучше полежать, госпожа.

Отредактировано Leigh-ron (2016-05-04 19:22:01)

Северянин почти неслышно вздохнул. Разумеется, она не была стеклянной. Она просто была женщиной, по-женски слабой и непривычной к тому, чтобы получать синяки и шишки, а потом бежать, не давая телу привыкнуть и справиться с болью. Он на уну скосил на нее глаза, скользнув взглядом по белой коже лице, сейчас слегка запачканным землей и с проклевывающимися следами от кулачищ ее преследователя, оставшегося лежать далеко-далеко за их спинками. Эта кожа не привыкла к таким испытанием и синяки вряд ли знала часто, а белое, хрупкое тело не знало, что ему делать с внезапной болью, когда бьют без жалости и ни за что.
Да и к тому же он просто шел увереннее и, в отличие от нее, понимал, куда идет. В горах заплутать не так-то просто, если умеешь смотреть по сторонам и замечать то, что само лезет на глаза. И уж конечно трудно заплутать в горах тому, кто в них родился – пусть и в других. Случись что, он бы, конечно, поймал женщину, не мешкая и не давая ей упасть, но зачем ему все время присматривать, как она держится на ногах, если сереброволосая может просто держать его за руку. Он не знал, что там на этот счет говорил этикет благородных, но полагал, что в нынешних условиях об этикете можно на время забыть.
Надо было бы снова поднять ее на руки: так и пошли бы быстрее, и легче было бы выбирать дорогу, но северянин уже понял, что, если он попробует сделать это без ее разрешения, то крику они не оберутся. А если все обойдется без крика или хотя бы возмущения со стороны сереброволосой, так это еще хуже: значит, совсем поплохело бедняжке.
Ближе к концу пути северянин несколько раз осторожно приобнимал женщину, чтобы помочь ей идти и не падать. Она совсем выбилась из сил и то и дело запиналась о попадавшиеся на пути корни и камни, и, если бы северянин не опасался нарушить установившееся вроде бы шаткое взаимопонимание, он бы все-таки подхватил ее на руки и нес еще долго, гораздо дольше, чем они прошли, прежде чем остановились, с тех пор как скрылись в покрывавшем склоны гор лесу.
Стоило сестре императора опуститься на одеяло, как Лей-рон еще раз обошел дерево, прислушиваясь, присматриваясь и принюхиваясь. Чуть отошел от дерева, вслушиваясь в тишину – ничего, преследователям придется теперь как следует попотеть, чтобы их найти и набегаться по этим горам. Вернувшись – вроде бы даже не так сильно они наследили, кстати говоря – северянин бросил взгляд на женщину, недовольно ворча в собственных мыслях: выряжена та была не то чтобы совсем не по-дорожному, но как-то… как собранная в дорогу кукла. Самому Лей-рону холодно не было: погода была что надо, а сам он только еще больше согрелся от ходьбы, а вот женщина – того и гляди замерзнет. Он снял с себя потрепанную старую куртку и накрыл ей сереброволосую, полагая, что, если надо, та и сама сможет ее одеть, чтобы было теплее. На куртке северянин заметил засохшее кровавое пятно, но махнул на него рукой – оттереть еще успеет.
– Сейчас, госпожа, – северянин и так был немногословен, а уж в присутствии женщины из настолько знатной семьи он и вовсе замолчал, особенно когда больше не требовалось что-то объяснять. Усмехнулся ее невеселой шутке и обернулся, прежде чем снова отойти. – Да бросьте, госпожа, сейчас вернусь и смоем грязь. Синяки тоже не страшные, скоро пройдут, вы и думать о них забудете.
Позвала женщина его по имени – а он-то, признаться, ждал какого-нибудь «северянин», и это в лучшем случае. Потерев шею с несколькими следами царапин, Лей-рон отправился искать дерево посуше. Далеко он старался не отходить – чтобы точно мог услышать, если что-то произойдет у дуба, где он оставил натерпевшуюся дворянку.
Нежная у нее все-таки кожа, совсем нежная – казалось, что и от не совсем осторожного прикосновения на ней синяк появится.
«Сейчас, милая, мы тебя и отогреем, и напоим, и накормим», – в своих мыслях утешал он женщину. По рукам тянуло прохладой, но и впрямь согревшегося быстрым шагом следопыта этот ветер не волновал. До того момента, как женщина отогреется, он вполне способен существовать и без куртки.
Если бы не преследователи, он бы обустроил стоянку как следует, но Лей-рон осторожничал. Когда костер загорелся, он оставил женщину еще ненадолго, чтобы принести побольше дров и дойти до ручья, запримеченного северянином еще когда они спускались к лесу – тот несколько раз мелькнул из-за деревьев. По правде говоря, он метался между безопасностью и тем, что о сестре императора надо было позаботиться, чтобы завтра она могла встать и идти – и чтобы желательно чувствовала себя получше. Вернувшись, Лей-рон бросил на землю несколько надерганных грибов – в похлебку все пойдет, лишь бы съедобно было – и установил котелок над огнем.
– За кого замуж-то собрались? – усмехаясь, спросил северянин, протянув руки к огню. Он надеялся, что это отвлечет женщину.

Ночью она наверняка будет плохо спать и мерзнуть: так случается, когда тело и разум находятся в сильнейшем напряжении. Сестра императора была испугана, столкнувшись с жестокостью и вероломством, подкараулившими ее, стоило бедняжке покинуть надежные стены Корунна, где ее оберегали и где о ней заботились. Лей-рон плохо себе представлял как жили даже простые люди в столице, не говоря уже о семье императора, но вряд ли женщина каждодневно вскакивала с первыми петухами, готовя себя для нового тяжелого дня. И уж точно она в руки ничего тяжелее иголки с ниткой и не брала – не считая ее кинжала, выглядевшего как игрушечный, хотя северянин понимал, что в умелых руках и такое оружие нельзя недооценивать. Но вряд ли руки сереброволосой можно назвать умелыми.
Присев у костра, северянин усмехнулся ответу своей случайной спутницы и, сам от себя не ожидая такой смелости или скорее даже дерзости, сказал:
– Не очень-то вам нравится ваш жених.
Ему вдруг пришло голову, что состоятельная женщина могла бы изобрести нечто подобное, чтобы избежать нежеланного брака – якобы попасться разбойникам, и желательно на землях своего жениха, чтобы сказать потом, что не очень-то у жениха получилось ее защитить, а ведь она даже не успела выйти за него замуж. Но на этот раз это точно было по-настоящему: не стал бы тот разбойник, которому он проломил голову, так избивать женщину, которая ему платит, да еще и когда никто посторонний по его мнению видеть их не может.
Вообще дело это, конечно, было обычное – редко кому из господ дворян везет настолько, что они женятся и выходят за муж за тех, кто им действительно дорог. Можно было бы съязвить, что дворяне Империи в принципе не способны испытывать сильное чувство привязанности, но Лей-рону не за что было поносить их. В сущности, их и правда можно было разве что пожалеть: простые люди заключали брачный союз по своей воле куда как чаще. Ну ничего, стерпится – если будет на то милость Уга или Мелота, так, может, король Набатора окажется не таким уж плохим мужем.
Мысли эти сменяли друг друга сами собой, и Лей-рон в сущности никак их не направлял. На самом деле, какая ему разница, каким мужем будет для сестры императора король Набатора? Его дело – обеспечить ее безопасность и привести туда, где ее смогут защитить, и откуда она сможет продолжить свое прерванное путешествие. После чего их пути разойдутся, а через пару-тройку недель сереброволосая не вспомнит ни его имени, ни того, как он выглядит, и на самом деле это и правильно. С чего бы ей, будущей королеве Набатора, помнить какого-то северянина? Да, когда-то он вытащил ее из неприятностей, но все же не был настолько значительной фигурой, чтобы о нем вспоминать. Лей-рон не имел привычки льстить себе. Да и какой-то жалости по поводу того, что не задержится надолго в памяти красавицы из императорской семьи, не испытывал – было бы скорее странно, запомни она его.
Лей-рон не сверлил женщину взглядом, но постоянно следил, хотя бы краем глаза, опасаясь, как бы ей не стало хуже от горячей пищи после ударов в живот. С другой стороны, она вроде бы немного отогрелась – не мог же северянин подсесть к ней и обнимать, делясь своим теплом. Не того полета он птица. Северянин и сейчас, стоило им остановиться, сохранял дистанцию.
– Вы и так особенная, – невозмутимо ответил северянин. – В вас кровь Соколов.
Не будь она Соколом, северянин бы шутливо укорил ее, мол, госпожа, как грубо, что еще за «захотела»? Лей-рон только усмехнулся, размышляя, можно ли в сложившейся ситуации возразить, или лучше будет просто улыбнуться и молча согласиться? С другой стороны, он воин, а не придворный, а значит, может брякнуть что угодно – или почти что угодно.
– Уж скорее при дворе все гораздо сложнее, чем у простых людей, – наконец, подобрал слова Лей-рон. – Если вы имеете в виду браки по любви, то, конечно, у нас они заключаются чаще – если родителям жениха и невесты по каким-то причинам не нужно свести именно их, или если родители не имеют что-то против выбора своего ребенка.
Северянин пожал плечами, сидя поближе к костру, и завернулся в верхнюю часть килта. На самом деле она выбрала не самого подходящего человека для того, чтобы рассказывать о свадебных обычаях. Лей-рон знал о них, но все больше на словах и по побледневшим от времени воспоминаниям. Ну а сейчас, наверное, ни один заботливый родитель не отдаст за него свою дочь, да и куда ему связывать свою жизнь с совсем еще девчонкой. Лей-рон вдруг бросил в сторону сестры императора еще один быстрый насмешливый взгляд.
– Ничего, госпожа, зато, когда ваш будущий муж умрет, вы станете прекрасной вдовствующей королевой, – Лей-рон сделал глоток настоя, отданного ему Ходящей и машинально помассировал колено, хотя оно и не болело. – Вам надо поспать, госпожа. Я посторожу.

Отредактировано Leigh-ron (2016-05-07 02:15:24)

Такое случалось не только у дворян. Сговорят мальчишку и девчонку вскоре после рождения – и видеть им друг друга и не обязательно до свадьбы, чтобы стать мужем и женой. Хотя такое, конечно, случалось не так уж часто. Даже дочерей не так уж часто отдавали замуж насильно, что уж говорить о своевольных сыновьях, которым в таких вопросах даже отцы приказывают осторожнее. А у дворян это было в порядке вещей, и не ему о них переживать. Особенно даже если сама госпожа не переживала.
– Дело не в том, какого она цвета, и насколько она густая, – хмыкнул северянин, но больше ничего не сказал. Она и сама понимала, что он имел в виду. И дело было совсем не в крови, как в таковой, а в чем-то большем.
Не очень-то по-императорски она выглядела сейчас, если не обращать внимания на серебряные волосы, каких не было ни у одного другого человека. Хотя и эти волосы сейчас перепутались – правильно она делает, что собирает, наконец, иначе так можно остаться совсем без волос. Лей-рон машинально провел ладонью по затылку, но из своих волос ничего такого не вытащил, хотя шли они вроде бы рядом. Он протянул женщине фляжку с простой водой, чтобы умылась – насколько он знал женщин, она без конца будет думать о том, как выглядит, хотя сейчас это далеко не самая большая проблема.
Лей-рон пожал плечами, наблюдая краем глаза за тонкими белыми пальцами, перебирающими серебряные волосы и не спеша как-то отвечать на слова императорской сестры. Во-первых, не ему встревать пускай даже в монологи, связанные с политикой, а во-вторых, вряд ли от него ждут каких-то реплик. Сидит, слушает, и ладно. Лей-рон подумал, что не стал бы говорить о праве голоса – все в принципе обстояло немного иначе. Либо ты выбираешь себе женщину, делаешь ей подарки и сватаешься, если родители не против (а если против, и ты послушный сын, то на этом все и заканчивается), либо о тебе уже позаботились и все спланировали, и здесь тоже лишний раз ворчать не стоит – стоит благодарить, потому что отец с матушкой поопытнее и помудрее будут.
«Годящегося в отцы». Поэтому-то он и не женится на молодой девчонке, настоящей невесте: если за него кто-то и согласится отдать свою дочь, то разве что тот, у кого положение совсем бедственное, и из имущества – только разваливающийся дом и пара голов худой скотины.
– Может, он и сам не очень рад невесте, годящейся ему в дочери? Что ему с такой невестой делать? Рассказывать сказки и баловать сладостями? – невесело усмехнулся северянин.
По правда говоря, он примерял сказанное сереброволосой на себя. Лей-рон тоже не был уверен, что знал бы, как обходиться с молоденькой, пугливой, нецелованной еще девчонкой – ему, старому медведю в шрамах, который одним своим видом такую девчонку скорее напугает. Как с такой жить и рожать детей, если она сама для него, как ребенок?
А может, и не стоит возвращаться домой, да и дом ли для него еще его деревня? Остаться в городе покрупнее, а уж он найдет, как заработать себе на жизнь. Денег на то, чтобы начать мирную жизнь, у него хватит.
Спать он не собирался, благо, был полон сил и даже чувствовал определенную скуку без постоянных вылазок за стены крепости. Просидел бы и всю ночь, а потом разбудил женщину и повел ее дальше. Но уж точно он не собирался даже подбираться хоть немного ближе к ней, не говоря уже о том, чтобы лишний раз к ней прикасаться. Услышав то ли просьбу, то ли приказ, Лей-рон резко повернул к ней головой. Уной раньше он был спокоен и почти расслаблен, внимательно, но без напряжения вслушиваясь в тишину леса, сейчас же – насторожился и почти подобрался, хотя опасаться ему было нечего. Но в самих словах сереброволосой ему слышалось что-то настолько неправильное и противоестественное, как если бы она не согреть ее попросила, а постель с ней разделить. Но что-то он раньше не слышал о таких развлечениях у женщин императорской семьи – променять ухоженных и холеных дворян на северянина. Напряжение в районе живота постепенно ослабевало, как распутываемый узел, и Лей-рон так ничего и не сказал. Нужды что-то говорить не было: сереброволосая четко изъявила свою волю и не спрашивала его мнения по этому поводу.
Лей-рон положил меч в ножнах на землю, рядом с женщиной, чтобы, если что, суметь сразу его схватить, и осторожно сел. Ложиться ему не очень хотелось – так и правда можно задремать.
– Я должен вас охранять, госпожа. Не думаю, – он бросил короткий взгляд на лицо женщины, ища в нем признаки недовольства, – что мне стоит ложиться.

Может быть, она и права, – примерно так можно было охарактеризовать выражение лица северянина, не стремившегося вступать в ничего не значащие споры по совсем уж незначительным сейчас вопросам. А если сереброволосой госпоже это не нравится, так ничего, доведет ее до людей, дождется приличного отряда рубак, готовых за нее умереть, и там обязательно будет кто-то, готовый поболтать.
Лей-рон покосился на женщину, в очередной раз подумав, что пара синяков совсем не были катастрофой, и скоро она снова будет красавицей, и улыбнулся, надеясь хоть как-то спрятать эту улыбку в усах. Она будет испытанием для любого мужчины, но любой мужчина убил бы за то, чтобы у него была такая жена.
– А это само собой разумеется, госпожа. Но ему и хвастаться слух не придется – будет достаточно и того, что все знают, что вы его жена, – он помолчал, глядя в огонь, а потом продолжил, едва устояв перед искушением повернуться к ней и подмигнуть: не по рангу это ему. – А расскажите кому-нибудь по секрету, что одному из ваших преследователей вы перерезали горло, и вся мужская часть королевского двора будет одновременно говорить, что страшно быть вашим мужем, и завидовать вашему мужу. Ну а проверить все равно никто ничего не сможет.
На себя он это не примерял, как не мог сказать и того, что сам завидовал королю Набатора, чьей женой станет эта женщина. Она была настолько птица другого полета, что Лей-рон об этом даже не задумывался, как никто не задумывается, что делать, выпади летом снег. Даже больше этого, и северянин не мог сходу придумать достойное сравнение. Это просто было невозможно, вот и все. Лей-рон и понятия не имел о том, какие ходят о ней слухи при дворе, и даже больше – он не мог припомнить ее имени, даже услышав прозвище, а то и вовсе не знал. Мало ли кого из императорских родственниц могли назвать Сестрой Сокола. Но Лей-рону это и не было нужно – что ему делать с именем сереброволосой аристократки? Звать ее по имени он ее все равно не будет.
«В мои обязанности входит не подпустить к вам того, кто захочет причинить вам вред, а не лежать с вами в обнимку».
Какой же у нее все-таки был вздорный характер – упаси Уг на такой жениться. Лей-рон бросил на женщину мрачный взгляд. Заговорила северная гордость, и сейчас эта гордость была задета, но он ничего не сказал: Сестра Сокола на то и Сестра Сокола, что могла задевать чью угодно гордость, и надо быть равным ей, чтобы возражать. Как ни смешно, гордость была задета совсем не словами женщины о том, что к кому она точно не будет приставать, так это к нему, рыжему дикому северянину. Лей-рон и сам прекрасно знал, что он должен делать, и упрекать его в том, что он настолько глуп и упрям, что может дать ей умереть, ей не стоило.
Он лег, опершись на локоть, чтобы и правда не уснуть – хорошим же он будет защитником, если начнет храпеть на весь лес. И ведь ей-то плевать будет на то, что лежа и обнимая красивую женщину, либо спишь, либо думаешь отнюдь не о ее защите: он ее должен и защищать, и опекать, и греть, и пусть в лепешку расшибется, но сможет все и разом. Лей-рон накрыл себя и женщину одеялом, почти заматываясь в него. И как она ухитрялась так мерзнуть? Несмотря на задетую гордость, северянин не смог сдержать мелькнувшую на лице улыбку. Можно было бы подложить руку ей под голову, но тогда он точно и сам погрузится в сладкий сон, в котором будет представлять красавицу с серебряными волосами доверчивой и ласковой – такой, какой она не может и не должна быть в реальности. Так что неудобная для сна поза и отрезвляющие мысли – это именно то, что ему сейчас нужно. Лей-рон обнял императорскую родственницу, ощутимо, но не прижимая к себе слишком крепко, чтобы не показаться грубым и слишком наглым. Машинально раз или два он погладил ее по спине пальцами, пока не очнулся – наверное, делать этого не стоило. Северянину хотелось надеяться, что она отогреется и уснет, а он сможет сесть, не побеспокоив ее. Нет, это-то он как раз сможет, если не уснет раньше. Женщина была маленькой и хрупкой, беззащитной, и оставлять ее одну ему хотелось еще меньше после того, как он ее обнял. Собранные в косу серебряные волосы притягивали взгляд, и их хотелось коснуться рукой, но, конечно, рука северянина даже не дрогнула: еще чего не хватало.
Первое время он и правда не чувствовал сонливости, думал о своем, всматривался в темноту и вслушивался в ночные шорохи и дыхание сереброволосой. Один раз к костру приблизилась лисица – северянин сперва услышал ее приближение, а уже затем различил надеявшегося поживиться чем-нибудь зверька в тьме по другую сторону костра. Спустя пару ун лисицы уже не было: связываться с человеком, как и любому другому зверю, ей не хотелось. Постепенно Лей-рона все-таки сморило, и он медленно опустил голову на согнутый локоть, чуть покрепче прижав к себе женщину, как будто боялся, что кто-нибудь попытается выдернуть ее из его объятий. Сон был беспокойным, и северянин просыпался от каждого слишком громкого шороха, выныривая из сна на несколько ун и снова проваливаясь в него.
Прошло, должно быть, несколько наров, когда северянина разбудил шум ломаемых веток и тяжелый шаг. Он вскинул голову и приподнялся на локте, замерев и вслушиваясь. Лесной хозяин пришел проверить, кто тут шастает по его землям. Лей-рон слышал шумное дыхание медведя – тот нарочно пыхтел, пугая пришельцев, показывая, кто тут хозяин. Только бы сереброволосая не проснулась и не закричала: зверю это не понравится.
Проснется – он закроет ей рот прежде, чем она успеет сказать хоть слово, не то что закричать.

Отредактировано Leigh-ron (2016-05-25 12:49:58)

Северянин только пожал плечами, все еще сгоняя с лица усмешку – мол, вам виднее, так что и дело ваше, что говорить и как поступать. И как на это отреагирует двор Набатора – он-то сам понятия не имел даже о том, что происходит при дворе императора в Корунне, не то что в чужой стране.
Она, конечно, могла говорить что угодно, и он бы все равно не бросил ее. Даже продолжи женщина колоть его резкими словами или насмехаться, он бы разве что нахмурился, но сам и слова бы не сказал. И даже не припомнил бы ей этого ни разу – ни то что не ушел, но даже не стал бы делать вид, что уходит. Он не в праве был так пугать им же спасенную женщину, хотя и мелькала, конечно, мысль, что стоило бы преподать сереброволосой урок. Но то ли внутренним чутьем, то ли действительно собственным умом он понимал, что все это глупости, и обращать на них внимание не стоит: слишком мелочно и недостойно его. Женщина была напугана и глупо спрашивать с нее за сказанные слова, как с мужчины. Но почему-то – может, тоже что поняла или почувствовала – она больше не сказала ни слова. Только прижалась, ища тепла и защиты, и тут уж любой медведь оттает от такого котенка, выкатившегося под ноги и жмущегося к теплому боку. Лей-рон же и так не был злопамятен, а потому махнул рукой на все слова и взгляды еще до того, как его все-таки сморило беспокойным, неровным, зыбким сном. Проснувшись, он даже не смог бы сказать, снилось ли ему что-нибудь, а если и снилось, то, кажется, совсем смешивалось с реальным миром, с дубом, закрывавшим их со спины, с его вывернутыми из земли корнями и с темным лесом, в котором тихо переговаривались ночные звери и птицы. Поди разбери, сон это или явь.
Только шум медвежьих шагов ему и подсказал, где тут реальный мир, и в какую сторону надо рваться, чтобы выбраться из беспокойного полусна.
Медведь был крупным, Лей-рон бы даже назвал его здоровым, но не самым большим. Шумел он нарочно, пыхтел так, чтобы точно услышали странные пришельцы, принесшие с собой огонь. Если бы не женщина, лежавшая совсем рядом, вплотную, Лей-рон бы уже встал, но пока он медлил, надеясь, что настоящий хозяин этих мест удовлетворится увиденным, почует человека, испугается и уйдет. Но тот пока не собирался уходить. Тяжелый шаг замедлился, но медведь нет-нет и делал еще шаг другой, почти бочком приближаясь к человеческой стоянке. А может, он и вовсе не понял еще, что это человеческая стоянка и обследовал вдруг изменившуюся местность.
Вопреки всем надеждам северянина, женщина все-таки проснулась. Зажимать ей рот рукой он все же не стал, но на уну или две прижал к себе, как будто подгреб поближе тяжелой рукой, придавил, и неясно, к чему крепче – к себе или к земле. Ему хотелось понизить голос, как будто медведь мог не только услышать, но и понять сказанное, но в этом не было смысла, а дать медведю о себе знать было уже пора, пока он совсем не обнаглел.
– Не кричи и не вздумай бежать. Побежишь – значит, тебя надо догнать. А догоняют добычу.
Сейчас было не время для всех этих осторожных и полных уважения обращений и не сразу подобранных слов. Северянин медленно выпустил женщину из объятий, поднялся и встал между ней и зверем, уже стоявшим у границы света от костра.
– Любопытный нам попался, – напряженно, но достаточно громко произнес Лей-рон, обращаясь к женщине, но предназначая свои слова для медведя – и на него же глядя. – Другой на его месте уже повернул бы назад, увидев, что я встал, – северянин обеими руками убрал с лица рыжие волосы, не сводя глаз со зверя. Тот прислушивался к речи и принюхивался. Сделал один маленький и осторожный шажок, и теперь северянин мог ясно видеть его подвижный нос и блестящие черные глаза, смотревшие с любопытством. – Напугать решил, братец? Не выйдет, – Лей-рон упер руки в бока, не двигаясь с места. – Иди своей дорогой.
Медведь был хоть и действительно здоровым, но еще молодым – потому и не убегал. Слишком ему было любопытно. Был бы он старше, Лей-рон бы его не братцем, а хозяином, а то и дедушкой звал. Темно-бурый зверь встал на задние лапы, и северянин почувствовал тень облегчения: и правда сплошное любопытство. Подняв голову, рыжий с прищуром смотрел на медведя.
– Иди, братец, я тебе не олень и не заяц, – подумав, северянин решил, что теперь зверя можно и поторопить: хватит уже потакать его любопытству. Лей-рон повысил голос и прикрикнул на медведя: – Иди отсюда!
И для верности резко, пронзительно свистнул. Зверь в ту же уну опустился на все четыре лапы и, развернувшись, убежал – только ветки трещали и первое время было слышно его топот.
– Такой любопытный, что дурной, – северянин покачал головой, все еще глядя в ту сторону, куда убежал зверь. Обернулся к женщине. – Досыпайте, госпожа, у нас есть еще немного времени.
Самому ему, пожалуй, сна хватит. Слишком уж беспокойно и тяжело спалось рядом с сереброволосой из-за постоянных мыслей о том, как бы кто-нибудь не подкрался, как бы ни случилось что-нибудь. Беречь ее было проще, когда он на земле стоял, а не лежал.

Медведей он за свой век видел немало, хотя, кто знает, может, общался бы с ними и чаще, останься он в своем клане. Дома, в родных горах, он, быть может, стал бы удачливым охотником, которого просили бы добыть зверя на шубку женам или дочкам старейшины, уже растерявшие в ловкости – да и остальные бы, может, и не побрезговали. Лей-рон знал свою удачу, и уж, наверное, она не оставила бы его и в горах.
Впервые медведя он увидел, еще когда звался Лей-роном из клана Медведя – совсем еще мальчишкой, а потому встречу ту помнил плохо, но вот то, что и отец, и дед называли матерого зверя лесным хозяином и дедушкой медведем, молодых – братьями, а то и братучадами, а медведиц – матушками. Лей-рон сыном Медведя назваться бы не смог, хотя порой думал, что и сносный сын Ирбиса из него не получился, а потому думал, что от такого родства ничего хорошего ждать нельзя, и лучше уж быть человеком: себе подобных медведи совсем уж не жаловали и не боялись.
А вот потом, уже с Ирбисами, он медведей и просто на охоте встречал, и вместе со старшими охотниками на них выходил. Добыть медведя – вот это настоящий повод для гордости охотнику. Но то охотник. В конечном счете, Лей-рону стало привычнее добывать человека – и не для промысла, какой с человека промысел, а для защиты. И себя, и Империи. Но что делать при встрече с медведем, если столкнулся с ним один на один, Лей-рон помнил. И советчики в этом деле ему были ни к чему.
Застигнутый в каком-то успокоенном, благодушном, а потому беззащитном состоянии души, северянин обозлился, пожалуй, гораздо сильнее, чем стоило. Хотелось сказать, что будут ему еще всякие девки указывать, что и как делать, но Лей-рон проглотил эти слова и только мрачно посмотрел на сразу же осмелевшую женщину. Жаль он не видел ее лица, когда стоял между ней и медведем – уж наверное была не такой смелой. Эти слова рыжий тоже оставил при себе. Когда она лежала рядом и искала у него тепла, было куда как спокойнее. Но оно и к лучшему. По крайней мере, блажь о том, что ему хотелось погладить ее серебристые волосы, из него выветрилась сразу же.
Ничего, говорил он себе, это у нее от страха. Бывает такое с некоторыми людьми: пока напуганы опасностью, сидят себе тихонько, как будто их совсем нет, а, стоит страху отступить, так шумят больше всех остальных. Сейчас выскажет ему все и успокоится. Ее право его поносить как захочется, а он должен дальше молчать, вот и все. Хотя на самом деле где-то в груди кольнула обида, что он, как ни поверни, со всех сторон ей был плох, а ведь еще несколько минок назад она, пожалуй, была всем довольна.
И плевать он хотел на все договоры. То, что императорскую кровь он должен сберечь – это да, с этим северянин, конечно же, никогда не возьмется спорить. Должен. А всем остальным пусть она сама себе голову забивает.
Лей-рон только потом понял, что не сводил с женщины глаз все то время, что она говорила. Хотел бы он узнать, что она за это время успела увидеть в его пристальном и тяжелом взгляде. Оставалось надеяться, что ничего слишком плохого. Хоть и хотелось ему, страсть как хотелось бросить ее на полнара в лесу, чтобы присмирела. А еще больше хотелось эту гордую глупую девку поперек колена перегнуть, снять с нее же поясок и отходить этим пояском по заду. Но нельзя: все-таки не с простой девкой Уг свел, а с самой императорской сестрицей. Хотя картина беспомощной смазливой девки, лежащей поперек его колена, так и встала перед глазами и оказалась донельзя заманчивой.
Ничего он ей не сказал. Слова Сестры Сокола были не тем оружием, от которого ему надо было обороняться, вот Лей-рон и не стал. Ничего, не неженка, как-нибудь да перетерпит несколько злых слов – не первые это и не последние сказанные ему неприятные слова в его жизни. И даже незаслуженная обида – не первая и не последняя.
– Подождем, когда рассветет, госпожа, – произнес северянин. – В темноте я с вами не пойду.
То ли он нарочно выбрал именно такие слова, чтобы уязвить, то ли просто не хотел много говорить. Один бы он, может, и пошел что ночью, что в этой предутренней темноте, но не с нежной женщиной, не привычной ходить даже по дневному лесу или горам. Он бы это объяснил, но объяснять сереброволосой ничего не хотелось. И помыкать им себе во вред у нее не выйдет. Безобидные ее капризы рыжий бы вытерпел без труда, но сейчас это и правда будет только ей во вред. Северянин поднял с земли свой меч и вместе с ним сел к костру, поплотнее кутаясь в клетчатую шерсть килта: тело с трудом сбрасывало сонное тепло и просыпалось, все еще требуя, чтобы его продолжили греть, а не выдергивали на холод. Кстати, о вреде. Он все же посмотрел на женщину еще раз.
– Двигайтесь осторожнее, госпожа. Поберегите себя.
Если бы она так не прыгала, он бы и этих слов не произнес. Больно ему надо лишний раз с ней разговаривать. Он здесь для охраны, а не для разговоров.
Пока не рассвело, пусть и не до конца, Лей-рон так и не поднялся с земли – его хоть пинать сейчас можно было, он бы все равно не пошевелился. Собрался он тоже молча, залил костер и прикрыл его куском дерна, снятым вчера.
– Мне вас нести или сами идти попробуете? Идти долго, – проронил северянин, не глядя на женщину.
Куртку он у нее забирать и не подумал: ему и так было неплохо, а женщина того и гляди без теплой одежды совсем закоченеет.

Слушать он ее слушал. Как тут не слушать, когда и уши на месте, и милостью Уга слуха он еще не лишился. Эту злую колкость северянин и вовсе постарался спрятать поглубже в свое, похоже, слишком уж злое существо. Хорошо хоть она не кричала, и дело было совсем не в том, что он не любил женских криков – не стоило шуметь, когда за ними по пятам, возможно, идут преследователи, и плохо будет, если у них найдется кто-то, кто умеет читать следы: наследили они для хоть сколько-нибудь зрячего глаза порядком. Хорошо же будет, если крики сереброволосой разнесутся по всему лесу и по всем горам: уж тогда бедный братец медведь вовсе никогда и близко не подойдет к этому месту.
На уну или две Лей-рон подумал: насколько силен страх этой женщины перед северным дикарем? Еще вчера она и правда его боялась, но потом уж скорее он сам опасался ложиться рядом с ней, хотя кто точно не выглядел опасным, так это Сестра Сокола. Сегодня она смотрела на него с каким-то странным выражением, в котором была не одна только ярость, а что-то еще. Остался ли еще этот страх, или сейчас она подойдет к нему сидящему и попробует ударить, чтобы заставить встать? Северянина еще никто безнаказанно не ударил, даже женщин он хотя бы отталкивал, но, видимо, на этот раз придется потерпеть.
Что она здесь, рыжий так и не узнал. Едва не подскочил на ноги, увидев, как краска схлынула с и так бледного женского лица, но сереброволосая справилась сама – и до него так и не дошла. Даже обозленный, северянин почувствовал укол жалости. Не будь девка сестрой самого императора, он бы, пожалуй, и правда ее пожалел, сел рядом, провел ладонью по вечно спутывающимся волосам, попытался сказать что-нибудь успокаивающее, но с сестрами императора так не разговаривают.
Прежде чем подняться с земли, северянин приложился к фляге, от которой шел сильный дух зверобоя, сделал хороший глоток, чтобы нога не вздумала подвести сегодня. Время, которое он просидел у костра, пошло ему на пользу. Лей-рону больше не хотелось сказать девке что-нибудь злое и едкое – хотя, признаться, все еще хотелось выпороть. Но с этими мыслями он как-нибудь справится. Первый гнев прошел, и он и правда чуть не присел с ней рядом, но вовремя выговорил себе мысленно за лишнюю мягкотелость: нашел о чем рядом с императорской сестрой думать. Много воли на себя взял!
Лей-рон посмотрел ее и, не сдержавшись, вздохнул. Он мог бы злиться на такого же мужика или на молодого парня, но с женщинами все было совсем иначе. Еще и «пожалуйста» это слезливое, и что бы ей дальше не был холодной и злой – с такой можно молчать себе и не отвлекаться на постороннее. Хотя какой-то выдержки и глупого упрямства ему хватало, чтобы не распустить сопли и не кинуться вытирать ей слезки или извиняться. Когда женщина встала с одеяла, рыжий скатал его, несколько раз покосившись при этом снизу вверх на сереброволосую: кто ее знает, может, решит все-таки выплеснуть гневное бессилие, пока он рядом. Она была смирной и снова совсем какой-то несчастной и беззащитной. Поднявшись на ноги и забросив на спину мешок, Лей-рон с одеревеневшим лицом прикоснулся все-таки к ее руке, нащупав ее под курткой, сжал пальцы на несколько ун. Слова он подыскал не сразу.
– Скажите, если станет хуже, мы ненадолго остановимся.
Он бы сказал еще что-нибудь вроде того, что она очень сильная, что другая на ее месте совсем бы расклеилась… что-нибудь такое, но, когда надо было говорить, Лей-рон робел перед этой женщиной. Он только неловко погладил ее по руке и поднял женщину на руки. Пошел он быстрее, чем вчера, надеясь пройти большее, чем вчера расстояние.
Будь Лей-рон один, у него бы ни одна веточка не сломалась, и следов бы почти не оставалось, а так он мог только сцепить зубы, думая о том, что ужасно наследил. Надо было и вчера не давать гордой сестре императора идти самой: одни его следы были бы, а так – кто знает, не наткнулись ли ее преследователи на две пары следов, кружа по горам. Там, конечно, камни были сначала, но кто знает… Северянину было неуютно, как будто с совсем голой спиной, в которую уже смотрело острие копья. Разумеется, мыслями своими он не делился и только прижимал к себе женщину да иногда поглаживал ее пальцами.
Да еще и с тропинок приходилось сходить: где звериные тропы, там и главный в лесу зверь, а выскакивать на него с девкой на руках Лей-рон откровенно побаивался. Он пронес женщину по бодро журчавшему ручью, пристальным взглядом обшаривая окрестности и выискивая каменистое место, чтобы выбраться из ледяной воды. Прислушивался, готовый, если что, сразу ссадить Сестру Сокола с рук на берег, бросить рядом мешок и выхватить меч. Не иначе Уг их берег от преследователей: северянин ни разу не услышал даже намека на погоню, а шуметь эта ватага должна прилично.
Берега ручья поднялись, и, чтобы выбраться из воды, рыжему пришлось легко вспрыгнуть на камни. Легко-то легко, но женщина у него на руках все чувствовала в разы острее. Он замер, косясь на сереброволосую.
– Остановимся, госпожа? – он снова осторожно шевельнул пальцами, поглаживая ее, но сомневаясь, что через куртку женщина что-то почувствует.

Он выведет ее. Или попросту вынесет на себе. Сделает все, чтобы эта женщина добралась до безопасного места и оказалась под защитой вооруженного отряда, который не подпустит к ней никого враждебного. Не подпустит вообще никакой опасности, будет беречь и хранить еще лучше, чем ее хранили прежде, точно довезет до Набатора и как он передал ее им, так они передадут ее с рук на руки набаторскому королю и его солдатам.
Если все будет продолжаться так и дальше, если Лей-рон будет удачно уводить женщину от преследователей, то он и доведет ее, и сам останется в живых. Иллюзий по поводу того, что случится с ним, если эти люди возьмут их след, северянин не питал. В лучшем случае – погибнет сам, но защитит Сестру Сокола. В худшем – погибнет, а она так и не успеет спастись, окажется в руках у имперских лихих людей с сальными мыслями, а потом она тоже умрет, прежде подвергшись всем возможным унижениям и истязаниям.
Северянин поежился, как от холодного ветра. Он знал, что сделают с сереброволосой, если она попадет в их руки. Разумеется, никто не отдаст ее даже и за сотню выкупов. Заберут деньги и наверняка подыщут какой-нибудь способ, чтобы остаться и при деньгах, и при смазливой сереброволосой девке, сестре самого императора. А если и нет, то захочет ли она еще жить, освободившись, или будет искать пути свести счеты с жизнью? Нет, такого конца он для нее не хотел, пускай и злился еще немного на женщину. У нее есть мелкий кинжальчик, но проку от него… Лей-рон, озлобившись на самого себя за все эти мысли, отбросил мысль о том, что, если их начнут догонять, то, прежде чем отпустить женщину и сказать ей бежать, он даст ей свой нож: такая, как она, предпочтет смерть бесчестью. А сам он дорого продаст свою жизнь.
Кажется, женщина его заботу не оценила, и Лей-рон только одобрил это в своих мыслях: она вовремя поставила его на место, так и должно быть. Помедлив немного, пока дыхание сестры императора не выровнялось после тяжелого кашля, северянин снялся с места и продолжил идти.
Он предпочел бы, чтобы лес и дальше тянулся до тех самых мест, куда они держали свой путь, но все хорошее имеет свойство заканчиваться. Тряхнув головой, Лей-рон отбросил с лица прядь волос. С другой стороны, теперь он снова шагал по камням, найти на которых следы не то что трудно – невозможно.
Рыжий мог бы шагать так еще долго, но не позволила его то ли ноша, то ли всадница. Не иначе надоело на нем кататься, нашла его слишком жестким. Лей-рон едва не улыбнулся. Он прошел еще немного, подыскивая место, где сереброволосая могла бы сесть, и только тогда остановился, поставив ее на ноги и первые уны придерживая на случай, если женщину не удержат ноги.
– Я не устал, госпожа, – но на этот раз Лей-рон не стал спорить и упрямиться.
Он осмотрел ее еще раз, уже спокойнее и при свете дня – и без своего животного взгляда, вызванного гневом. Северянин не стал садиться и почти сразу отвел взгляд от женщины, оглядываясь по сторонам: это было куда как важнее, чем разглядывать ее. Хмыкнул. Все-таки она не забыла. Лей-рон бросил на нее еще один короткий взгляд и продолжил рассматривать склоны гор. Но все же рассказывать сразу северянин не стал: это не та история, чтобы рассказывать ее чужим, и Лей-рон взвешивал, можно ли рассказать об этом сереброволосой.
– Я был мальчишкой, – медленно начал северянин, как будто бы подбирая самые правильные слова для своего короткого рассказа. – В ту весну был большой торг, и Медведи и Ирбисы охотно обменивались новостями и, конечно, к товарам приценивались и сами многое привезли. Двоим молодым охотникам на этом торге понравилась одна девчонка. А утром четвертого дня сына Ирбиса нашли с ножом сына Медведя: убийца был пьян и ударил соперника подло, со спины, а нож оставил в теле. Его нашли в хлеву, отсыпавшегося после попойки. Убийцу судили старейшины и изгнали его с земель клана, Ирбисам выплатили вергельд, а вместо потерянного сына Медведи отдали им своего. Моя семья была в родстве с убийцей, и отдали меня, – Лей-рон ненадолго замолк, продолжая осматриваться. – Так что я сын Ирбиса, госпожа. Не Медведя. Вместе с другими клан отправил меня в Самшитовые горы.
А теперь он возвращался домой, не будучи вполне уверен, что ему и правда есть, куда возвращаться. Но об этом Лей-рон рассказывать не станет. Он поправил мешок и ножны с мечом и неуверенно посмотрел на женщину, пытаясь понять, достаточно ли она отдохнула.
– Отправимся дальше, госпожа?
Или она хотела спросить у него что-нибудь еще? Пожалуй, если от этого ей станет легче, он попробовал бы рассказывать что-нибудь в дороге.
А еще Лей-рон поспешно отмахнулся от мысли о следующей ночевке – она снова прикажет согреть ее? Как он ни гнал от себя глупые и совершенно несбыточные мысли, они все равно то и дело возвращались и заставляли его сдерживать улыбку.

Рассказывать ему, в сущности, было и нечего. Он был слишком мало, чтобы помнить в подробностях свой отъезд, да и относился всегда к этому, как к вещи правильной… действительно правильной. Не будь он засыновленным Ирбисами, и кто знает, сколько крови пролилось бы к сегодняшнему дню. Старейшины все решили правильно, и он только покривит душой, если скажет, что был несчастлив в новой своей семье. Да к тому же и у Врат послужил, а это – настоящая честь. И настоящей гордостью был его меч, знак воина. К чему меч охотнику? Его оружие было самым ценным, что у него было. Он не был украшен каменьями, но настоящему оружию это и не нужно, зато узорчатая сталь не раз и не два доказала ему, что на нее можно положиться. Он ни о чем не жалел и не думал о прошлом.
– Как мальчишке может не нравиться настоящая воинская служба? – Лей-рон улыбнулся, глядя куда-то вдаль и вспоминая самые первые годы. От улыбки в уголках глаз прорезались тонкие морщины. – Мне не о чем жалеть в моей жизни, госпожа, – мягко покачав головой и все еще улыбаясь, произнес северянин.
Кроме, может быть, того, что был неловок и сорвался с обрыва, повредил ногу и больше не был следопытом из Врат Шести Башен. Но на все воля Уга. Нет, пожалуй, об этом Лей-рон тоже не жалел, ведь, останься он в крепости, и кто бы вчера, проходя недалеко от горной дороги, услышал грохот боя и увел прочь от преследователей хрупкую и нежную женщину с красивыми серебристыми волосами? Нет, только волей Уга и можно объяснить такое стечение обстоятельств. Рыжий бросил короткий взгляд на женщину и подумал, что ему было бы очень жаль, если бы за ее серебристые волосы схватилась чья-то грязная лапа, если бы сейчас ее валяли по земле и мучили.
Снова подняв ее на руки и мягко прижимая к груди хрупкое, почти невесомое тело, Лей-рон продолжил идти вперед. Женщина притихла, кажется, задремала, и ему это было на руку: он просто нес ее, выбирал дорогу и смотрел по сторонам, ни на что не отвлекаясь и не задумываясь о том, каково ей, мягкой и нежной, сейчас.
Темнело, и Лей остановился недалеко от очередного ручья, опустил императорскую сестру на худосочную травку, бросил рядом мешок и укутал женщину в одеяло. Он попробовал осторожно ее окликнуть, но потом подумал, что, наверное, не стоит беспокоить ее попусту: пусть спит, ее телу именно это сейчас и нужно. У его тела, между прочим, тоже были свои потребности, а еще надо было обойти место их стоянки, проверить окресности, принести воды и сообразить им поесть. С едой пока проблем не было, и Лей-рон надеялся, что до ближайшего форта проблемы не возникнут. Он найдет, что подстрелить, в крайнем случае. Нет, еда – не проблема. Куда больше его беспокоило состояние сереброволосой красавицы. Он не ждал, что на следующий день ей станет легче, но все равно боялся за нее тем необъяснимым и не слушающим голос разума страхом.
Он ходил тихо и потому успел разглядеть черные синяки на белом теле. Женское тело его не смущало, но вряд ли его внезапное появление придется по душе Сестре Сокола, и северянин нарочно затопал по камням, да еще и глядел при этом только под ноги. Покосился вверх, на женщину. Найти здесь приличные дрова, да еще и на всю ночь, было не в пример сложнее, чем прошлой ночью, но Лей-рон все же вернулся не с пустыми руками. Разведя костер, он на несколько ун остановил взгляд на сереброволосой. Ему одновременно было жаль ее и хотелось выпустить кишки мерзавцам, посягнувшим на эту женщину.
Насмехаясь над самим собой, хромоногим дикарем, северянин подошел к женщине и опустился перед ней на колено, чтобы не смотреть на нее сверху вниз.
– Пока я жив, госпожа, никто больше вас не тронет.
А мерзкий голос, тот же, который говорил, что нет у него больше дома, насмешливо произнес: «О себе бы позаботился сперва, калека». Лей-рон от него отмахнулся. Больно ему надо слушать собственную глупость и трусость. В любом случае, лучшего защитника у сереброволосой сейчас не было, а значит, и рыжий северянин сойдет. А потом, когда она будет в безопасности, пусть выбирает из всех тех, кто будет готов ей послужить. Вряд ли он ей потом понадобится, но ему все же будет, что вспомнить.
– Я доведу вас до форта, и там вам помогут по-настоящему. Ходящие вас вылечат, и вы сами потом забудете обо всем этом, – глядя на ее руки, произнес северянин и одновременно сам удивлялся, какой он разговорчивый стал к ночи. – Еще будете смеяться над тем, как ездили верхом на северянине.

Хотелось как-то ее расшевелить, оживить, потому что лучше уж насмешливая родственница императора с острым язычком, чем совсем притихшая, уставшая от всего женщина. Усталость – это еще не страшно, но бедняжка уже давно перешла ту грань, где начинается последняя ступень усталости, отупляющая и не дающая даже думать. Но он не был магом, чтобы творить чудеса. Он берег ее, как мог, старался не задевать словами и поступками, потому что сереброволосая сейчас и так была очень хрупкой – как телом, так и разумом. У нее рядом не было никого, кроме него, и хотелось бы ему, чтобы императорская сестра хотя бы сейчас видела в нем опору, а не меньшую опасность из двух.
Упираясь коленом в холодный камень, Лей-рон едва не вздрогнул, когда ее пальцы скользнули по его волосам и зарылись в них, как если бы он был верным псом, в чьей шерсти спокойно и приятно греть озябшие руки. Он только чуть наклонил голову, не будучи уверенным в том, что еще и смотреть сейчас на гордую женщину не будет слишком дерзко. Сейчас здесь происходило, по его мнению, что-то совершенно необычное, что-то, чего на самом деле произойти совсем не должно было, однако приятные, непривычные ощущения ему совсем не чудились. У нее были маленькие, узкие ладони и тонкие пальцы, и он подумал, что, кажется, на всю жизнь запомнит этот вечер.
Губы северянина дрогнули в улыбке вместе ответа на словах: не стоило портить момент словами. А может, все-таки не опасность она в нем видела. От опасности не принимают обещаний и клятв, в особенности о защите. И уж теперь-то… В душе что-то поднялось и расправило крылья, кажется, впервые с тех пор, как он покинул Врата Шести Башен. Ему была оказана такая честь, что, будь он помоложе, он бы задыхался от восторга. Восторг и сейчас никуда не пропал, но северянин был способен сохранить здравый рассудок и вообще держать себя в руках. Он мысленно попробовал произнести ее имя, которое так неожиданно назвала ему сестра императора, несколько раз, привыкая. Вот оно как теперь: госпожа Аленари.
Хорошо бы им обоим теперь дожить до того времени, когда они увидят один из фортов, укрытых в Катугских горах.
Он чуть не позабыл обо всех своих осторожных мыслях, почувствовав прикосновение губ ко лбу, мгновенно покрывшемуся испариной от этого – прикосновения ли, поцелуя ли? Мурашки пробежали по телу, даром что холодные – во всем остальном теле было жарче, чем когда они уходили в первый день от преследованийателей госпожи Аленари. Знать бы еще, не покраснел ли он сейчас.
Слова ее, хвала Угу, отогнали бегавшие мурашки и вернули его в реальный мир. Лей-рон попытался удержать губы, но они все равно расползлись в улыбку – он только покосился на мгновение на сереброволосую и снова, не переставая улыбаться, опустил взгляд.
– Смеетесь, госпожа, – немного укоризненно буркнул рыжий. – Какой из меня благородный?
Да и больно ему нужно, чтобы те, кто из поколения в поколение хвалится благородной кровью, зажимали носы и говорили, что от новоявленного дворянина во все стороны с одежды и волос спрыгивают блохи. Или еще что-нибудь, на что горазды такие, как они. Ну уж нет, что ему было без надобности, так это титул. К тому же северянин считал, что то, что он был Лей-роном из клана Ирбиса и ни разу не посрамил ни свой клан, ни свой род, ни свою семью, уже было поводом для гордости.
А еще дело было в том, что делал он это не за награду, но об этом Лей-рон говорить не стал.
Невероятные и без прикрас волшебные мгновения, наконец, закончились, и северянин поднялся на ноги, хотя, признаться, еще не сразу смог прийти в себя. Он продолжал примечать звуки и запахи, смотрел по сторонам, следил за императорской сестрой, подмечая среди прочего и ее скованные движения, и то, что она никак не могла согреться, и то, что не очень-то была рада той еде, которую он мог ей дать. Что же, похлебка, которую Лей-рон мог сварить с закрытыми глазами, не отличалась изысканностью, но насыщала. Ничего, он доведет ее, и уж в безопасности она и отоспится, и как следует поест.
Когда она поела, северянин стал каждую секунду ждать, что вот сейчас она позовет его, снова своим властным голом прикажет ему лечь рядом, прислушивался к каждому ее вздоху, готовый тут же сняться с места – ну может, не тут же, чтобы не подумала о нем чего-нибудь… не того, но не стал бы раздумывать, как вчера. Но она продолжала молчать и кутаться в его куртку и одеяло. Как будто он успел чем-то перед ней провиниться настолько, что даже ради себя самой она не потребовала, чтобы он приблизился к ней и лег рядом. Северянин покосился на женщину и, наконец, набравшись смелости, спросил:
– Госпожа… – он сел с ней рядом, протянул руку – прикоснуться к плечу – но не довел ее, не осмелился. – Госпожа, вам холодно? Если хотите, я мог бы снова…
Теперь он сам оправдывал себя: он всего лишь защищал и оберегал ее, а сейчас ей было холодно.

Отредактировано Leigh-ron (2016-06-06 01:34:23)